Дорога на Олимп Человека-Оленя

Обреченный на успех

Его не стало за несколько месяцев до полувекового юбилея. Но прожив всего 49 лет, он оставил яркий след и в журналистике, и в прозе, и в драматургии.

Во всех этих трех ипостасях его карьера была стремительной. Начинал с самых низов. Оралхану Бокею было 20 лет, когда в 1964 году он пришел корректором в газету «Еңбек туы» (сейчас – «Арай») – печатный орган двух самых отдаленных районов Восточно-Казахстанской области, Катон-Карагайского и Большенарымского. До этого работал разнорабочим, а после краткосрочных курсов – трактористом в колхозе «Алтайский». Через несколько месяцев он был уже заместителем редактора, параллельно в 1966 году – собкором областной газеты «Коммунизм туы».

В 1968-м после публикации очерка «Сарыарқаның жаңбыры» о Султанмахмуте Торайгырове, который два года, с 1914 по 1916-й,
работал учителем в его родном Чингистае, главный редактор «Лениншiл жас» Шерхан Муртаза пригласил его в столицу.

– Смог бы он сделать такую, можно сказать, головокружительную карьеру даже при его искрометном таланте сейчас, когда люди не видят и не слышат друг друга? Не уверен, – говорит его друг и соперник по писательскому цеху Дулат Исабеков. – Но тогда Шерхан Муртаза своей сильной «волосатой» рукой в считаные дни вытащил его из богом забытой глухомани, откуда и в Усть-Каменогорск, областной центр, трудно было выбраться. Все удивлялись, ахали-охали и даже ругали за глаза Шерхана, когда он своим волевым решением поставил провинциального парня заведующим отделом литературы и искусства популярнейшей газеты страны, выходившей тиражом свыше миллиона экземпляров. В те годы тот, кому выпадало счастье опубликоваться в «Лениншiл жас» с рассказом или стихотворением, наутро просыпался уже знаменитым автором. Но Шерхан не обращал внимания на пересуды, а Оралхан, прочувствовав атмосферу города, столичной газеты, не подвел его, став почти в мгновение ока ведущим писателем Казахстана.

Ему было всего 25 лет, когда написал свою знаменитую повесть «Кербұғы» – «Человек-Олень», после которой литературоведы и его самого, подчеркивая его связь с подпитывавшей его родной землей, стали называть Человеком-Оленем. На проходившей в 2020 году в Лондоне международной книжной выставке казахский ПЕН-клуб, найдя спонсора и переведя повесть на английский язык, выставил именно это произведение Оралхана; еще раньше, в 2019 году, повесть вошла в антологию современной казахской литературы, переведенную на шесть языков ООН.

В 26 лет Оралхан написал пьесу «Жеребенок мой», ставшую новаторской не только в казахской драматургии.

– Он стал первооткрывателем в жанре драматургии среди нашего поколения, – продолжает Дулат Исабеков. – Эту пьесу поставили не где-нибудь, а на главной сцене страны – в академическом театре имени Ауэзова. Мы ему после этого дали прозвище Ледокол, потому что этой своей пьесой он всем нам проложил дорогу в драматургию. Прежде чем допус­тить спектакль к зрителю, его то открывали, то закрывали, автора таскали в ЦК комсомола и даже в ЦК КП Казахстана на идеологические беседы. Я, помнится, говорил ему: «Зачем ты полез в этот омут – драматургию? Лучше бы спокойно продолжал писать прозу».

Когда, наконец, состоялась премье­ра, мы, начинающие писатели, толпой пришли в театр. Нам всем было интересно посмотреть, как избалованный хорошими пос­тановками столичный зритель отреагирует на спектакль по пьесе нашего ровесника. Для нас, молодых, быть поставленными на такой сцене было равносильно открытию Америки.

Эта пьеса получила всесоюзный резонанс. Она была не только опубликована в авторитетнейшем журнале «Театр», о ней на страницах этого журнала вели дискуссию ведущие театроведы Союза. А дальше Оралхан и меня привел в драматургию. Сделал он это почти насильно. Однажды категоричным тоном заявил, что ему одному скучно писать пьесы, поэтому и я тоже должен заняться этим. «Твои повести «Гаухартас» и «Полынь» так и напрашиваются на сцену», – сказал Оралхан.

Я отнекивался, говорил, что не хочу «мучиться». Но он настаивал, и я, чтобы он отстал от меня, написал свою первую пьесу – «Приемные дни ректора». Странным образом первый блин не оказался комом, потому что Москва (репертуарный отдел Министерства культуры СССР) сразу приняла ее, разослав по всем театрам большой страны. Тогда была такая добрая (особенно для молодых авторов) традиция – рекомендовать сверху достойный материал для постановки...

Все, что выходило из-под пера Оралхана Бокея, было обречено на успех. Дулат Исабеков объяс­няет это тем, что в его произведениях присутствуют все жанры – и лирика, и драма, и комедия, и скрытая трагедия, замешанная на мистике, мифах, легендах и современной реальной жизни. Пьеса «Жеребенок мой» и повесть «Снежная девушка» – красивая история о пропавшей в заснеженных Алтайских горах девушке, тоже поставленная на сцене театра имени Ауэзова, по его словам, – самые яркие примеры этому.

– Его смерть была немного странной, – считает именитый сегодня драматург и писатель. – Когда тогдашний министр информации Алтынбек Сарсенбаев (май 1993 года) начал комплектовать делегацию из молодых журналис­тов для поездки в Индию, Оралхан тоже изъявил желание ехать. Его как самого старшего наз­начили главой журналистского пула. В Индии все шло по плану, ничто не предвещало трагедию. После посещения восхитившего его мавзолея Тадж-Махал вечером все весело поужинали и договорились встретиться утром в фойе гостиницы, но он не вышел, номер был закрыт изнутри. Когда дверь вскрыли, он был уже холодным.

После того как останки Оралхана привезли в Алматы, сотрудник похоронной службы, расстегнув верхнюю пуговицу на его рубашке и постучав по грудинной клетке, заявил: «Хорошее тело». От этих слов я впал в какой-то ступор. Как такое возможно?! Несколько дней назад мы смеялись, шутили, спорили, а теперь Человек-Олень, наш мощный Ледокол превратился всего лишь в «хорошее тело». Я не замечал в те минуты, как у меня текут слезы. Вот так закончилась жизнь моего друга-соперника.

При его жизни мы долго-долго договаривались побывать по очереди на наших малых родинах, но никак не получалось. В Чингистай, когда ему исполнилось 50 лет (через четыре месяца после смерти), мы, несколько его друзей-литераторов, во главе с Шерханом Муртазой на трех машинах поехали без него...

Его истоки

Все знают, что Оралхан Бокей бесконечно любил родной Алтай, был очень привязан к родительскому дому. Повесть «В наших краях зимы долгие» («Біздің жақта қыс ұзақ») он посвятил отцу и матери – Бокею и Кулие Исахановым.

Его семья была обычной и необычной одновременно. Любовь к слову, не только письменному, но и устному, будущий писатель унаследовал от отца. «У меня просыпается вдохновение», – говорил он, когда ему приходилось выступать перед публикой. Делал он это искренне, горячо, не заглядывая в заготовленный текст.

Бокей, его отец, много не говорил, но славился своим острым как бритва языком, чем приобрел у земляков славу шешена – острослова. Оралхан у него был долгожданным после двух дочерей сыном. Когда началась война, у старика Исахана на фронт сразу забрали двоих из троих сыновей – Багдада и Актайлака. Бокея призвали в трудовую армию. Родившегося 28 сентяб­ря 1943 года младенца назвали Оралханом, чтобы отец вернулся живым и здоровым из далекого Орала – Уральска, где дислоцировалась рабочая колонна.

В родной аул Бокей попал только в конце войны. Возглавил ферму в колхозе, объединившем три аула. Оралхан, едва научившись стоять на ногах, стал сопровож­дать отца в его поездках на жайляу у подножья Алтайских и Тарбагатайских гор. Это было очень познавательное и насыщенное время. Знаток истории родного края и легенд, связанных с ним, отец все, что знал сам, рассказывал и показывал сыну.

– Брат любил повторять, приезжая домой из Алма-Аты: «Я всегда нахожусь рядом со своим народом. Мой советник – родная земля, учитель мой – суровый Алтай, а тема у меня одна – Человек», – рассказывает его младшая сестра Галия Бокеева.

Мать Кулия, хотя и была неграмотной, тоже славилась красноречием, а еще открытым характером и великолепным голосом. Однажды она перепела профессиональную певицу, народную артистку республики Рабигу Есимжанову, когда та во второй половине 60-х побывала в Чингистае с гастролями.

– В те времена в деревнях не было гостиниц, и после концерта ее привели на постой к нам, – вспоминает Галия. – Отец зарезал барана, мать выложила на стол лучшие свои запасы. На огонек зашли соседи, и концерт продолжился: в нашем доме до утра звучали песни – мать с гостьей пели по очереди. Под утро усталая Рабига сказала маме: «Рядом с тобой мое пение меркнет. Если бы ты не осталась в ауле, стала бы знаменитой».

Когда Оралхан приезжал домой из Алма-Аты, он всегда просил мать спеть. Позже, когда на сцену вышла певица Багдат Самединова, брат говорил, что своим пением она напоминает ему нашу маму.

У него и у самого голос тоже был очень сильный. В школе с другом Амантаем Калиевым они пели на два голоса. А еще он был гармоншы бала – деревенским гармонистом. Под аккомпанемент его гармони молодежь танцевала в клубе.

Природа дала Оралхану многое. Когда ему исполнилось сорок, в его алматинской квартире собрались все писатели. Абиш Кекилбаев, помнится, сказал: «Когда раздался первый крик новорожденного Оралхана, земля вокруг взорвалась фейерверком талантов».

Он был влюблен в природу Алтая, мечтал когда-нибудь насовсем вернуться с женой Айман в родной аул. Говорил, что завидует тем, кто занимается только творчеством. Я спросила однаж­ды, почему бы и ему тоже не оставить журналистику, где как в прожорливой печке сгорает его талант. Ответил, что отец и мать не поймут этого. «Если уйду на вольные хлеба, для них, людей труда, это будет означать, что их единственный сын остался без работы. Они обязательно спросят, почему я сижу дома. Разве я могу их огорчать?»

А потом и вовсе все пошло не по плану. Айман, первая жена, друг и соратник, ушла еще раньше него.

– Брат был в командировке, когда ее не стало, – рассказывает Галия Бокеева. – Не хочу рассказывать подробности этой трагедии, мне до сих пор очень больно вспоминать о ней, могу только сказать, что они очень любили друг друга, но у них не было детей, она очень страдала из-за этого.

Поженились они в 1966 году. Он тогда еще работал в районной газете. Айман, свежеиспеченная выпускница Московского кооперативного института, только что вернулась в родные края.

Брат жил на квартире у родственника Сейтзады Ластаева, а семья ее родителей – по соседству. Корик-апа, мать Ластаева и родственница нашей матери, которой она поручила присмат­ривать за ее единственным сыном, как-то сказала брату: «Что ты каждый раз приглашаешь в кино разных девчонок, посмотри, какие у соседа Сейтхана дочки – красавицы и умницы, что Айман, что Нагима, но я тебе советую старшую, она мне как-то больше по душе».

Брат присмотрелся – и влюбился без памяти в Айман. Она ответила взаимностью. Приехав однажды домой, он заявил отцу с матерью, что хочет познакомить их со своей девушкой. Родители возмутились: как это – привезти, чтобы познакомить?! У казахов нет такой традиции, девушка должна войти в дом только невесткой. Айман тоже была против такого знакомства. И тогда брат пошел на хитрость. Как журналист он не расставался с фотоаппаратом и сразу после встречи нового 1966 года, сопроводив четверостишием, напечатал пригласительные фото на свой «день рождения». Друзья, которым тоже не терпелось увидеть его девушку, подыгрывали, и ничего не подозревающая Айман приехала к нам домой.

Статная, выше среднего рос­та, с распущенными по плечам роскошными волосами, в белом платье, с глазами-смородинками, взгляд которых будто обнимал собеседника, она всем сразу понравилась.

24 сентября 1966 года, за четыре дня до настоящего дня рож­дения Оралхана, состоялась их свадьба. Аул шумел: женится единственный сын Бокея и Кулии. Люди очень уважали наших родителей, поэтому весь Чингистай – и стар и млад – шел поздравлять их, ведя за рога аксарбаса – огромного жертвенного барана.

Когда Айман-женгей входила во двор нашего дома уже как невестка, у ее ног приземлились вместе с потомством две потерявшиеся еще весной птицы – гусь и гусыня. Старики расценили это как добрый знак. Всех желающих побывать на этой веселой свадьбе наш дом не вмещал. И тогда решили провести ее в клубе. В те годы в деревнях это было не принято, Оралхан и Айман стали первыми. Длинные, многометровые столы были накрыты белоснежными скатертями – брат так захотел.

А та счастливая примета сбылась. Айман-женгей стала образцовой невесткой. Отец и мать были тронуты: она никогда перед ними не ходила с непокрытой головой или босоногой, а главное – до этого плохо владея родным языком, очень скоро освоила его. Но Всевышний никого не делает совершенным. Счастье Оралхана и Айман омрачало одно – отсутствие детей. Наша мама Кулия знала об этом еще до свадьбы. Ей однажды приснился вещий сон. О чем он был, не сказала, но попросила брата – что бы ни случилось, не упрекать жену. «И мы с отцом тоже не будем», – сказала она. Не рожденных в молодости детей брату заменили книги. Когда они стали выходить одна за другой, то он, даря их отцу и матери, подписывал их: «Это мои «дети», примите их».

Отец ушел раньше, а мама была еще жива, когда брат женился во воорй раз. Но Айман, которую она называла ангелом, осталась для нее единственной женой сына до последнего ее часа.

Немного расскажу о своих взаи­моотношениях с братом, потому что это целая история. Между нами разница в 18 лет, я была младшей из пятерых детей, и брат с женой относились ко мне очень трепетно. Он уже жил и работал в Алма-Ате, но каждый раз, когда бывал дома (помимо отпусков, брат два-три раза в год приезжал в Катон-Карагай в командировки), бегал со мной, совсем еще маленькой девочкой, в догонялки, играл в жмурки.

Другие знаменитости перед приездом в родные края обычно заранее ставили об этом в известность местные власти, мой же брат – никогда. Однажды его задержали на пограничном посту. Молоденькие пограничники, конечно, не знали, что перед ними знаменитый писатель, а он и не стал говорить им об этом. Просто написал в своей объяснительной: разрешите мне, Оралхану Бокее­ву, побывать у отца с матерью.

А домой обычно заходил так. Если во дворе никого не было, то хватал под мышку щенка, кошку или козленка и со словами: «А вот и я», – появлялся в дверях.

...Сегодня из пятерых детей Бокея и Кулии Исахановых я осталась одна. Ардак, вторая жена мое­го единственного брата, родила ему двоих детей, Айкан и Айжан. То есть жизнь – род Бокеевых – продолжается…