Малый Желтоксан в Семипалатинске

Репрессии, начавшиеся после декабря 1986 года, обошли молодежь Семипалатинска стороной благодаря высокой порядочности людей, которые в те годы жили и работали в городе, утверждает Сайын Борбасов, доктор политических наук, главный научный сотрудник Института истории и этнологии им. Ш. Уалиханова.

– Во время декабрьских событий 1986 года я был секретарем партбюро первичной партийной организации крупного регионального вуза – Семипалатинского пединститута имени Надежды Крупской, – рассказывает 69-летний профессор. – Про волнения мы услышали 17 декабря ближе к вечеру. Наши студенты, особенно русско-казахского отделения филологического факультета, начали писать листовки и призывать студентов других вузов выходить на центральную площадь. Собственно, они и стали в те дни организаторами движения семипалатинской молодежи. Мы, преподаватели, предвидя репрессии, пытались остановить их – проводили собрания, призывали сдерживать эмоции, но 18 декабря ребята все равно вышли на площадь. Пробиться туда смогли чуть свыше 100 человек, остальных – несколько тысяч – не пропустили милиция и солдаты.

Ректором пединститута в те годы был Михаил Семенович Панин, первым секретарем обкома партии – Сагидолла Кубашевич Кубашев, первым секретарем горкома – Николай Матвеевич Ульянов, первым секретарем Советского райкома партии – Валентина Михайловна Маметбакова. Все они пытались предостеречь молодежь от массовых демонстраций.

После совещания в обкоме Николая Ульянова назначили председателем комиссии по обеспечению правопорядка и воспитательной работе по городу.

Как член горкома партии, участвовавший во всех мероприятиях тех дней, и как свидетель утверждаю: ни от одного из партийных боссов некоренной национальности в Семипалатинске я не увидел проявлений какого-либо шовинизма. Если из других городов неслись обвинения молодежи в казахском национализме, проявлениях анти­русских настроений, то наши партийные чиновники-неказахи говорили на всех встречах и собраниях, что просто молодым свойственна эмоциональность, необдуманность действий.

32 нашим студентам, задержанным на площади, грозило отчисление, возможно, и уголовное преследование. В нашем институте после 18 декабря около полумесяца работали три сотрудника КГБ под руководством подполковника Толеухана Бакажанова. Они часами беседовали с каждым студентом и их кураторами.

Как-то подполковник Бакажанов зашел в мой кабинет. Между нами состоялся такой диалог.

– Что, Саке, в Казахстан снова пришел 37-й год? – спросил он меня.

Опасаясь провокации, ответил уклончиво. И тут он на казахском спросил меня: «К…н шыдайма? Выдержишь, не струсишь, если всех твоих студентов освободим от допросов и они продолжат учебу?»

– Если подход таков, то я готов стать даже сельским учителем. Но как же твои коллеги?– ответил я.

– Они – надежные ребята. Думаешь, не переживают? Это немцы из Аксуатского района, они лучше тебя знают казахский.

Он предложил вместе зайти к ректору. Того должны были снять с должности за ослабление воспитательной работы, если участие студентов пединститута в митингах будет доказано.

– Ну как, Михаил Семенович, готовитесь прощаться с долж­ностью? – спросил подполковник нашего ректора.

– Что поделаешь? Наши студенты действительно были на площади, – ответил тот. – Я готов понести ответственность.

Этот честный и порядочный человек сам когда-то окончил Семипалатинский педагогический институт. Казахстан считал единственной родиной, город любил и за студентов, я чувствовал, переживал не меньше нас – преподавателей-казахов.

Когда подполковник дал понять, что готов уничтожить дела, заведенные на наших «декаб­ристов», Михаил Семенович радос­ти не скрывал. Вытащил из сейфа коньячок, мы выпили и дали друг другу слово молчать. Не знаю, как другие (жизнь нас развела по разным уголкам Казахстана), но я свое молчание нарушил только год назад, когда декабрьские события сделал объектом своего научного исследования.

После разговора с ректором майоры, допрашивавшие студентов, принесли все дела на них в партбюро, и мы вдвоем с подполковником их уничтожили. И он сам, и его подчиненные поступили героически. Если бы об этом кто-то узнал, наказания они бы не избежали. А я, скажу честно, когда отправлял в урну очередное дело, думал: может, сейчас рву свое будущее, у меня ведь трое детей.

После этого подполковник Бакажанов и наш ректор Панин поговорили со студентами, выходившими на площадь. Обрисовав, чем могло для них все закончиться, сказали: «Ребята, вы поступили по-детски. Вам сейчас дают возможность учиться дальше, однако никому не нужно рассказывать о том, что услышали сейчас в кабинете ректора».

Студенты пообещали и сдержали свое слово.

В те же дни первый секретарь горкома партии Николай Улья­нов решил обойти студенческие общежития города. Начал с пединститутовских. Все шло тихо-мирно и вдруг шум-крик – знакомый всем нам активист, освобожденный председатель студенческого профкома Ермек Ш. силой тащил в фойе трех юных первокурсниц. Что случилось? Оказывается, девочки развешивали 17 и 18 декабря листовки. Мы были в шоке! Но не от «декабристок», а от поступка парня. Ректор только и мог сказать: «Ты что, специально ждал момента? Почему не доложил декану или мне?»

Рядом с первым секретарем горкома партии было человек пять свиты, то есть замять инци­дент было почти невозможно. Ульянов, попросив меня выйти на конфиденциальный разговор, сказал: «Видимо, этот молодой человек хочет расти по партийной линии. Что ж, мы ему «сделаем» карьеру. Рекомендую распрощаться как можно быст­рее с таким председателем проф­кома».

Он, видимо, знал про 32 наших студентов. Сказав, что троих первокурсниц спасти невозможно, – слишком много свидетелей, посоветовал отчислить их с правом восстановления через год. Председатель студенческого профкома уже на следующий день был освобожден от должности – я попросил его написать заявление по собственному желанию.

Ректор, подписывая заявление, сказал, что он подвел нас, его пос­тупок можно обозначить одним словом – подлость. Больше я об этом парне не слышал.

19 или 20 декабря состоялось совещание в горкоме партии с участием руководства города и области. В те годы в Семипалатинске действовало свыше 90 заводов и фабрик, функционировало четыре вуза, и соответственно было огромное количество молодежи, поэтому возникали опасения, что молодые массово выйдут на площадь.

Начальник ГУВД сообщил, что у них нет дубинок, чтобы вооружить дружинников и солдат. Секретарь горкома, подняв директора кабельного завода, поручил к вечеру изготовить образцы таких орудий для разгона демонстрации.

Вечером – снова совещание тем же составом. Директор кабельного завода продемонстрировал порезанный на куски по полметра-метру и диаметром около двух сантиметров кабель. Заведующий облоно Марат Мухамеджанов, взяв в руки одну из этих «дубинок», обратился к первому секретарю горкома партии: «Николай Матвеевич, ударьте меня».

– Как же я вас ударю? – удивился Ульянов.

– Пусть лучше здесь умру я один, чем дети. Среди них ведь будут и старшеклассники.

Все ахнули! До людей наконец-то дошло, что этим завернутым в пластик куском железа человека можно положить насмерть одним ударом.

Словом, задание партии по изготовлению смертельного орудия выполнено не было.

Сегодня сам себя спрашиваю: почему партийные чиновники русской национальности повели себя у нас более лояльно, чем в других регионах? Мне кажется, они хорошо, как и сами казахи, знали духовных лидеров народа – и Абая, и Шакарима, и алаш­ордынцев. И эти имена не были для них пустым звуком.