Пленницы вечного страха

В 1953 году было закрыто 17-е женское лагерное спецотделение Карагандинского ИТЛ, больше известное как АЛЖИР – Акмолинский лагерь жен изменников Родины. Больше 6 тыс. узниц, коротавших срок, были освобождены. Но все они до конца жизни оставались пленницами вечного страха.

Капля жизни

Судя по архивным документам, меню в лагере было более чем скудным. На завтрак, например, давали черпак баланды, отдаленно напоминавшей кашу. К ней полагалось масло. И женщинам отмеряли ровно каплю растительного масла.

И знаете, что делали узницы с этой капелькой? Они ее не ели, а смазывали ею лицо, потому что дули ветры, а работать приходилось на улице, поэтому кожа сильно обветривалась. Эта попытка ухаживать за собой даже в таких чудовищных условиях, какие, несомненно, были в лагере, словно символизирует несломленный дух узниц тоталитарного режима, ставших жертвами жестокой системы, но не потерявших себя.

Среди арестанток было немало жен, матерей, дочерей, сестер высокопоставленных лиц, верой и правдой служивших власти, которая в одночасье заклеймила их, обвинив в чудовищных преступлениях, причем почти всегда надуманных.

Так, например,в стенах АЛЖИРа­ много лет провела суп­руга Темирбека Жургенева, наркома просвещения КазАССР, Дамеш Жургенева, жена наркома труда КазАССР Мухаметкали Татимова Шакитай Татимова, Рабига Асфендиярова – супруга нар­кома здравоохранения КазАССР,­ врача Санжара Асфендиярова. Мать поэта Булата Окуджавы Ашхен Налбандян, мама Майи Плисецкой Рахиль Мессерер-Плисецкая и многие другие.

Магрифа Казбекова, врач-инфекционист, попала так же, как и тысячи других, за то, что была замужем за человеком, оказавшимся неугодным, – Исмагулом Казбековым, заведующим отделом семеноводства Казахского института земледелия. В лагере она трудилась в медчасти, образование спасло ее от тяжкого труда. Так же, как и женщин с архитектурным, строительным и другим техническим, зооветеринарным образованием. Они работали по специальности, если можно так сказать, то есть проектировали и строили бараки, ферму, каналы, высаживали сад, ухаживали за живностью на ферме.

Сложнее всего пришлось гуманитариям: педагоги, музыканты, художницы, певицы и другие были брошены на заготовку камыша. В зимнюю стужу, в морозы они рубили замерзший лед, срезая камыши, носили на себе в бараки.

– В целом через АЛЖИР прошло свыше 7 тысяч женщин со всего Союза. Больше всего было русских – 4 350, казашек – 87, евреек – 855, азербайджанок – 44, украинок – 855… Но эти цифры можно назвать условными, потому что сотрудники при заполнении документов сильно себя не утруждали и писали, часто искажая как имена, фамилии, так и национальности, – рассказывает Алена Саморокова, специа­лист отдела исследовательской работы музея АЛЖИР.

Для более 600 женщин лагерь стал последним пристанищем. В селе Акмол есть место массового захоронения умерших в АЛЖИРе. Там в 1989 году, во время встречи бывших узниц АЛЖИРа, которую организовал директор совхоза «Акмолинский» Иван Иванович Шарф, были установлены две памятные плиты, а также памятник «Расколотая звезда».

К слову, на ту встречу прибыли лишь 15 женщин. Отказавшиеся называли много причин, но главная, по мнению сотрудников музея, это страх.

Тюрьма для мам

Знаете, почему большинство женщин шли по этапу в красивых платьях, туфельках на каблучках, с ридикюлями в руках? Потому что, вызывая их, следователи говорили женщинам, что будет свидание с мужем. И они шли в уверенности, что увидят любимого, и наряжались. А их прямо из кабинетов отправляли в лагеря. И ехали они в холодную степь в туфельках на каблучках, в плать­ях с оборками и в модных, но совершенно негрею­щих пальтишках.

Поэтому среди экпонатов музея есть утонченные шляпки, сумочки, кошелечки, чулочки. Все, в чем женщина могла пойти на свидание или в театр.

Наверное, так выглядит одна из высших форм предательства, когда играют на чувствах людей, обнадеживая, а потом вот так жестко обрывая все нити к прошлой жизни, лишая всего в один момент.

Всего в фондах музея хранится более 18 тыс. экспонатов: личные вещи узниц, книги, документы, фотографии – большинство из них передали в дар музею потомки отбывших срок женщин или сами узницы, когда музей открылся.

Особо хочется сказать о письмах от детей своим мамам. На многих из них в графе адрес написано просто: Акмолинск, тюрьма для мам. Трогательной детской рукой старательно выведены строки, в которых рассказано, как им живется без нее, самого главного человека для любого ребенка.

Без содрогания и слез смотреть на все это невозможно.

При лагере действовали швейный и вышивальный цехи. Осуж­денные там шили обмундирование для солдат во время войны, форму для учреждений, выполняли заказ государства. Причем зачастую перевыполняя норму в три раза. Так бедные женщины пытались амнистировать себя в глазах власти, лагерного руководства.

– Многие осужденные перевыполняли план на 300%, их называли трехсотницами. В целом, по сохранившимся данным, обитательницы АЛЖИРа работали не щадя себя. Возможно, они видели в этом свое спасение, – говорит Алена Саморокова.

Но все же женщины находили время и делали нехитрые поделки из подручных средств. Например, маленькие композиции из хлебного мякиша или теста, незатейливые вышивки, тряпичных кукол. И во всех рукодельных игрушках есть образы детей, возможно, это были самодельные игрушки для малышей, живших там же, в лагере.

Материнский инстинкт – один из самых сильных на земле. И именно он помогал женщинам выжить. Первые годы они были лишены права переписки, впоследствии со смягчением в лагерь приходили первые письма, рыдали все – и это понятно. Конечно, в письмах родным они слезно просили позаботиться о детях.

Среди таких писем особо запомнилось обращение Марии Минкиной к своим родственникам, где она просит не бросать ее детей, пишет, что только надеж­да свидеться с детьми держит ее на земле.

Многие становились мамами уже в лагере, кто-то прибыл уже беременной, другие стали жерт­вами насилия конвоиров. Всего в АЛЖИРе родилось 1 507 детей. То есть каждая четвертая женщина родила в стенах лагеря.

В целом по СССР было репрессировано около 18 тыс. женщин и лишены дома, родителей около 25 тыс. детей – в основном из семей интеллигенции.

Хрустальные бусы

Печально известное постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О членах семей осужденных изменников родины» было принято 5 июля 1937 года.

По мнению их авторов и исполнителей, репрессии были необходимы и даже полезны.

Так, например, В. Молотов, председатель Совета народных комиссаров СССР в 1934–1941 годах, до конца своей жизни был уверен в правильности репрессий, и более того, совершенно не сожалел о своем участии в этой отвратительной кампании по истреблению своих граждан.

О его позиции и взглядах на произошедшее написано в книге советского писателя Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым». Повествование, построен­ное на основе многолетнего наблюдения и общения с Молотовым, обнажает многие стороны того времени.

Во время одной из бесед писатель спросил его, зачем и почему репрессии распространялись на жен, матерей, сестер и детей. На что государственный деятель ответил, не моргнув: «Они должны были быть изолированы. Иначе они были бы распространителями жалоб всяких». Вот так просто, жестоко и бесчеловечно была решена судьба ни в чем не повинных людей и детей, чтобы не жаловались и не просили, были спрятаны в тюрьмы.

Еще страшнее читать воспоминания чекистов УНКВД Мос­ковской области А. Постель и А. Радзиловского:«...ни наркома, ни его ставленников не интересовал вопрос, откуда берутся эти, как в булочной испеченные, десятки и сотни террористов, что собой представляют эти арестованные в большинстве коммунисты, рабочие, служащие и военные, что это за планы подготовки терактов, часто без оружия, кто их направлял, причины и другие моменты, которые ярко бросаются в глаза, но этим никто не интересовался...»

Если отбросить в сторону лирику и эмоции, остаются жесткий расчет и цифры. И становится понятно, что, да, сверху давали разнарядку, своеобразные квоты с указанием количества человек, подлежавших репрессии.

Поэтому неудивительно, что в делах осужденных в графе «Причина ареста» появлялись нелепые записи вроде: «вредительски преподавал учение детям 5–6-х классов» или «вредительски преподавала по предмету русскому языку и литературе» и другие не менее нелепые и поражающие своей бессодержательностью, отсутствием доказательной базы и хотя бы более или менее правдоподобной версии для обвинения человека.

Все просто – сбором информации, доказательств никто не обременял себя.

– Если в первые годы репрессий в делах осужденных и были какие-то документы, претендую­щие на обвинительный акт, то в последующих в папках были лишь куцые бумажки с не менее куцым текстом: «обвинен», «приговорен», «выслан», – говорит Алена Саморокова.

Валентину Грюнберг забрали вместе с мужем Юлием Грюн­бергом, бухгалтером артели «Технохимик», в один день. Муж был расстрелян, а она выжила в ­АЛЖИРе, нашла потом своих детей и прожила долгую жизнь. Вот дети и привезли в музей в числе других вещей бусы своей мамы из чистейшего хрусталя.

Жизнь в ожидании

Она всегда была готова к тому, что ее могут снова забрать и отправить в лагерь.

На тумбочке лежал узелок с вещами: платье, рейтузы, чулки теплые, малюсенький заварочный чайник, в котором лежал калампыр – гвоздика, сахар, раздробленный на кусочки.

Она очень боялась людей в форме и слова «лагерь».

Когда мы возвращались с пио­нерлагеря домой, отведя в сторону, тихонько спрашивала, не били ли нас в лагере, кормили ли.

Мы смеялись, наивно думая о том, какая же наша дәу апа глупая, не знает элементарного, что пионерлагерь– это здорово, что там и кормят, и не бьют.

Она прожила почти 100 лет. Больше 50 лет после возвращения из Степлага провела в ожидании чуда, что сыновья вернутся. И в страхе, что снова могут забрать, так же, как в первый раз, ни за что.

О том, что моя прабабушка Самия Умбеталыкызы была реп­рессирована и отбыла срок как раскулаченная, я узнала только в прошлом году.

Мы знали, что был репрессирован ее муж, забрали двоих сыновей, а дочь, наша бабушка, выжила чудом, спрятавшись в стоге сена.

– У всех, кто прошел ужас лагерей, навсегда остался страх. Перед людьми в форме, перед представителями власти. Даже на свободе они жили в ожидании, боясь того, что за ними снова придут. Воспоминания потомков узниц АЛЖИРа похожи до мелочей. Тьма бараков и ужас произвола навсегда врезались в их память, – говорит директор музея АЛЖИР Раиса Жаксыбаева.

Моя прабабушка ушла из жизни, когда мне было лет 12. И я помню ее глаза, полные испуга, когда приходили незнакомые люди, помню, как она жила, прак­тически изолировавшись от общества, не ходила на тои, не ездила даже в город. Помню, как она не разрешала держать дома настольные лампы, а еще как мало она ела, совсем мало.

Лишь спустя много лет я узнала правду о том, что ей пришлось пережить. Как и десятки тысяч женщин, выживших в аду, она стала пленницей вечного страха, узницей своих тягостных воспоминаний.