В годы лихой войны горстка женщин разных национальностей сумела выжить и сохранить детей

Моя бабушка по отцовской линии Галина Ивановна родом из Сибири, а дед Александр Георгиевич – из Тургайского края. Встретились и поженились они перед Великой Отечественной войной в Таджикистане, в городе Исфаре, где работали по комсомольским путевкам на строи­тельстве большого рудника.

Рудник, конечно, был не в самой Исфаре, зеленом красивом городе, а в горах, и жизнь людей, работавших на стройке, благоустроенной назвать нельзя было даже с натяжкой.

– Жили в бараках для семейных работников, – рассказывала бабушка. – Бараки теплые, сухие, построенные из камня и тяжелых бревен, у каждой семьи своя довольно большая комната. Но все равно это «коммуналка», где люди живут, зная все друг о друге, помогая друг другу, часто просто объединяясь, чтобы сходить в горы и заготовить на зиму сухофруктов или посадить поле богары – сор­го. Кормиться-то надо. Деньги за работу на стройке государство платило, но невеликие, а магазинов рядом не было. Раз в месяц приезжала автолавка, и женщины покупали соль, муку, крупы, хлопковое масло,­ да ткани, нитки – одежду шить. Чтобы купить готовые штанишки детям или рубашку мужу – о таком мы тогда не думали. Шили сами, храня выкройки, покупая пуговицы и резинки для отделки и на пояса.

Когда мужчины начали уходить на фронт, женщинам стало тяжело: нужно было и дрова для печей заготавливать, и за кизилом и барбарисом в горы ходить – из этих ягод круглый год делали компот, за травами на отвары – для здоровья, да и чай большой роскошью был. И жить с каждой неделей становилось все хуже, автолавка стала приезжать полупустой, радовало хотя бы то, что вместо денег начальник рудника старался давать народу то зерно, то овощи, выпрошенные у колхозов в обмен на керосин или запчасти для техники.

– А однажды в нашем бараке на двадцать семей не осталось ни одного мужчины, кроме старенького хромого сторожа, – рассказывала Галина Ивановна. – И остались мы с бабами, съехавшимися на стройку в Таджикистан со всего Советского Союза, хозяйствовать сами. Детишек в бараке было тридцать шесть, это я запомнила навсегда, даже имена их помню. О детском саде и мечтать не приходилось в нашей глуши. Детей-школьников у нас не было. все малыши – семьи-то молодые, комсомольские. Вот мы, двадцать женщин, и брали с разрешения начальства рудника выходные по очереди. Каждый день восемнадцать мам уходили на работу, а две оставались на дежурстве по бараку: топили внутри печи, если было прохладно, во дворе на каменном очаге устанавливали казан на сорок литров, чтобы сварить похлебку, да за детьми смотрели. Утром всех их мятным чаем с сухофрук­тами напоишь, выпустишь во двор гулять, а они через час уже ближе к казану стайкой собираются – есть хотят. Хотя бы пустой похлебки. Вот одна женщина хлопочет, готовит суп из тех продуктов, что насобирали с утра женщины по всему бараку, а другая сядет на пенек во дворе, соберет вокруг себя малышню и сказку рассказывает, чтобы детей отвлечь. Один день сказка украинская, другой – татарская, третий – русская. Дети из барака за год после начала войны заговорили на разных языках.

Дружно жили женщины, хотя и были друг другу чужими, из разных сел и городов, разных национальностей, а объединяло их одно – печаль за мужей-фронтовиков и забота о детях.

– А дети слабели, – вспоминала, утирая слезы, бабушка. – Их же кормить молочком, да мяс­ным бульоном надо, а мы каждый день варим то белорусскую затируху с мукой, то русский рататуй из трех-четырех круп на воде. Когда удавалось добыть побольше крупы, варили кашу с хлопковым маслом, узбечка Рано умела делать ее как плов. Дети в такие дни наедались, и хорошо спали. Но полноценно покормить их не удавалось. Моя дочка Ниночка, родившаяся в 1941 году, первый раз сахар-песок увидела уже после войны.

И тогда у бабушки моей, молодой комсомолки Галины, родился план.

– Очень уж хотелось мне Ниночку здоровой сберечь до прихода Саши с фронта, – признавалась она. – Отец о ней спрашивал в каждом письме. И я в пять утра попросила в один из тихих авгус­товских дней у сторожа ружье. Собралась на охоту.

А надо сказать, что в Сибири моя бабушка работала в заготовительной конторе стрелком, била зверя на мясо и пушнину. И белке Галина Ивановна попадала в глаз запросто. По-другому и нельзя было– шкурку испортишь.

Сторож боялся оружие женщине в руки давать. Да и пат­ронов у него было мало. Их выдавали по тридцать в месяц – зверье от барака отпугивать.

– А еще он боялся, что кто-нибудь проговорится, что он оружие в чужие руки передал, а это суд и тюрьма, – рассказывала бабушка. – Но я его убедила в том, что в нашем интернациональном бараке предателей нет.

В общем, один патрон и ружье Галине в то утро сторож дал на час-полтора.

– Я ушла на километр от барака и засела недалеко от дикобразьей норы, – рассказывала бабуля. –Дикобразы пугливые, осторожные, а патрон у меня один. Сидела, не дыша, в засаде, и первого, что попал в обзор, выбравшись из норы, и застрелила. Приволокла его за лапы к бараку. А там женщины уже проснулись, готовились на работу уходить. Увидели меня с добычей, стали хвалить на разных языках, бросились разделывать зверя. А он жирный, пахнет неприятно, но это все же мясо для наших детей. Дежурные сварили из того мяса суп, и, когда мы вернулись с работы, все дети сладко спали. Они, наконец, наелись досыта.

Супом с мясом покормили и сторожа, и он стал разрешать моей бабушке иногда ходить на охоту.

– Дикобразы в холода в норы залегли, но были в горах другие животные, довелось раз убить козла, тогда мы мяса навялили впрок, – рассказывала бабушка. – Какая-то крупная птица однажды попалась, вроде индейки. В общем, выжили мы бараком до Победы, жалко, мужчины вернулись в семьи не все. Лишь у шести детей из тридцати шести к концу войны остались папы.

Мой дед по профессии был оружейным мастером, а еще у него была способность к языкам, он знал семь азиатских языков, от фарси до киргизского. И служил в войну в пехоте. Ремонтировал оружие. Шесть раз получил ножевые ранения в рукопашном бою, а в седьмой его присыпало в окопе во время взрыва. Здорово контузило, и он стал страдать бессонницей и нарушениями речи. Сразу после войны его направили в госпиталь в Кызылорду на реа­билитацию, здесь были очень хорошие врачи-невропатологи и психиатры. И, приехав в Исфару, он собрал семью, чтобы отбыть в Казахстан.

– Как мы прощались с подругами по бараку! – вспоминала бабушка. – Как с детишками расставались! Помню, уже уходить пора, узлы на пороге, а они всей толпой обступили меня и Ниночку, обнимают, а я глажу и нюхаю головенки – русые, рыжие, черненькие. Мой прекрасный, мужественный интернационал! С тех пор всем говорю, что только в дружбе и взаимовыручке –победа, в единстве – сила. Мы с бабами в самых суровых условиях за пять лет не потеряли ни одного малыша, голод победили, болезни преодолевали, носили детей на руках к сельским знахарям. Теплую одежду из стираных и простеганных с хлопком или шерстью мешков у таджиков шить научились. Бог дал нам разные национальности, внешности, языки, но он дал нам и способность дружить и понимать друг друга даже без слов, объединяться идеей. И это – главное.