Природы неусыпный часовой

«В конце прошлого века и в самом начале двадцатого наша семья жила на заимке около Барнаула. Домик летнего типа был окружен березовым лесом. Напротив, через овраг, шумел бор купца Куратова. Аромат сосен ветерок приносил на веранду. В березняке было много грибов и земляники. С веранды открывалась даль заливных лугов Оби», – этим поистине поэтическим описанием родного края открыл Максим Дмитриевич, пожалуй, самое известное свое произведение – автобиографическую повесть «Заимка в бору».

Жизненный путь и творческая биография будущего писателя с мировым именем брали свои истоки с берегов Оби, где в 1896 году он появился на свет.

Его отец, Дмитрий Иванович, был ученым-статистиком и принадлежал к революционно-демократическому лагерю русской интеллигенции. За свои вольнолюбивые убеждения он со студенчес­кой скамьи находился под неглас­ным надзором царской полиции. Пристальное внимание «голубых мундиров» он приковал к себе пос­ле того, как в 1892 году выступил против инсинуаций продовольственного комитета Лукояновского уезда Нижегородской губернии, члены которого утверждали, будто в разразившемся голоде виноваты сами крестьяне. Развернулась так называемая лукояновская полемика, в ходе которой продкомитету активно противостояла группа интеллигенции во главе с Кутлубицким, Гучковым и Зверевым. На последнего царские чиновники обозлились так сильно, что, по словам Владимира Короленко, «фамилия г. Зверева стала… нарицательной; вместо «господа статистики» лукояновский продовольственный комитет писал в официальных бумагах: «господа Зверевы».

В благодарность за гражданское мужество ученого Владимир Галактионович прислал ему свою фотографию с дарственной надписью: «Марии Федоровне и Дмитрию Ивановичу Зверевым. От В. Короленко. 1893 г. Нижний Новгород». Был дружен Дмитрий Зверев и с великим русским писателем Иваном Буниным, который посвятил ему свой рассказ «На край света», опубликованный в журнале «Новое слово». Кстати, это произведение и сделало его имя известным читателю. Близкое же знакомство Дмитрия Ивановича с передовыми русскими литераторами сказалось на выборе имени сына, который был назван Максимом в честь лидера писателей-демократов и будущего основоположника советской литературы Максима Горького.

Когда у Максима Дмитриевича спрашивали о его первых писательских опытах, он всегда возвращался­ к личности своего отца, к его жизненным урокам и к природе родного края. Весной 1903 года Дмитрий Иванович решил взять сына с собой на охоту. Жили они в деревенской избе, в которой, по воспомина­ниям Зверева-младшего, было «все не так, как дома. Маленькие окна, заставленные цветами, самотканые половики, низкие потолки и огромная русская печь». Увиденное так запало в душу мальчика, что он, вернувшись домой, схватил ученическую тетрадь, исписал ее крупными буквами и понес свой первый рассказ первому критику – отцу, который, правда, восторга сына не разделил. «Я так увлекся переживаниями этой охоты, – вспоминал писатель, – что совершенно забыл о существовании твердого знака, буквы «ять» и знаков препинания».

По словам близкого друга Максима Дмитриевича, известного писателя-натуралиста Николая Сладкова, такое начало творчес­кой биографии надолго отбило у мальчика охоту к словотворчеству, но «потребность выражать свои мысли и чувства осталась и спустя много лет привела на писательскую тропу». Здесь придется несколько поправить Николая Ивановича, ведь за перо юный Зверев брался еще несколько раз, и неудача первого рассказа была им, в общем, преодолена.

Однажды летом он забрался на стог сена и увидел, как по Оби шел белый пароход, словно провожаемый мелодичным пением птиц. Мальчику снова захотелось написать обо всем увиденном – и в этот раз отец похвалил сына за красочные описания природы.

Когда Максим учился в седьмом классе, Дмитрий Иванович подарил ему ружье, с которым он и отправился на свою первую самостоятельную охоту. «Это был день, окончательно сблизивший меня с природой», – позже скажет он. О своих впечатлениях юноша написал в школьном сочинении, которое особо отметил учитель словесности. «За грубые грамматические ошибки сочинение заслуживает двойки, – сказал он классу, – но я поставил пять с минусом. У него одного сочинение написано вполне зрело в литературном отношении».

Годы шли. Уже зачитаны до дыр рассказы Сетона-Томпсона, которого Зверев всегда считал своим литературным наставником, и едва ли не наизусть выучена «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, поразившая описаниями того, «как кровно, всем существом своим человек соединен с солнцем, землей, водой, травами, деревьями, животным миром».

В мае 1916 года, окончив Бар­наульское реальное училище, Максим Дмитриевич поступил на экономический факультет Московского политехнического института, но уже в декабре был призван в армию. Ни становиться плановиком, ни делать военную карьеру молодой человек не хотел, желая посвятить себя лесному хозяйству. Но в Лесной инс­титут его не взяли – и на выборе будущей профессии настоял отец, решив, что «плановики нужны везде и всюду». На военную же службу юноша попал после того, как Николай II «повелеть соизволил» призвать в армию единственных сыновей в семьях. Аудитории института сменили казармы Московского Алексеевского военного училища.

Об особенностях тамошней учебы писатель вспоминал не без горькой иронии: «Военное училище было старинное, со своими традициями и железной дисциплиной. Оно выпускало офицеров за четыре года. Однако во время войны нас выпустили… за четыре месяца! Сам удивляюсь и сейчас, как я выдержал четыре тяжелейших месяца, когда в нас вталкивали, что полагалось узнать за четыре года. И это при каторжной дисциплине. Многие не выдерживали… Мне помогла дотянуть до конца сибирская закалка».

После Февральской революции Зверев, как и многие другие интеллигенты, не увидел реальных перемен. Ненавистный царский лозунг «Война до победного конца» продолжал активно пропагандироваться теперь уже Временным правительством. «Однако по разговорам со знакомыми студентами нашего института, еще не призванными в армию, мне стало понятно, что впереди что-то грандиозное: терпение народа кончалось», – так писатель опишет впоследствии обстановку тех лет.

Как единственного сына в ­семье, его направили служить по месту жительства родителей – в Бар­наул, где он получил назначение на долж­ность начальника гарнизонного обоза. Там Максим Дмитриевич лицом к лицу столкнулся с муштрой, неуважением к солдатам, издевательствами, прочно укоренившимися в сознании отдельных командиров.

Популярного среди солдат прапорщика Зверева избрали в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Барнаула, который вскоре назначил его комендантом городской станции и всего железнодорожного узла, охватывавшего также Новониколаевск, Бийск и Семипалатинск. Октябрьская революция застала Зверева в долж­ности коменданта Алтайской железной дороги: «Для меня наступило самое тяжелое и ответственное время. По железной дороге хлынула лавина солдат с фронта. Но паровозов и вагонов не хватало. Ехали без всяких билетов и документов на крышах поездов».

В июне 1918 года власть в Барнауле захватили белогвардейцы. Режим Временного Сибирского правительства произвел угнетающее впечатление на Зверева-старшего. А Максим Дмитриевич вновь оказался на воинской службе, став дежурным помощником коменданта станции Барнаул. Вскоре его перевели в Томск, откуда – по мере крушения колчаковского режима – пришлось перебираться в Красноярск. Зверев, находившийся под постоянным подозрением белогвардейской контрразведки, восторженно встретил разгром Колчака и явился в штаб занявшей город 5-й Красной армии, командиры которой увидели в нем крупного специалиста и направили комендантом железнодорожного узла в Томск. Так открылась новая страница его богатой событиями биографии.

Тропой писателя

Осенью 1920 года, демобилизовавшись, Зверев поступил на ботанический факультет Томского университета. После его окончания был направлен в Новосибирск на краевую станцию защиты рас­тений. Помощниками его были трое томских студентов, которых специалист-зоолог вдумчиво и терпеливо знакомил с особенностями фауны неизвестного для них края. Так делал Зверев первые шаги в зоологической науке, которой посвятил 25 лет.

Он был организатором и участником крупных экспедиций на Дону, в Казахстане и Сибири, работал доцентом Томского и Казахского университетов, заложил основы териологии – науки о млекопитающих – и сельскохозяйственной зоологии в Сибири, основал и стал научным руководителем Новосибирского зоосада, который является ныне одним из крупнейших российских зоопарков, создал одну из первых станций юннатов… Размах научной деятельности Максима Дмитриевича поражает. Неслучайно профессор Василий Скалон говорил о нем как о крупном ученом, создавшем свою научную школу, а украинский психолог Алексей Губко, называвший его книги бесценным источником знаний по зоопсихологии, считал, что Максим Дмитриевич имел все шансы быть избранным в Академию наук.

Но судьба распорядилась иначе. Зверев никогда не был кабинетным ученым, он не мог, по словам Губко, «жить без своих зверушек, он не мог их видеть лишь изредка, ему необходимо было наблюдать за их повадками, исследовать их психологию ежедневно». И когда в 1937-м Петр Мантейфель, замдиректора Московского зоопарка и один из крупнейших советских натуралистов, предложил Максиму Дмитриевичу помочь организовать зоопарк в Алма-Ате, тот быстро согласился. Вернее, согласился за него сам же «дядя Петя», как называли тогда Мантейфеля. Вот как это было.

К 1937 году Зверев опубликовал несколько десятков научных работ, в том числе две крупные монографии, сделавшие автору имя среди ученых. «Приглашали зоологом на работу в отделение Академии наук СССР на Дальний Восток, в Ленинград во Всесоюзный институт защиты растений, в Московский зоопарк, в Завидовское охотничье хозяйство Московской области Военно-охотничьего общества. На семейном совете решили переехать в Москву на работу в зоопарк к дяде Пете», – вспоминал Максим Дмитриевич.

В Москве Мантейфель встретил его фразой: «Сегодня же поезжай в Алма-Ату и помоги там открыть зоопарк, всего на пару месяцев!» Возражений ученый не принимал – и вечером того же дня, определившись с животными, которых Московский зоопарк был готов отправить в Казахстан, Максим Дмитриевич выехал в Алма-Ату. «К 7 ноября 1937 года зоопарк был открыт, – рассказывал он. – А я так и остался в нем работать заведую­щим научной частью, Казахстан стал моей второй родиной». Так, несколько месяцев, о которых говорил Мантейфель, растянулись на всю жизнь.

Впечатляющие результаты работы зоопарка вскоре стали известны всему миру. Его сотрудники издавали сборники собственных научных трудов. Более десяти институтов со всего Советского Союза проводили в Алма-Ате свои зоологические исследования. При непосредственном участии Максима Дмитриевича зоопарк организовывал семинары учителей-биологов и оформлял живые уголки в биологических кабинетах столичных школ. В 1938-м при зоопарке была открыта первая в Казахстане Станция юннатов, которая к 1940 году получила статус республиканской.

С началом Великой Отечественной войны Максима Дмитриевича призвали в армию. Офицер с опытом Первой мировой и Гражданской войн был крайне необходим в системе ВОСО (военных сообщений), и потому Максим Дмитриевич был направлен в Забайкальский округ на привычную ему долж­ность дежурного коменданта. Окончательно оставить службу пришлось в 1943-м, когда из Алма-Аты пришло тревожное письмо: в зоопарке критическое положение, начался падеж животных. Алиби Джангильдин, возглавлявший Главное управление заповедниками при Казсовнаркоме, дважды ходатайствовал перед правительством о предоставлении Звереву брони – и ему удалось вернуть в Алма-Ату бесценного специалиста.

Тогда же Максим Дмитриевич был принят в Союз писателей Казахстана. Нужно отметить, что его первая книга – повесть «Белый марал» – была опубликована еще в 1929 году, но даже после того, как литературный первенец увидел свет, Зверев долгое время не считал себя профессиональным писателем. Молодого бойца «строчечного фронта» решительно поддержали Ефим Пермитин и Виталий Бианки, называвший Максима Дмитриевича «волшебником и магом», познавшим тайны природы. Впоследствии Зверев удостоится похвалы и другого крупного писателя-натуралиста – Михаила Пришвина, видевшего главную ценность его рассказов в их научной достоверности.

Повесть «Белый марал» представляет собой уникальное явление с точки зрения авторских правок текста. В мировой литературе не так много авторов относились к своим произведениям настолько скрупулезно, что перерабатывали их от издания к изданию. Известны примеры Федора Гладкова, вносившего изменения в свой роман «Цемент» на протяжении всей жизни, и Иоганнеса Бехера, регулярно видоизменявшего собственные стихотворения. Подобной скрупулезностью отличался и Максим Дмитриевич.

«На этой повести, – писал он, – легко проследить, как с годами менялось мое отношение к природе, людям и подвергалось переработке почти каждое переиздание повести». Так, марал, зовущийся в первых изданиях Цервусом, получает кличку Бугу, а жадный ­охотник Аманчин превра­щается в убежденного борца за сохранение природы родного края. Внимая читателям, полюбившим Бугу, изменил Зверев и концовку повести – вместо гибели марал остается на свободе.

Писатель всегда был чуток к критике, к актуальным проблемам охраны природы, и лучше всего это подтверждает творческая переработка книги «Охотники за барсами», главным действую­щим лицом которой является известный егерь Мартын Петренко – «тянь-шанский Дерсу Узала». Когда писались составившие эту книгу рассказы, охота на барсов не только не запрещалась, но и поддерживалась. С горечью говорил Николай Сладков о том, как жестоко литературный персонаж Зверева расправляется со столь ценными животными. Критика товарища и резкое снижение чис­ленности барсов привели Максима Дмитриевича к необходимости переработать сборник рассказов. Вышедшая в 1980 году книга «Снежный барс» призывала взять под охрану вымирающее животное, а повесть «Рождение егеря» позволила творчески изобразить эволюцию отношения к барсам и самого Петренко, выстрелившего в «хозяина небесных гор» лишь единожды и поклявшегося не повторять этой досадной ошибки вновь.

Читая книги Зверева, невозможно не ощутить так называемый эффект присутствия, не почувствовать себя непосредственным зрителем всех описываемых автором событий. Эту характерную черту творчества Максима Дмитриевича, пожалуй, отмечали все. И дело тут не только в мастерстве художественных обобщений, но и в постижении писателем того, что Егор Исаев называл «философией в натуре», то есть тайн и загадок человеческого бытия, раскрываю­щихся в природе.

Некоторые не особо дальновидные критики часто упрекали Зверева в том, что он, описывая природу, сознательно уходит от темы человека и его места в обществе. Необоснованность таких упреков, казалось бы, вскрывается сама собой на фоне наличия в творческом багаже писателя таких сугубо «человеческих» рассказов, как «Слово Абая», «Портрет», «Смелый мальчик», «Юные строители». Но и в амп­луа натуралиста Зверев никогда не выпускал из своего внимания тему взаимоотношений человека и природы. Защита окружающей среды представлялась писателю следствием гражданской зрелости, сформировавшегося самосознания, ответственности перед будущим. «Во всех моих заметках о природе, – писал он, – человеком, который идет по лесу, по степи вместе с автором, является сам читатель. Рассказывать людям о природе, учить их любить природу, призывать к ее охране и рациональному использованию – это для меня дело всей жизни».

Верно служа этому делу, Максим Дмитриевич был почетным членом Общества охраны природы Казахстана, Казохотрыболовсоюза, научно-производственного совета Главного управления заповедников и охотничьего хозяйства при Совмине КазССР, председателем Совета по детской литературе и Комиссии по охране природы Союза писателей Казахстана. Его творческие заслуги были отмечены присвоением в 1953 году премии Совета министров КазССР им. Абая, в 1976-м – премии «Бестлисте» (ФРГ), в 1982-м – Государственной премии КазССР им. Абая, в 1987-м – звания народного писателя Казахстана, а также вручением ряда высоких правительственных наград. К 1985 году только в СССР было опубликовано 136 книг Зверева общим тиражом 12 млн экземпляров. География их переизданий охватывала ГДР, ФРГ, США, Кубу и многие другие страны.

«Природы неусыпный часовой», как звал Максима Дмитриевича Сабит Муканов, является поистине легендарной личностью для нашей страны. Его книги, актуальные в свое время, становятся еще более актуальными сейчас, когда бурное развитие науки и техники порой отодвигает тему природы на второй план. Раскрыв эти книги, невозможно не поразиться тому, как богат окружающий нас мир, как он хрупок и как нуждается в нашей защите. Ведь, как любил повторять Максим Дмитриевич, уже не человек просит милости у природы, а природа просит милости у нас.