Ренат Салаватов: Я всегда соперничаю только с самим собой...

Ренат Салаватов считает себя человеком, для которого счастливо сошлись звезды. Ему везло на учителей и друзей, он объез­дил мир, многое видел и многое перечувствовал. Но главное – всегда и везде с ним была так любимая им музыка, которая пришла к нему в раннем детстве и осталась на всю жизнь. Словно путеводная звезда, она вела его по жизни, поддерживая в трудные минуты, даря радость и умиротворение.

Я вернулся в свой город, знакомый до слез

– Ренат Салаватович, что заставляет Вас время от времени возвращаться сюда, в Алматы, к своим истокам? Тоска по родине, ностальгия или, может, любовь?

– Все вместе. Алматы – самый дорогой для меня город. Хотя я родился в Шымкенте, детство провел в Туркестане, но продолжение детства, юность – это, конечно, Алматы, моя родная байсеитовская школа, это мои учителя, друзья…

– А друзей много осталось?

– К сожалению, с годами все меньше и меньше. Я люблю бродить по городу, знаю здесь каждую улицу. И буквально с каждым двором, с каждым домом связаны какие-то воспоминания. Скажем, перекрес­ток улиц Абая и Желтоксан: на угловом доме висит мемориальная доска – здесь жил мой первый педагог по дирижированию Тургут Садвокасович Османов, народный артист Казахской ССР. Еще в 60-е годы он учил меня основам дирижирования, перед тем как я уехал в Центральную музыкальную школу при Московской консерватории. И помню, как в середине 60-х впервые пришел в оперный театр учеником, потому что Османов согласился со мной заниматься по просьбе Талшин Махмудовны Сапаргалиевой, моего большого друга, талантливого музыканта. Помню, как она мне сказала: «Ты должен быть дирижером». «Почему?» – удивился я. «Я так чувствую», – ответила она.

Тургут Садвокасович прослушал меня и взял в свои ученики. Тогда я впервые увидел на репетиции «Севильского цирюльника», где было представлено все знаменитое певческое созвездие – Ермек Серкебаев, Бибигуль Тулегенова, Роза Джаманова, братья Абдуллины… Это были лучшие голоса страны. Поэтому с алматинским оперным театром у меня очень многое связано, я столько лет в нем проработал.

Когда я был еще учеником алматинской музыкальной школы имени Куляш Байсеитовой, в Алма-Ату приехал Дмитрий Борисович Кабалевский, известный советский композитор, дирижер, пианист, педагог. Он был Героем Социалистического Труда, народным артистом СССР. В его честь организовали концерт из его произведений, в котором я тоже принял участие как виолончелист. Мне было 13 лет, и я в качестве солиста выступал с Государственным симфоническим оркестром Казахстана, исполнив один из концертов Кабалевского. После чего он меня поцеловал и сказал: «Тебе обязательно надо учиться. Приезжай в Москву и поступай в Центральную музыкальную школу».

– Кстати, почему Вы выбрали именно виолончель, а не скрипку, допустим?

– Это началось еще в раннем детстве, когда мы жили в Туркестане. Я ходил в детский сад, и воспитательница сказала маме, что мальчик очень одарен и его обязательно надо учить музыке. Мама собрала вещи, взяла нас с сестрой, и мы приехали сюда, в Алма-Ату. Помню даже, как мы ехали с вокзала на телеге, на которой лежал наш небольшой скарб. Мама сняла квартиру в полуподвале на Ташкентской и Панфилова, помню даже, что недалеко была кузница. Она повела меня в байсеитовскую школу, куда меня сразу же приняли в класс виолончели, потому что мест в классах скрипки и фортепиано уже не было, а у виолончелистов были свободные места.

Так я начал учиться. Тогда в Алма-Ату часто приезжали выдающиеся музыканты – победители Международного конкурса имени Чайковского. Я даже помню некоторые фамилии – Олег Каган, Рубен Агоронян, Тамара Габарашвили… И мы ходили на их концерты, которые проходили в здании Казахконцерта.

В 13 лет я один (!) поехал в Моск­ву, чтобы поступить в Цент­ральную музыкальную школу при консерватории имени Чайковского. И поступил! Мой педагог по классу виолончели Алла Евгеньевна Васильева хотела, чтобы после окончания школы я поступал в Московскую консерваторию к Мстиславу Рост­роповичу. Кто знает, может, я так и остался бы виолончелис­том, но неожиданно для всех, тайно, я уехал в Ленинград, где меня приняли в консерваторию на факультет оперно-симфонического дирижирования, хотя туда принимали только музыкантов с высшим образованием. Потом была аспирантура в Московской консерватории у профессора Лео Морицевича Гинзбурга.

– А почему не доучились в Алматы, ведь у Вас и здесь, как Вы сами сказали, были прекрасные учителя, а мальчишкой уехали покорять Москву?

– Понимаете, тогда Москва была не только главным городом страны, но и музыкальной столицей. А в столице у всех есть выбор, которого нет в провинциальном театре. Кроме того, я тогда уже понимал, что для музыкального развития необходима особая атмосфера, которая дает тебе толчок для развития.

Музыка, которая не знает границ

– У Вас счастливо складывалась музыкальная судьба – не было гонений, работали в престижных театрах – и тем не менее решили покинуть страну, сменить Отечество. Почему?

– Мне очень хотелось окунуться в мир музыки за рубежом. Я понял, что музыка – это нечто иное, то, что существует вне границ. Можно быть музыкантом в любой стране, даже не зная языка. Скажем, когда я попал в Германию, то уже через неделю стал пианистом Баварского государственного балета. Не зная немецкого языка! А через год я уже дирижировал, потому что музыка – это общеобъединяю­щий мировой язык. Эта универсальность музыкального языка и позволила мне быстро и органично войти в мир зарубежной музыки.

– Но ведь в Мюнхен Вы буквально сбежали. Как Вы сказали в одном из интервью – оказались там с одной сумкой.

– Но уже через неделю я получил работу. Да и никакого побега не было. Был контракт, что позволило мне спокойно получить необходимые документы. А вот если бы я действительно сбежал…

– …Как, например, Нуреев.

– Да, тогда об этом писала бы пресса, чего я не приветствую.

– То есть предательства Родины не было...

– Конечно нет. А потом, вспомните, как мы жили в Союзе? Как в закупоренной бутылке, а мне так хотелось посмотреть на иную жизнь. А теперь, когда мне открылся весь мир, я понял, что счастье внутри тебя. Оно не зависит от географии. Но чтобы это понять, надо было через все пройти.

– Вы покорили Европу, а Америку?

– Я был там, дирижировал в Нью-Йоркском театре «Метрополитен-опера» и в Лос-Анджелесе играл с их оркестром. А также в разное время выступал в Бразилии, Английской национальной опере, в Швеции, Китае, Турции, в Москве в Большом театре… В общем, можно сказать, что объездил весь мир. Теперь хочу почаще бывать дома.

– Как у классика: когда ж постранствуешь, воротишься домой, и начинаешь понимать, что дым отечества нам сладок и приятен.

– Именно! Я не люблю суеты, авралов. Для меня главное, чтобы на душе было спокойно. Как говорил Черчилль: «Героизм нужен там, где нет порядка». Так вот, я не за героизм, а за порядок, за ровное, спокойное, гармоничное течение жизни.

– Вы дирижировали в разных театрах – и в Советском Союзе, и за границей. Где Вам было комфортнее?

– Практически везде было комфортно.

– Что Вы вкладываете в это понятие?

– Прежде всего – уровень музыкальной культуры, профессио­нализм оркестрантов. Конечно, уровень той же Мариинки или Шведской оперы очень высок. Но когда ты получаешь там прак­тику, огромный опыт и возвращаешься в менее топовый, скажем так, коллектив, ты можешь принести огромную пользу. То есть там ты пытаешься дорасти до них, а здесь – поднять музыкантов до своего уровня.

Вот, скажем, в эти дни в Алма­ты я дирижировал с большим удовольствием в оперном теат­ре. Здесь очень сильные кадры. Не случайно советская музыкальная школа была одной из лучших в мире. Вспоминаю, когда в 2001 году я снова работал в этом театре, мы очень много ездили по стране. Это была прекрасная пора! Мы трижды побывали в Москве, трижды – в Санкт-Петербурге, выступали в Большом театре и в Мариинском, давали концерты в Большом колонном зале, и наш оркестр называли оркестром международного уровня.

Кстати сказать, и сейчас оперный театр Алматы на высоте. Они молодцы, что даже в такой тяжелый период карантина стараются делать максимально много: работают над премьерами, восстанавливают старые спектакли, активно используют возможности Интернета, представляя театр в онлайн-режиме. И в этом, я считаю, большая заслуга нынешнего руководителя Аи Калиевой. Она сама профессиональный музыкант, любит свое дело и, главное, понимает, как надо действовать в сложных условиях. Единственное, хотелось бы пожелать, чтобы не было частой смены руководства, как это сейчас происходит: не успел человек освоиться, его уже меняют. Вот, например, в Татарском государственном театре оперы и балета имени Джалиля, с которым я уже давно сотрудничаю, директор работает уже больше 40 лет!

Совершенству нет предела

– Вот Вы сказали, что очень важна атмосфера, в которой формируется музыкант, но ведь не менее важны и учителя, которые делают из ученика профессионала.

– Да, у меня были прекрасные педагоги. Во-первых, талантливейший Тургут Садвокасович Османов, гениальный дирижер Константин Семионов, легендарный педагог Илья Александрович Мусин, у которого воспитывался цвет советской дирижерской школы, – и Темирканов, и Гергиев, и Димитриади и Арнольд Кац… Мы как-то посчитали, что за 60 лет своей педагогической деятельности Мусин воспитал почти 5 тысяч учеников со всего мира! А сам он впервые выехал на гастроли за рубеж в 92 года – в Финляндию, а потом в Японию! А прожил он 96 лет. Кроме того, я могу назвать своими учителями Кирилла Кондрашина, Евгения Светланова, Геннадия Рождественского, Евгения Мравинского.

– И с друзьями Вам везло. В их числе знаменитый Валерий Гергиев, Герой Труда России, художественный руководитель и генеральный директор Мариинского театра в Санкт-Петербурге, с которым Вы учились...

– Да, и дружим до сих пор. Он всегда мне помогал. Вот недавно я репетировал в его театре «Летучую мышь», они там готовят премьеру. И здесь я продирижировал «Летучую мышь».

– Вас судьба сводила и с великой балериной Майей Плисецкой.

– С Майей Михайловной мы познакомились в Мюнхене, мы с ней много общались, 2 с половиной года я играл ей уроки. Часто бывал в гостях. Здесь, в Алматы, у меня потрясающий друг Алибек Днишев. Мне действительно очень повезло с друзьями. Они мне и в карьере помогли – тот же Валерий Гергиев, Майя Плисецкая, Родион Щедрин. Какие имена!

– Среди актеров всегда существует некое соперничество, не скажу – зависть, но стремление сделать лучше, продвинуться. А среди дирижеров?

– Это, безусловно, есть. Но я всегда соперничаю только с самим собой, хочу сделать сегодня лучше, чем вчера. И с годами я становлюсь все более требовательным к самому себе. Должно быть постоянное совершенствование своего ремесла: не надо ловить журавлей в небе, надо просто все время учиться. Вот мой секрет творчества. Когда Михаил Плетнев сказал, что моим рукам можно позавидовать, это для меня был действительно комплимент. Значит, я не зря искал все эти годы приемы, наблюдал за всеми дирижерами, которых слушал. Я постоянно учусь у других.

– У Вас были разные перио­ды в творчестве. Назовем это условно так – оперный, балетный, симфонический. Разница в чем?

– Разница? Просто все надо знать досконально. Мне повезло в том плане, что я действительно стал универсальным дирижером, потому что продирижировал все: и оперы, и балеты, и симфонии, руководил камерным оркестром. Хотя, конечно, дирижировать оперой, балетом или симфонией – это разные вещи. В балете надо идти на компромисс, потому что танцоры прежде всего слушают свое тело. А вот в опере ты можешь вести исполнителей за собой, но все равно сопровождаешь певцов. А вот дирижируя симфоническим оркестром, ты более свободен. Понимаете, музыка – такая вещь, что дирижер и исполнители должны общаться на уровне душ.

– А как Вы считаете, должен ли дирижер быть эмоционально открытым? Мы порой видим, как он настолько энергично машет руками, что чуть ли не выскакивает из оркестровой ямы.

– По молодости я был очень эмоционален, потому что у эмоции нет мозгов. А с возрастом начинаешь понимать, что композитор не на эмоциях создавал музыку, он все продумывал. Сочинительство – это работа ума. Сейчас я, если можно так сказать, дирижирую мозгами, то есть выстраиваю форму, продумываю темпоритм. Эмоции типа бури в стакане воды не нужны. Если вы обращали внимание, у всех старых дирижеров минимум движений. И не надо размахивать руками – дирижировать можно кончиками пальцев.

Музыка – это молитва

– Я знаю, что Вы и сочинительством занимаетесь.

– Да, я пишу. В свое время на радио «Маяк» звучала моя пес­ня «Выпускной вечер» в исполнении Лаки Кесоглу. Еще была музыка к нескольким казахстанским фильмам. Хотя я не считаю себя композитором. Просто мне было интересно, смогу ли я написать хоть что-то. И у меня получилось. Сейчас мы записали с солистом оперного театра Андреем Трегубенко пес­ню на стихи поэта Николая Некрасова. Этой осенью русскому классику исполнится 200 лет, а насколько современно звучит его поэзия!

– Музыка Ваша?

– Моя. Знаете, сочинительство помогает и как дирижеру, потому что когда я понимаю сам процесс сочинительства, мне легче разобраться в партитуре.

– У Вас есть и два балета.

– Это детские балеты, написанные по мотивам сказок, – «Алкисса», поставленный в 2006 году в Астане на сцене Театра оперы и балета имени Байсеитовой, а также балет «Снежная королева в Астане».

– Вы пробовали себя и в литературе...

– Это была совместная работа с известным журналистом Николаем Вуколовым, он был корреспондентом ТАСС в Швеции. Книга называется «Шведский дивертисмент России». В ней рассказывается обо всех выдаю­щихся деятелях искусства России, так или иначе связанных со Швецией: Федоре Шаляпине, Анне Павловой, Михаиле Фокине, Рудольфе Нурееве, Майе Плисецкой, Родионе Щедрине, Геннадии Рождественском, Евгении Светланове…

– А о себе не думали написать, поразмышлять о жизни? Например, что для Вас музыка?

– Это моя религия. Знаете, как человек укрывается в келье... Это лекарство, это бальзам, это молитва…

– Как Вы считаете, классическая музыка востребована в современном обществе или она проигрывает модерну, эстраде?

– Альтернативные жанры всегда существовали, каждый волен выбирать то, что ему нравится. Когда Ростроповича спросили про его музыку: «Кому это надо?», он ответил: «Это надо мне». Вот по такому принципу и надо жить.

– Но согласитесь, что классическая музыка близка к душе, она заставляет задуматься о вечном, оторваться от суеты и подумать о Боге. Не случайно Вы сказали, что музыка – это религия.

– Это так. Вот недавно мы с Владимиром Васильевым в Большом театре показали премьеру балета по мотивам «Реквиема» Моцарта. Это его постановка, его сценография, его поэзия. Он гениальный танцовщик. Моцарт – это духовная музыка, я ее много играл. Конечно, это самое сложное.

– Мне кажется, потребность в классической музыке зависит от возраста – чем человек старше, мудрее, тем его больше тянет к классике. Или я ошибаюсь?

– Трудно сказать. Например, когда мы выступаем в респуб­ликах Содружества, в зале много молодежи. А на Западе, в той же Европе, в основном пожилые люди.

– Вас это как-то задевает?

– Нет. Я не могу отвечать за весь мир. Отвечаю только за себя. Все, что я дирижирую, идет от любви. Если мне что-то не нравится, просто от этого отказываюсь. А если есть эта любовь, то она передается и музыкантам, и слушателям. Я работаю там, где мне нравится. Раньше мне хотелось работать там, где престижно, все мы в какой-то степени честолюбивы. Но с возрастом понял: работать надо там, где тебе хорошо. Это мой главный жизненный принцип.

– Дети пошли по Вашим стопам?

– Мои два внука занимаются музыкой. Дочка окончила даже 2 консерватории: как пианистка – сначала Стокгольмскую консерваторию и там же аспирантуру, а потом Казанскую консерваторию и аспирантуру. Моя семья живет в Швеции. Младшая дочь – в городе Мальме, жена и старшая дочь, она педагог в школе, живут в Стокгольме. Младшая стала органисткой, в Мальме она играет в церкви: у нее свой ключ, она, когда хочет, приходит, играет Баха и наслаждается. Это ее мир. Ее муж – виолончелист Датской королевской оперы, живет в Копенгагене.

– Вы считаете себя счастливым человеком?

– Во всяком случае – не несчастным. Да, скорее счастливым. Не скажу, что мне пришлось карабкаться куда-то, были, конечно, и какие-то препятствия по жизни. Испытания тоже нужны, иначе можно разлениться. Но мне повезло – с музыкой, с семьей, с друзьями. А сейчас я больше думаю о внутреннем спокойствии. Говоря о спокойствии, я имею в виду возможность заниматься исключительно своим делом – тем, что мне нравится. Я прихожу в театр, дирижирую и иду домой, где меня ждут другие дела, книги, например. Я не раб своих амбиций. Хочу жить при жизни, а не после нее. Может, в этом и кроется секрет счастья?