Там зеленеют добрые поля

Край безотрадных пустынь

Военный топограф Юлий Шмидт, в конце своей карьеры дослужившийся до генерал-лейтенанта, в 90-е годы позапрошлого века был командирован в казахскую степь, где провел обширные астрономические наблюдения. Но кроме отчета о проведенных геодезических исследованиях он оставил нам чрезвычайно ценное описание под названием «Очерк киргизской степи к югу от Арало-Иртышского водораздела и Акмолинской области». Из него мы узнаем, что помимо основных обязанностей топографа Юлий Шмидт с дотошностью истинного ученого вел наблюдения за хозяйственной деятель­ностью кочевников, тесно общался с местными жителями, выведывал подробности из жизни в краю с суровым климатом.

Не остался офицер равнодушен и к судьбе казахов. В конце своего обширного труда он пишет: «Насколько строящаяся Сибирская железная дорога отразится благоприятно или неблагоприятно на первобытного кочевника киргизских степей, решит уже будущее, но будет крайне жаль, если таковая пов­лияет отрицательно и вместе с прогрессом для одной части населения нанесет окончательный ущерб этому бедному и обездоленному природою, но в общем симпатичному обитателю безот­радной пустыни».

Единственными обитателями южной части Акмолинской области к югу от Арало-Иртышского водораздела, делится автор с читателем, являются казахи без всякой примеси какой-либо другой народности, а потому только здесь, на удалении от оседлых пунктов, среди приволья степных пространств, за сотни верст от надвигающейся культуры русских с севера и отделенные Каратауским хребтом от влияния сартовской культуры с юга казахи сохранили всю свою самобытность. «Все благосостояние и ресурсы жизни которых тесно связаны с процветанием и умножением их стад», – добавляет Юлий Шмидт. «Возбуж­денная от зимней спячки весенняя природа южной степи представляет для кочевника южной части Акмолинской области столь много прелестей, что лишь одни обездоленные джатаки (обедневшие киргизы-пролетарии), лишенные средств для передвижения и по необходимости обращающиеся в егинши (земледельцев), остаются вблизи зимних стойбищ как для обработки полей, так и для полива и для охраны посевов. Все остальное население от стара до мала участвует в общем пиру «киргизского эльдорадо» и отправляется на джайляу, то есть кочует».

Относительно климатических условий южной части Акмолинской области исследователь приходит к следующему общему выводу. Продолжительное и знойное лето характеризуется большой сухостью и недостатком атмосферной влаги. Короткая зима отличается суровостью и морозы в 15°–20° не редкость, но таковые непродолжительны. Атмосферных осадков в виде снега выпадает всегда очень много, а в некоторые годы снега совсем не бывает, но льют дожди, если дождливая зима прерывается морозами, то вся глинистая пус­тыня Бетпак-Далы и долина р. Чу покрываются ледяной корой. Весна и осень, будучи переходными временами года, обладают наиболее благоприятными условиями жизни, а посему кочевники двигаются для своих массовых перекочевок с юга на север весною, а с севера на юг осенью. Весной тающие снега и дожди оживляют даже мерт­вую природу южных степей и обеспечивают повсюду пресную воду, a захудалая на тощем корму скотина быстро поправляется. Осенью атмосферных осадков также достаточно, а недостаток подножного корма на переходах легко переносится откормленною летом скотиною.

Так как истоки и верхние притоки реки Чу находятся в высоких отрогах Тянь-Шаня, то кроме весеннего разлива реки и подъе­ма его горизонта обязательно происходит и вторичный, летний разлив во время усиленного таяния снега в ледниках и на вершинах Заилийского Алатау. Обыкновенно таковой наступает в июле и длится от двух до трех недель. При этом, однако, летние, или июльские,
разливы значительно меньше весенних и достигают лишь половины пос­ледних, а так как при своем пробеге от выхода реки до нижнего течения воды Чу на расстоянии около 500 верст усиленно разбираются на обширные пашни оседлыми жителями, частью и кочевниками Семиреченской, Семипалатинской и Сырдарьинской областей, то вся прибыль с того разлива становится совершенно незаметною в пределах ее течения до южной границы Акмолинской области.

Растить детей да сеять хлеб

Земледельческая культура в тех степях мыслима лишь при искусственном орошении. Сеют пшеницу, просо и ячмень, урожаи зависят от качества почвы и обработки, варьируют от «сам 5» до «сам 30». Зерно сбывается большей частью кочующим казахам причуйских волостей, частью в город Акмолинск.

В самом начале повествования автор рассказывает о том, что в глубокой котловине Улытауского урочища находилась когда-то станица Улытауская, появился этот форпост в 1846 году. Однако для водворения в этой степной глуши не находилось охотников, а посему пришлось бросить между казаками жребий и таким путем образовать контингент подневольных жителей во вновь устраиваемую станицу. Естественно, что при подобных условиях станица могла существовать лишь до тех пор, пока станичники со своими семьями получали казенный паек – провиант и жалованье. Как объясняет автор очерка, несмотря на все усилия приохотить казачье население к земледелию, таковые попытки потерпели полнейшую неудачу, и в 1862 году последовало распоряжение об упразднении станицы Улытауской. «Но удивляет, что тут же в долине ключа встречаются и возделанные поля пшеницы, ярицы и ячменя, поля эти орошаются арыками, которые наполняются водой из ключа, неурожая при этих условиях не бывает. Итак, кочевник-киргиз, к тому же голь-джатак, среди сродственной ему природы нашел возможность привить земледельческую культуру там, где слабые попытки улытауских станичников и поселенных солдат окончились неудачей».

В подобном сравнении автор входит в противоречие с самим собой. Прежде всего, у казахов термин «диқан-егінші», даже из числа бедняков-джатаков не означал обедневшее сословие, а говорил о способе производства и образе жизни. Конечно, в природно-климатических условиях казахской степи кочевое скотоводство было наиболее оптимальным методом хозяйст­вования, тем не менее земледелие давало неплохие плоды, о чем свидетельствуют и цифры, которые приводит автор очерка. И оригинальный способ полива полей местные казахи придумали не вдруг, а использовали опыт своих предков. Во-вторых, ка­зачье сословие создавалось вов­се не для развития земледелия в степи, а в некоторой степени даже наоборот.

Изучением истории сибирского казачества в XIX – начале ХХ веков занимались многие исследователи, в разные годы участвовавшие в работе Западно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества. Некоторые из них были выходцами из казачьей среды, к примеру, известный в Казахстане путешественник и этнограф Григорий Потанин. По его определению, в Прииртышской степи преобладал такой тип казака – «ловкий торговец, кулак и плохой работник». И другие авторы сходились на том, что прежняя постоянная военная служба на непрерывном содержании от правительства приучи­ла сибирских казаков к беззаботности об удовлетворении своих жизненных потребностей собственными силами.

Но перенесем наше внимание к вопросу землепашест­ва в исследованном Юлием Шмидтом крае. По всему Эскенейскому урочищу, свидетельствует он, разбросаны казахские пашни, засеянные исключительно пшеницей и просом. Большая часть пахотных земель орошается арыками, которые проведены из ближайших ключей и из реки Ак-тасты, в местах более низменных и обильных подпочвенной влагою можно встретить нивы без искусственного орошения. Прекрасное знание местных условий и близость сбыта как в город Акмолинск, так и казахам южных волостей приохотили жителей этой местности к развитию хлебопашества, и год от году количество возделываемых полей увеличивалось, здесь можно было встретить отдельных юртовладельцев, которые засевают от 10 до 40 десятин, общее же число посевов, по расcпросным сведениям, дос­тигало около 600–700 десятин. И подвоз казахского хлеба в зерне год от году увеличивался на Акмолинском базаре. Описывая правые притоки реки Сары-су, автор говорит, что по всей долине с самых верховий реки можно встретить разбросанные казахские пашни с посевами пшеницы и проса и много зимовок, сложенных из сырцового камня и крытых камышом. Ввиду того, что долина р. Кара-Кенгир служит обычным казахским кочевым путем, возделанные поля приходится оберегать от потрав, для чего оставляются караульщики, обык­новенно джатаки и егинши, которые одновременно следят и за поливом полей.

Урочище Кызыл-жар отличается обилием дичи в прилегающих к берегам реки камышовых зарослях и обширными возделанными полями, разбросанными по левой стороне урочища. Общее количество пашен с посевами пшеницы, проса и ячменя достигает от 200 до 300 десятин и тянется полосою в виде узкой ленты на протяжении 2 верст. Близость воды и удобство устраивать запруды, откуда вода разводится арыками по полям, чрезвычайно способствует земледельческой культуре описываемого места. Обилие ключей в верховьях Сюрту-су способствует устройству поливных культурных полей, последние в 1889 году в общей сложности достигали 120–150 десятин.

«Из предыдущих глав мы видели, – продолжает автор, – что всюду, где только местность допускала возможность искусственного орошения, обедневшие киргизы – егинши и джатаки устраивали свои поля и принимались за земледельческую культуру. Обыкновенно эти бедняки являются батраками богатых киргиз, которые за труд снабжают их необходимыми орудиями, дают им в пользование одного или несколько молодых бычков или волов для обработки поля, разъездов верхом и на арбе, корову и несколько овец, затем отпускают на посев семена. Для жилья оставляют старую, рваную и прокопченную юрту, словом, дают все самые необходимые средства для самостоятельной жизни вблизи возделанных полей. Прежде чем приступать к обработке избранного поля, егинши устраивают арыки и поливные канавы, удостоверяются в том, что вода действительно может оросить намеченное пространство, а затем уж приступают к вспахиванию его. Пашут обыкновенно деревянной coxой, конец этой кривой ковырялки иногда окован, иногда это просто подходящий искривленный ствол толстого саксаулового обрубка с заострением на конце, вспахивают почву не глубже двух-трех вершков и в результате получает­ся не вспаханное поле, а всковыренное. Вслед затем егинши, джатаки со всеми членами своих семей вооружаются здоровыми дубинками, соилами, мотыгами и приступают совместно к раздроблению и измельчению комьев и глыб, по выполнении сего принимаются за ручной посев семян».

Если почва была очень сухая, то пускали воду. Этим заканчивался процесс посева, оставалось тщательно наблюдать за достаточностью влаги, необходимой для роста злаков, и караулить зерно от поклева птицами и потрав. Так как егинши, уточнял автор очерка, получают от урожая известную долю, то они были прямо заинтересованы в достижении лучших результатов, «а посему обязанности свои они обыкновенно выполняют с большою добросовестностью и с восхода солнца до его захода разъезжают на своих верховых бычках кругом полей – в одном месте киргиз разгонит стаи ворон, галок, воробьев и фазанов, в другом пускает воду, в треть­ем спускает ненужную влагу. К палящему солнцу и зною он привык, тяготит его лишь одиночество, а посему он радуется появлению чужих киргиз из соседних облас­тей, хотя с приходом последних он вынужден караулить от потравы поля даже ночью».

Одновременно с обработкой полей на егинши лежала обязанность озаботиться сбором возможно большего запаса сена, a пoтому с членами семьи в свободное время он приступал к сенокошению, «поля ж без призору никогда не остаются». В течение двух месяцев, иногда раньше, всходы уже пускают колосья и быстро созревают. Уборка производится серпами, увязывают в снопы и складывают в небольшие копны, а после этого принимаются за молотьбу тут же на глинобитной и ровной поверхнос­ти. Для молотьбы сгоняли всю крупную скотину, какая имеется, и гоняли по кругу, на котором разбросана была часть жатвы, затем провеивали лопатою на ветру и наконец ссыпа­ли зерно в мешки, складывая их в конические ямы и укромные места.

«На пашнях долины p. Чу и притоков р. Сары-су сеют пшеницу, ячмень и просo, а также люцерну, последняя перенята от сыр-дарьинских сартов и служит прекрасным питательным кормом для лошадей – обык­новенно люцерною кормят лучших скакунов», – говорится в исследовании.

Юлий Шмидт дает и официальные данные по земледелию казахов. В Атбасарском уезде следующие цифры: посеяно в 1892 году 868 четвертей, а соб­рано четвертей яровой пшеницы 5 753, или «сам 6,6», а в 1893 – посеяно 2 160, собрано 7 238, или «сам 3,4». В Акмолинском же уезде в 1892 году было посеяно четвертей яровой пшеницы – 5 333, собрано – 49 183 четверти, или «сам 9,2».