​Кипчак в Антарктиде

«Думаю, мои предки, древние кипчаки, как, впрочем, впоследствии и казахи, не были завоевателями. Просто они безумно любили женщин и время от времени привозили в родные аулы то русских красавиц, то польских гордячек, то итальянских сумасбродок. В такие походы уходили только имевшие детей мужчины. Чем дальше родина токал, тем больше уважения ее супругу. Лишь когда во времена султана Бейбарса в степи появились первые негритянки, походы в чужие края прекратились. Но память о тех событиях сохранилась в эпосе, в артефактах, в попытках потомков превзойти их. Я, например, будущую жену встретил в Антарктиде».

Так весьма своеобразно начи­нается книга об Антарктиде Хакима Булибекова. Дело в том, что, по его словам, главный урок, который он вынес для себя за время зимовки на шестом континенте (как иногда называют Антарктиду), так это то, как надо любить. Любить жизнь, любить Родину, любить женщину… А еще Антарктида научила его общению с людьми.

– Когда я вернулся, мне даже друзья говорили, что я сильно изменился – стал как-то суровее. Наверное, жизнь с 40-летними мужиками 24-летнему пацану показала, кто в доме хозяин – как только я начинал высовываться, они сразу ставили меня на место, – с улыбкой говорит он.

Кстати сказать, Хаким не случайно назвал книгу «Кипчак в Антарктиде», а не казах. Он пояс­нил это так: «Я подумал, что, во-первых, не могу отвечать за весь народ, а во-вторых, кипчаки – более древний этнос, а самое главное – у меня в прологе есть ссылка на Бейбарса, а он был кипчак».

Но при всех исторических параллелях и лирических отступ­лениях автор в своем повествовании далек от патетики, ведь в основе книги – дневники вчерашнего алматинского студента, да еще к тому же ярого кавээнщика и доморощенного поэта (на тот период времени), по-мальчишески влюбленного в девчонок своего двора и по-рыцарски верного друзьям детства. Поэтому легко понять, что весь текст, посвященный, казалось бы, весьма серьезной теме – зимовке на советской антарк­тической станции «Мирный» в качестве одного из ее науч­ных сотрудников, – пронизан юмором и легкой самоиронией.

Не будем забывать, что Хакиму тогда было всего лишь 20 лет с небольшим хвостиком, и дневники он вел не для печати или научного отчета, а для себя. Да и время на дворе стояло иное – середина 70-х годов прошлого века. Именно тогда в судьбу бесшабашного студента последнего курса физфака КазГУ Хакима Булибекова ворвался Его Величество Случай, круто изменив ее, причем в ту сторону, о которой он даже и подумать не мог.

Ребята, кто хочет поехать в Антарктиду?

Такой неожиданный вопрос прозвучал в один из обычных учебных дней от декана их факультета Коломейца, который по хозрасчетному договору сотрудничал с Московским физическим институтом Академии наук СССР, а точнее, с его филиалом – Долгопрудненской станцией космичес­ких лучей, она-то и прислала в Алма-Ату разнарядку на работу в Антарктиде. Дело в том, что по этой самой разнарядке обязательно требовался научный сотрудник из Казахстана, дабы соблюсти представительство союзных республик (не будем забывать, что времена были советские).

Но так случилось, что все, кому это было предложено, по разным причинам отказались ехать на край света. И кандидатуру Хакима после долгих и непростых перипетий, связанных с ускоренным получением диплома, многочисленных утверждений, согласований и проверок, все-таки утвердили. Как он сам выразился: «Пройти сквозь такое сито – это вам не через китайскую стену перелезть».

В итоге от вопроса: «Кто хочет в Антарктиду?» – и за неделю до посадки на туристический лайнер «Эстония», который из незамерзающего порта Риги начинал свой долгий путь в царство Зимы, прошло целых 7 месяцев!

– Надо сказать, название шестого континента старушки Земли не часто фигурировало в моем лексиконе. Последний раз слышал про нее из песенки Эдиты Пьехи «Пингвины»: «В Антарктиде льдины землю скрыли…» Во времена туманной юности о Южном полюсе визуальных ассоциаций у меня почти не было, – смеялся он.

Естественно, возникает вопрос: почему Хаким обратился к книге лишь через 40 лет после прошедших событий? Дело в том, что, по его словам, он совсем не собирался писать об Антарктиде книгу, а потому по возвращении дневники были забыты, пока «однажды мой сын, роясь в архивах, нашел мой дневник, который я вел в Антарктиде, тогда я понял, что напишу эту повесть».

– Книга состоит из трех частей. Первая рассказывает о том, как я случайно попал в Антарктиду, сколько мне пришлось прео­долеть для этого препятствий. Было там немало и смешного, и парадоксального, связанного с тем строем, в котором мы жили.

Вторая часть называется «Дорога». Она о том, как мы добирались до Антарктиды на теплоходах, какие у нас там были интересные приключения и забавные случаи. Третья часть – самая тяжелая, так как загружена научной информацией, то есть рассказывает о том, как мы зимовали. Я так и задумывал, чтобы читатели почувствовали, как там было несладко. Не случайно я очень быстро понял, что попал, по сути дела, в тюрьму, откуда не сбежишь, как бы тебе там ни нравилось. Это, по-моему, самое страшное, что я испытал в Антарктиде, – рассказывает Хаким.

А вот что он пишет в своей книге: «И вдруг меня охватила такая щемящая тоска от мысли, что теперь каждый день долгих 6 месяцев будет одно и то же! Ни одной новой встречи, ни одного нового фильма или спектакля – а был я тогда заядлый театрал, ни одной девчонки. Ничего. Только каждодневный «арбайтн и копайтн». Мне стало страшно, что я сойду с ума и от этой жизни, и от того, что ничего нельзя изменить. От нахлынувшего страха даже мурашки побежали».

Особенности национальной зимовки

Хаким был самым младшим в группе полярников. Будучи по образованию физиком-лазерщиком, в обсерватории «Мирный» он числился как инженер по страто­сферному зондированию космических лучей. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

– Конечно, я что-то читал, что-то расспрашивал про физику космических частиц и все, связанное с этим. Даже проходил практику на алматинской станции. Но опыт, как и его отсутствие, – конфликт мешка и шила, – рассказывает он.

Всего на станции зимовали 73 человека, из них около 20 были учеными: метеорологи, аэрологи, геофизики и т. п., примерно столько же – вспомогательные службы: два врача, два повара, трое радистов, четверо дизелистов и два работника банно-прачечного комплекса, которые также на тракторах убирали снег.

«Отряд строителей числен­ностью перевешивал всех, а потому и задавал тон на станции. Начиная с того, что в строящейся бане они соорудили небольшой самогонный аппарат и зимовка у них проходила в полном ажуре. Начальство видело неладное, но найти неиссякаемый источник алкоголя так и не смогло».

Работа Хакима заключалась в том, чтобы «ежедневно в два часа дня по местному времени выпускать в холодное небо Антарктиды зонд – наполненный водородом двухкубометровый резиновый шар с привязанным к нему на длинной ленте пенопластовым ящичком, в котором находился прибор РКИ (уже и не вспомню, что эта аббревиатура означает) с батареями питания. Этот прибор отмечал элементарные частицы, летящие из космоса, и передавал на землю радиосигнал о каждой фиксации. Мой преемник в балке как мог принимал эти сигналы, в хороший ветер всегда забитые помехами, специальные приборы регистрировали их, а я поминутно списывал данные со счетчиков. Затем данные полета шифровал и относил радистам. Те раз в два дня отправляли мои, как они говорили, «простыни» в Москву. Казалось бы, непыльная работа, но проблем было…»

Проблем действительно было предостаточно, хотя бы те же антарктические ветры, которые там называли дульниками.

«У меня была бессонница до двух часов ночи, так как весь дом трясло и в углах трещало. Такой силы ветер. Если вы в своей жизни пережили землетрясение в 4–5 баллов, когда начинает шевелиться мебель, радиаторы, позвякивать люстра, – значит, вы поймете ощущение во время дульника. Только если при «землетряске» все за несколько секунд заканчивается, то во время бури уже вскоре и привы­каешь к ожившим апартаментам. …Проснулся и хотел пойти на завтрак. А за окном пурга, и весь дом трясет. Впечатление жуткое. Как поду­маешь, что надо выходить, так в груди холодеет и ноги мелким бисером дрожат… Страх сопровождает тебя, когда одеваешься, когда открываешь дверь и видишь перед собой, в проеме открытых дверей, бушующую стихию. Страх не отпускает тебя на лестнице, когда спускаешься в эту белую мглу. Но моментально пропадает, когда ветер налетает на тебя, когда мелкий-мелкий злой снег бьет в лицо. Тут уже не до страха, тут не до того, как ты выглядишь со стороны, не вол­нует тебя тщеславная мыслишка, каким героем ты будешь казаться знакомым женщинам. Нет, нет этих мыслей, а настигает только одна – удержаться, не сбиться с пути и не трусить».

Голубые сумерки и фиолетовое небо

Когда в своей книге Хаким Булибеков описывает антарктическую природу, начинаешь понимать, почему он еще и автор поэтичес­ких сборников, ведь так писать может только тонкий лирик.

«Сейчас шел домой по главному проспекту. Лунище разливается по всему морю и Белому безмолвию. Красиво и торжественно. Только ветер нарушает эту тишину, органом придает музыкальную окраску величию и красоте Антарктиды. Все краски чисты и вечны. Где найти слова, чтобы передать те чувства, которые навевает этот мир, ту форму, которая предстает перед взором твоим? Хочется быть сильнее, спокойнее и чище. А какие здесь восходы и закаты!.. Маманька, да я в горах такого не видел».

«…Здесь голубые сумерки! Голубой снег, небо, воздух – все голубое. Все так, о чем мечтал в детстве, все то, что хотел встретить, что видел только на обложке дешевой детской книжки. Да еще халтурно намалеванной. Теперь увидел наяву творение кис­ти великого мастера – Природы. Красиво и грустно».

Однажды Хаким поехал с группой полярников на дальний склад за продуктами.

«Склад находился километрах в десяти от станции, в леднике. Добрались до него на ГТТ. Запах солярки и грохот механизмов стоял как в хорошо раздолбанном тракторе. Как только мы приехали и остановились, то я сразу открыл верхний люк и вылез вдохнуть свежего воздуха. И в тот же момент смолк двигатель. Наступила такая глухая тишина, что мне уши сдавило, как в барокамере. А вокруг – первозданное белое безмолвие с бриллиантово искрящимся от яркого солнца снегом и синее небо над свободным до горизонта пространством. Вот тогда я и почувствовал, что Бог есть. Не могла эта гармония получиться случайно!

Но еще поразил меня сам склад, точнее – его ледяной купол. Он был фиолетовый. Это не был залитый чернилами потолок. На всю его трехметровую толщину свод надо мной казался небом с глубоким лиловым свечением. Как физик, я знал почему: воздух рассеивает голубой и синий цвета солнечного света, а ледяная линза потолка «выхватывает» самую высокочастотную часть света – фиолетовую. Помните? «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Вот эта темно-лиловая «птица» во всей необыкновенной красе и была передо мной».

В те времена, как утверждает Хаким, в Антарктиде была почти полная стерильность. И что еще его поразило, так это отсутствие каких-либо запахов.

– А я так соскучился по земным запахам, что Комаров, был там у нас такой товарищ, повел меня к «белому человеку». Белыми людьми называли тех, кто несколько раз побывал в Антарктиде, и у них у всех были кадки с землей, где обязательно что-нибудь рос­ло: огурцы, помидоры… И вот он меня подвел к такой кадке и ткнул лицом в землю. Я даже задохнулся от запаха земли, от которого уже отвык за несколько месяцев зимовки. Это было прекрасно, – вспоминает он.

Запомнилась ему и встреча со знаменитыми антарктическими пингвинами.

«…Я шел к ним по припойному льду, огибая торосы и застывшие мелкие айсберги, как на свидание с хрустальной мечтой. Я с таким чувством даже к своим девушкам не ходил. Ведь предстояла встреча с «императорами», а это же не курицы-адельки, которых впервые увидел на «Молодежной». Это же символ всего континента... И ожидал при этой встрече любого чуда – от мощной игры органа до салюта или атмосферного светопреставления. Я бы ничему не удивился. Поразило меня то, что через час ходьбы пришел в настоя­щий курятник. Пахло пометом, перьями, стоял какофоничный птичий гомон. Мне стало так обидно от того, что, как дурак, напридумывал всяких чудес про эту встречу… Императоры несуетливы, осторожны, но панически пугливы. К себе подпускают не ближе трех метров, а потом или смешно вразвалочку убегают, или ложатся на брюхо и укатываются прочь, отталкиваясь крыльями ото льда, как веслами».

Любовь, любовь, любовь...

Когда Антарктида «закрылась», полярники отправились домой на той же «Эстонии», и, кто знает, может, за перенесенные невзгоды Всевышний подарил Хакиму еще одну знаковую встречу. Тогда «началась Любовь кипчака, а больше – казаха к кубанской, как вы уже догадались, казачке. Разница в одну букву, а общего ни в языке, ни в обы­чаях, ни в быте почти не осталось. Про такую встречу Лев Гумилев написал что-то такое: «Через 400 лет встретились они в приазовских степях, и родственники не узнали друг друга».

…Есть расхожий сказочный сюжет, в котором герой, чтобы добиться руки принцессы, царевны, ханской дочки (ненужное зачеркнуть), совершает массу под­вигов. Но в самом конце папаша, который или нанимает колдуна, или сам им тайно является, превращает девушку в кукушку, голубку, лебедушку… В общем, в какую-нибудь птицу. И рядом рассаживает тоже не одну дюжину таких же пернатых. И наш парень должен узнать среди них свою любимую. Так вот, за первые два дня плавания я нечаянно нашел способ, с по­мощью которого мог угадывать, кто передо мной, заглядывая в душу. А ее никаким макияжем не приукрасишь».

Так среди этих красавиц морского лайнера он нашел свою Любашу, «понял, что она «наш человек». Этот роман, словно последний снежный вихрь, зак­рутил их с такой силой, что половец не только пленил казачку, но там же, на пароходе, предложил ей руку и сердце. А капитан, который имел на это право, заре­гистрировал их брак.

– Тогда я понял – надо смотреть не на то, как она относится ко мне, а как она относится к другим. Это помогло мне выбрать человека, с которым вот уже 40 лет счастливо я иду по жизни.