Право на забвение добралось до архивов

Полушутливая истина нашего времени «Гугл помнит все» на самом деле далеко не так безо­бидна, как может показаться на первый взгляд. Гигантские возможности хранения и распрост­ранения персональных данных давно превысили разумную общественную необходимость, особенно когда речь идет об информации, утратившей свою актуальность.

«Казахстанская правда» уже рассказывала о праве на забвение («КП» от 27 марта 2019 года и от 15 апреля 2021 года). Напомню, что с 2018 года в Европе действует Общий регламент по защите данных (General Data Protection Regulation), статья 16 которого прямо говорит о «праве на стирание» (right to erasure) и «праве на забвение» (right to be forgotten). Реализация этих прав все решительнее переходит в практическую плос­кость: наиболее популярные поисковики и другие медиа­ресурсы ежегодно получают сотни тысяч запросов об удалении материалов, которые, по мнению заявителей, затрагивают их частную жизнь.

Здесь важно подчеркнуть, что речь идет не о защите чести и достоинства от порочащей лжи (к этому мы давно более или менее привыкли), а о защите частной жизни как таковой. В таких случаях, как бы парадоксально это ни звучало, человек претендует на защиту от правды – от той касающейся его достоверной информации, которую он считает чувствительной для себя.

Нетрудно догадаться, что право быть забытым изначально по своей сути конфликтует с другим фундаментальным правом – свободой получения и распространения информации. Соответственно, задача законодателя и судебной власти заключается в установлении справедливого баланса интересов.

Собственно, об этом и сегодняшняя бельгийская история. Впрочем, назвать ее сегодняшней можно весьма условно – началась она почти 30 лет назад. В 1994 году одна из ведущих франкоязычных газет Бельгии «Le Soir» опубликовала материал о ряде ДТП со смертельными исходами. Виновником одного из них, в котором погибли двое и пострадали еще трое граждан, был признан водитель Г., управлявший автомобилем в состоянии алкогольного опьянения. Статья, в которой упоминалось полное имя Г., сохранилась и в электронной версии архива, который был выложен на сайте газеты в 2008 году.

Спустя два года Г., давно отбывший наказание и работающий врачом, начал «бомбить» владельца газеты просьбами удалить статью из интернет-архива или хотя бы не упоминать его имя. Г. беспокоило, что ссылка на материал всплывала в Гугле при введении в поисковике его имени, что могло повлечь за собой потерю клиентов, так называемую «профессиональную смерть».

Особых результатов обращения Г. не принесли, и он вынужден был инициировать судебные разбирательства против издателя газеты, требуя анонимизации электронной версии статьи или, в качестве альтернативы, предотвращения ее индексации в поисковиках. Ответчик считал, что эти требования должны быть адресованы поисковикам, однако суд поддержал истца, обязав издателя заменить фамилию Г. в цифровой версии статьи буквенным обозначением.

Суд апелляционной инстанции оставил это решение в силе, отметив, что право быть забытым даже без специального законодательного закрепления является неотъемлемой частью права на уважение частной жизни. По мнению бельгийского суда, право на забвение включает в себя два аспекта – как защиту от новых публикаций о прежних судимос­тях, так и стирание хранящихся в Интернете данных. Оцифровка журналистских архивов касается как раз второго аспекта.

Бельгийский суд перечислил и основные критерии, которые делают стирание старой информации правомерной: судебный порядок, отсутствие актуальности, прошествие достаточного времени, статус заинтересованного лица и его право на реинтеграцию в общество. В данном деле сведения о судимости Г. давно не имели какой-либо новостной или исторической значимости, сам он не является публичной фигурой, а возможный вред его репутации выглядел явно несоразмерным по сравнению с правом журналистов на распрост­ранение информации. Причем удаление фамилии Г. не сделало статью о безопасности дорожного движения менее значимой. Наконец, следует учитывать, что бумажные архивы газеты остаются нетронутыми, и при желании любой может с ними ознакомиться.

Кассационный суд Бельгии отклонил жалобу издателя, подтвердив, что при определенных обстоятельствах право на забвение как элемент уважения частной жизни может доминировать над свободой распространения информации, в том числе путем цифровизации газетных архивов. Суд подчеркнул, что создание онлайн-архивов фактически равносильно новому опубликованию старой информации о судимости истца, что являлось нарушением его прав.

Исполнение решения суда об анонимизации Г. растянулось на несколько лет, но в итоге с января 2022 года ссылка на статью перестала выдаваться при запросе его имени как в Гугле, так и во внутреннем поисковике издания.

Перед рассмотрением жалобы Большая палата ЕСПЧ про­анализировала большой массив имеющих отношение к делу документов. В частности, было установлено, что право быть забытым уже с 1995 года защищалось в судебной практике Бельгии.

На уровне Совета Европы в 2012 году была принята Рекомендация о защите прав человека в отношении поисковых систем, в которой отмечалось, что возможности поисковиков зачастую искажают образ человека, в том числе за счет индексирования устаревшего контента. В июле 2020 года было принято Руководство по критериям права на забвение в поисковых системах, где были отражены основные подходы, изложенные в прецедентном деле «Гонсалес против Google и Google Spain» (27 марта 2019 года «Казправда» рассказывала как раз об этом кейсе). Тогда, напомню, суд ЕС постановил, что при некоторых обстоятельствах поисковики обязаны удалять данные о пользователях, даже если публикация в первоисточнике является абсолютно законной. Кроме того, изначально законное опубликование касающейся человека информации со временем может утратить это качество, если свободный доступ к такой информации затрагивает существенные интересы личности.

Что касается национальных правовых систем, то ЕСПЧ провел опрос 33 европейских государств и установил, что в 12 из них были судебные споры о праве на забвение применительно к деятельности СМИ и поисковых систем. Например, в 2019 году Конституционный суд Германии постановил, что каждый человек должен обладать правом на «информационное самоопределение», то есть правом активно влиять на то, как и какие его персональные данные могут использоваться другими лицами. В частности, ситуация, когда все поисковые системы при вводе имени заявителя сначала выдают ссылки на убийство, совершенное им более тридцати назад, нарушает его права. Правопорядок должен защищать людей от бесконечно преследующей их тени прошлого, чтобы каждый мог начать жизнь с чистого листа.

Что касается бельгийского дела, то заявитель (издатель газеты) настаивал на том, что судебный приказ об анонимизации архивной статьи нарушил его право на свободу выражения мнений, гарантированную статьей 10 конвенции. В жалобе отмечалось, что задача цифровых архивов заключается в сохранении информации для будущих поколений без каких-либо искажений. Заявитель напоминал, что сама точность сведений никем не оспаривалась, публикация не касалась частной жизни Г. и не носила клеветнический характер.

С точки зрения заявителя опубликование информации о смертельном ДТП в газете было оправдано журналистскими целями, тогда как индексирование этой информации поисковиками – уже нет. Соответственно, в таких случаях право на забвение нужно защищать, борясь с поисковыми системами, а не со СМИ-первоисточниками. По мнению заявителя, бельгийскому суду логичнее было бы вообще запретить доступ к архивной статье, чем требовать ее изменения, поскольку такое решение фактически означало переписывание истории.

В свою очередь бельгийские власти утверждали, что в данном деле интересы практикую­щего врача перевешивали все другие, в том числе и интересы сохранности архивов. По мнению властей, СМИ подлежат большей защите тогда, когда они распространяют актуальные новости, а не тогда, когда они сохраняют их для истории. Правительство Бельгии отмечало, что анонимизация электронной версии старой статьи не нарушила целостность архива, а лишь ограничила доступ к нему, поскольку бумажный экземпляр газеты оставался неизменным. В возражениях на жалобу отмечалось, что не любое изменение архивов можно приравнивать к переписыванию истории.

В любом случае, по мнению государства-ответчика, справедливый баланс интересов не был нарушен, особенно с учетом таких факторов, как давность преступления Г., снятие с него судимости и серьезные последст­вия для его профессиональной деятельности. Личность Г., кстати, тоже имела серьезное значение для исхода дела: он никогда не был публичной фигурой и, следовательно, мог требовать от общества большей степени приватности.

Наконец, власти Бельгии отмечали, что альтернативой анонимизации статьи было полное исключение ее из индексации в поисковых системах, что означало бы еще более сильное вмешательство в свободу распространения информации. Таким образом, государство выбрало относительно щадящую меру.

Как и следовало ожидать, дело не обошлось без участия третьих лиц, которые пожелали изложить ЕСПЧ свою точку зрения на последствия будущего решения. Так, сразу 16 правозащитных и журналистских организаций поддержали заявителя, указав, что право быть забытым признается сейчас только в европейских государствах, да и в них не имеет однозначного толкования. В данном случае может быть создан очень опасный прецедент, поскольку одно дело – юридические претензии к поисковым системам, и совсем другое – юридические претензии к журналистам, которые должны обеспечивать целостность медиаархивов. Третьи стороны утверждали, что подход бельгийских судов может оказать сдерживающее влияние на новостную журналистику: опасаясь будущих исков, СМИ теперь будут гораздо осторожнее относиться к подбору новостей. Что же касается фактора времени и устаревания сведений, то журналисты напомнили суду, что нередко старые новости опять становятся актуальными и буквально получают вторую жизнь спустя годы (например, когда участники прежних событий становятся публичными фигурами).

Оценивая все эти доводы, Большая палата сосредоточилась на основном вопросе: смогло ли бельгийское правосудие соблюсти справедливый баланс интересов сторон, или, говоря традиционным для ЕСПЧ языком, было ли в данном случае вмешательство в свободу слова необходимо в демократическом обществе?

Суд отметил основные отличительные особенности этого дела, которые могли повлиять на будущее решение. Так, заявитель признавал, что старая статья существовала в трех архивах: бумажном, закрытом цифровом и открытом цифровом (том самом, который был выложен в Интернете). Бельгийский суд обязал газету анонимизировать только ту версию, которая была доступна на сайте газеты, что и определило предмет разбирательства в ЕСПЧ. Кроме того, в отличие от подавляющего большинства ранее рассмотренных в Страсбурге дел, здесь речь шла не о первоначальной публикации оспариваемых сведений, а о статье 1994 года, доступной в Интернете с 2008 года.

Далее Большая палата обратила внимание на то, что право быть забытым может быть реализовано различными способами, что порождает определенную терминологическую путаницу. В частности, следует различать меры, которые относятся к содержанию архивных материалов (удаление, изменение, анонимизация), и меры, которые ограничивают доступ к ним. В отличие от первой вторая группа мер может быть применена как поисковыми системами, так и самими СМИ.

Большая палата напомнила основные принципы, которые сложились в прецедентной прак­тике суда: важность свободного распространения информации, ответственность журналистов, роль СМИ как «сторожевого пса демократии», роль современных технологий в сохранении архивов, обязанность судебной власти вовремя реагировать на динамичные изменения в обществе и т. д. ЕСПЧ подчеркнул, что во всех подобных делах базовой идеей является целостность цифровых архивов, особенно когда правомерность и правдивость самого материала не подвергается сомнению. Поэтому национальным судам нужно быть особенно осторожными, рассматривая требования граж­дан о любых изменениях старых публикаций.

Что касается права на забвение, то ЕСПЧ вновь повторил, что частную жизнь как объект правовой защиты невозможно определить исчерпывающим образом: она включает в себя и публичное взаимодействие человека с третьими лицами, в том числе и для защиты своей репутации. Более того, уважение частной жизни предполагает право каждого на информацион­ное самоопределение, что особенно важно при использовании персональных данных (дело Satakunnan Markkinaporssi Oy and Satamedia Oy v. Finland, об этом деле «Казправда» рассказывала 27 июля 2017 года).

При вынесении постановления Большая палата суда отметила, что ЕСПЧ впервые сталкивается с ситуацией, когда вопрос касается не оригинальной версии журналистской статьи, а ее элект­ронной архивной версии. Это, по мнению судей, требовало определенной корректировки ранее учитываемых принципов. В частности, суд должен учесть такие факторы, как характер архивной информации и уровень доступа к ней, продолжительность времени между событиями и их онлайн-опубликованием, актуальность сведений в настоящий момент, личность затронутого лица, тяжесть негативных последствий для него, влияние предлагаемых мер на свободу СМИ.

Применяя все эти соображения к бельгийскому делу, ЕСПЧ отметил, что совершенное Г. преступление не повлекло широкой огласки в бельгийской прессе: единственной газетой, которая рассказала об этом случае, была газета заявителя. Сам характер правонарушения, хотя и повлекшего трагические последствия, по мнению Большой палаты, не был таким, что его значимость сохранялась неизменной с течением времени.

Далее ЕСПЧ отметил, что оспариваемая статья была выложена в Интернете спустя 14 лет после описываемых в ней событий и после того как с Г. была снята судимость. Суд посчитал, что у Г. был законный интерес вернуться к нормальной жизни без постоянного напоминания о его прошлом.

Что касается актуальности оспариваемой статьи, то ЕСПЧ согласился с выводами бельгийских судов: личность правонарушителя ничего не добавляла к общественной значимости пуб­ликации, которая к тому же не имела какой-либо исторической или научной направленности.

В отношении личности Г. суд указал, что тот не был публичной фигурой, представляющей интерес для общества, а его поведение все это время свидетельствовало о том, что он избегает внимания СМИ. В то же время его нынешняя профессия (практикующий врач) требует хорошей репутации в глазах пациентов и коллег. Свободный и быстрый доступ к истории с ДТП мог помешать ему спокойно заниматься своей работой.

Оценивая влияние судебных актов на газету заявителя, ЕСПЧ отметил, что владельцы сайтов располагают большим арсеналом средств, чтобы защитить частную жизнь заинтересованных лиц: полностью удалить или изменить какую-то информацию, анонимизировать персональные данные, деиндексировать статью и т. д. Очевидно, что в подобных делах предпочтение нужно отдавать тем мерам, которые в наименьшей степени нарушают целостность архивов и права журналистов. Вместе с тем гражданский суд всегда связан исковыми требованиями сторон, поэтому в данном случае бельгийские суды рассматривали исключительно вопрос анонимизации статьи.

По мнению Большой палаты, такое решение проблемы было вполне уместным для данного случая: с одной стороны, оно не создало больших технических трудностей, с другой – оригинальная версия статьи сохранилась в бумажной форме и по-прежнему доступна для ознакомления.

Принимая во внимание все эти соображения, большинство судей ЕСПЧ (12 из 17) согласились с выводами бельгийских судов и проголосовали за отсутствие нарушения права заявителя на свободу распространения мнений.

Пять оставшихся в меньшинстве судей (швейцарец Ранзони, литовец Курис, болгарин Грозев, британец Эйке и мальтиец Орланд) выступили с особым мнением, в котором объясняли, почему голосовали за заявителя. По их мнению, при рассмотрении дела был выбран неверный методологический подход. В частности, нужно было посмот­реть на дело исключительно через призму прав журналистов (собст­венно, к этому и призывал суд заявитель).

Созданный ЕСПЧ прецедент почти наверняка повлечет за собой массовое изменение цифровых архивов СМИ, а главное – заставит журналистов действовать намного осторожнее, чтобы не столкнуться впоследствии с судебными исками. Между тем «праву на забвение» должно противостоять коллективное «право на память».

Вообще, по мнению меньшинства, главная угроза от тотальной цифровизации исходит не от СМИ как таковых, а от поис­ковых систем – соответственно, именно они должны стать первым (и главным) кандидатом в ответчики в суде. Ограничение деятельности поисковиков выглядит намного логичнее, чем ограничение деятельности журналистов.

Если признать очевидный факт, что роль архивов – это сохранение информации в первоначальном виде, то фактор времени вообще не должен учитываться в таких делах: не имеет значения, сколько лет прошло после публикации – год или сто. Правомерно опубликованная статья должна оставаться неизменной. Соответственно, судебные органы в таких делах вообще не обязаны искать баланс интересов. Скорее, они должны ответить на вопрос о том, существует ли острая социальная необходимость в ограничении свободы выражения мнений.

В данном же деле, как подчеркивалось в особом мнении, такой необходимости не было. Во всяком случае большинство некритически, без каких-либо доказательств приняло утверж­дения Г. о том, что виртуальное криминальное досье мешает ему жить. При этом сам Г. явно не относился к какой-то уязвимой категории лиц, нуждающихся в особой правовой защите.

Что же касается такого довода, как сохранение оригинальной версии статьи в бумажной форме, то для многих СМИ он уже сейчас не имеет смысла, поскольку они существуют только как интернет-издания.

Принимая во внимание все эти соображения, пятеро судей голосовали за то, что бельгийские власти нарушили права заявителя.

Тем не менее можно констатировать, что на днях Большая палата суда создала еще один важный прецедент. Очевидно, что развитие информационных технологий в XXI веке бросает серьезный вызов национальным правовым системам. Колоссальные возможности, которые перед нами открываются, идут рука об руку с опасностями, которым подвергается наша частная жизнь в цифровую эпоху.