Судьба сильной женщины

Ее биография общеизвестна – она всегда была на виду. День рождения Амины Умурзаковой весьма приблизительный. «Когда ушли красные и вернулись белые, а на дворе, я помню, стояла весна», – говорила мать актрисы. Позже муж Амины, Камаси Умурзаков, у которого была та же самая история с днем рождения, оформляя до­кументы, записал себя родившимся 23 февраля, а жену – 8 марта.

Росла она бойкой девчонкой. В голодные 30-е помогала ­своей многочисленной семье (у нее было 12 братьев и сестер) выжить. Вмес­те с друзьями-мальчишками, с которыми играла в лянгу и асыки, подкравшись на базаре к деревенским обозам, набивала карманы пшеницей, селедкой, картошкой…

В школе она тоже была активной. Услышав про очередной новый кружок в школе, тут же мчалась записываться. Узнав, например, что на радио организуют хор, пройдя отбор, стала бегать туда после уроков.

Ей было лет 15, когда представители Ленинградского театрального института приехали в Казахстан делать национальный набор на актерское отделение. Она тут же побежала вместе с подругой. Парень-студент, который делал набор в Семипалатинске, где в то время жила семья Амины, очень обрадовался, увидев их, и заявил девчонкам, что они уже приняты, нужно готовиться к отъезду.

Подруга, будучи чуть старше Амины, а потому более благоразумной, призадумалась: «А вдруг родители не отпустят?» И до того напугала Амину, что дома в тот вечер она ничего не стала говорить родным. А на следующий день студент Халел (тот, который принимал их в институт) сообщил девчонкам, что билеты уже куплены. Амина побежала в контору, где работал старший брат: «Ағай, я уезжаю в Ленинград учиться на артистку!» Тот не обратил внимания. «Я уезжаю!» – повторила девочка. Когда брат и в этот раз смолчал, сослуживцы завозмущались: «Ергожин, ну что ты сидишь, как каменный? Послушай, что говорит сестренка». И тогда он, наконец, поднял голову от бумаг: «Иди домой, там поговорим».

А вечером с порога сообщил: «Мама, твоя дочь сошла с ума!» За Амину заступился второй брат: «Если приняли, то пусть едет». Снохи (одна из них русская, другая – казашка) поддержали его: «Действительно, пускай мир посмотрит» – и стали собирать Амине фанерный чемодан. Вот так девочка из Казахстана, зная всего лишь три слова по-русски – «здравствуй» и «дай хлеба», – поехала учиться в Ленинград.

Когда она появилась в институте, то Василий Меркурьев, у которого ей предстояло учиться актерскому мастерству, в сердцах выговорил приемной комиссии: «Что это вы здесь детский сад развели?» Амина, поняв, что ее не хотят принимать на учебу, заплакала навзрыд. Перепуганный Меркурьев кинулся через переводчика успокаивать смешную девчонку: «Ну, хорошо, хорошо, покажи нам этюд. Представь, что ты возвращаешься домой, а там пожар, в огне погибает твоя мама».

Переводчик не успел закончить, как Амина с душераздирающим криком кинулась к окну: «Апа!» Меркурьев еле успел перехватить ее – иначе девчонка выпрыгнула бы. Это мгновенное перевоплощение потрясло его, и с той поры Амина в семье артиста и театрального режиссера стала своей: и сам Меркурьев, и его жена Ирина Мейерхольд опекали ее, как родную дочь.

Ее самоотверженность потрясала. В первый же месяц учебы в Ленинграде из дома пришло известие – арестовали ее старшего брата Каптагая. И если Садыр, другой ее старший брат, слег от горя, то она, 15-летняя девочка, поехала в Москву на прием к «всесоюзному старосте» Михаи­лу Калинину и добилась-таки, чтобы Каптагая освободили. Эту самоотверженность и способность к самопожертвованию она перенесла и на лучшие свои роли. И в Ажар в «Песнях Абая», и в Толгонай в «Сказе о матери», и в озабоченной за будущее сына матери в комедии «Ангел в тюбетейке» на первом плане совсем не киношная тревога за близких.

В 1938 году казахский курс пос­ле окончания учебы был в полном составе направлен в Чимкент. Вместе с ними поехал и их педагог Василий Меркурьев. Выпускники Ленинградского театрального института дебютировали своим дип­ломным спектаклем – «Коварство и любовь» по Шекспиру, где Амина играла ведущую роль – Луизу.

В 1940 году она и ее муж, актер-самородок Камаси Умурзаков, переехав в Алма-Ату, стали актерами Казахского государственного академического театра драмы. С началом войны здесь пошли сокращения, Амина была уволена одной из первых – сыграл роль ее прямой и независимый характер. Муж ушел на фронт, и Амина, чтобы прокормить себя и малолетнюю дочь, устроилась ученицей монтажера в ЦОКС – переехавшую в Алма-Ату Центральную объединенную киностудию.

Она уже доросла до шестого разряда, когда в 1945 году Григорий Рошаль начал снимать на «Казахфильме» картину «Песни Абая» по роману Мухтара Ауэзова «Абай». На роль главной герои­ни, девушки Ажар, приглашали пробоваться самых красивых и известных женщин Казахстана, к примеру, танцовщицу Шару Жиенкулову. Амина рядом с ними выглядела почти дурнушкой, серым воробышком, но она была штатной сотрудницей киностудии, и Григорий Рошаль, случайно встретив ее в коридоре, тоже пригласил на фотопробы.

Амина подглядела в щелочку тот момент, когда Рошаль показывал ее снимок Ауэзову. Писатель возмутился: «Но она же курносая!» А Рошаль, оставив только глаза, все остальное закрыл ладонью: «Нос будет, мне нужны ее глаза». А глаза действительно были хороши! Не красивые, а лучезарные, несущие тепло и свет – они были прекрасны.

Амина в это время ждала ребенка. Они с мужем очень хотели сына, но и в кино ей тоже хотелось сниматься. Это желание было столь великим, что Амина решила скрыть от режиссера свою беременность. Во время съемок одной из сцен лошадь, на которой она сидела, на скаку попала ногой в яму. Актриса перелетела через ее голову, а лошадь – через нее саму! Шакен Айманов, игравший в фильме Шарипа, одного из учеников Абая, решил, что назавтра скорее всего будет свободный день – актриса не выйдет на площадку.

Когда на следующее утро он услышал, что все, кроме него, уже готовы к съемкам, в сердцах воскликнул: «Как?! Да она семижильная!»

«Рос я шустрым и хулиганистым»

Из воспоминаний Таласа Умурзакова (1945–2011), сына Амины Умурзаковой: «Я впервые начал работать на съемочной площадке, когда был еще в утробе матери: Амину Умурзакову в начале 1945 года пригласили сниматься в фильме «Песни Абая», а в декабре родился я.

Когда мать начинает меня отчитывать за что-то, я говорю ей: «А чего ты хотела? Ты же меня, еще неродившегося, заставила и скакать на лошади, и падать с нее. Откуда мне быть тихим и правильным?» Чтобы во время съемок никто не заметил, что она беременна, мать туго затягивала живот. Тот фильм не был у нее первым, но здесь ей впервые предложили главную роль. Отказаться было выше ее сил. Тем более что выпало счастье работать в окружении великих стариков казахского кино: Калибека Куанышбаева, Капана Бадырова, Шакена Айманова и Рахили Койшибаевой. Так что атмосфера съемочной площадки передалась мне генетически. Во времена моего детства эти великие запросто бывали у нас дома. Как и все обычные люди, они шутили, смеялись. Я рос шустрым, хулиганистым, не по годам развитым, да к тому же с трех лет начал ездить с родителями на гастроли, и не обратить на меня внимания было невозможно.

Мне было десять лет, когда Мажит Бегалин предложил попробоваться на роль подпаска Мурата в его фильме «Возвращение на землю». В этой картине меня увидел ленфильмовский режиссер Слава Чаплин. Он, оказывается, мальчика на роль нанайца Фильки в картину «Дикая собака динго, или Повесть о первой любви» искал по всему Северу и Средней Азии. Все предложенные кандидатуры главный режиссер картины Юлий Карасик отвергал. Наконец Чаплин дошел до Казахстана. Вернее – до «Казахфильма». Увидел меня в «Возвращении на землю» – и даже пробы делать не стал. Сразу позвонил моим родителям. Мать в панику: «А как же учеба?» Чаплин ее успокоил: «Пойдет в школу в Ленинграде. Если надо будет, наймем репетиторов». Отец (народный артист КазССР Камаси Умурзаков. – Ред.) согласился сразу, но выразил опасение: «У мальчишки переломный возраст (мне тогда не было и 15). Вдруг кино испортит его?»

Съемки «Дикой собаки динго» шли год и три месяца. Свое 15-летие я отмечал в Ленинграде. На день рождения ко мне приехала старшая сестра. Застолье было очень веселым, но сестра схватилась за голову: «Они пьют, орут на всю гостиницу и танцуют, как сумасшедшие», – возмущенно рассказывала она маме. Но отец категорично заявил: «Я в Таласа верю!» И запретил предпринимать какие-то меры. У меня родители вообще были очень мудрые. Они могли объяснять, но нотаций никогда не читали.

Когда приехал из Ленинграда, то старался из дома выходить пореже. На улице узнавали, в школе называли Филькой. Письма шли со всех концов планеты – девчонки из Москвы, Ленинграда, Прибалтики, Кавказа, Монголии, Китая, Франции, Англии писали: «Хочу с тобой дружить». Отец, бывало, шутил: «Я заслуженный артист, мать – тоже, а ты нас обоих переплюнул – не успел начать карьеру в кино, а уже такая награда!»

«Может, успех в кино был случайным?» – сомневался я в самом себе. Мама, когда я окончил школу, сказала: «Проверь себя». И я пошел в сельхозинститут на мехфак. Экзамены сдал на одни пятерки, хотя о сельском хозяйстве представления у меня не было никакого. Проучился полтора курса и понял, что тракторы «Беларусь» и комбайны «Нива» мне чужды. Меня тянуло к атмосфере съемочной площадки. Оформил академический отпуск и ушел в армию. Вернулся через три с половиной года и устроился осве­тителем на киностудию.

После «Дикой собаки динго» всего один раз было приглашение сниматься в кино. Киностудия имени Довженко предложила играть мне в совместном украинско-югославском фильме «Проверено. Мин нет» сына полка Шакена. Я прочел сценарий и понял, что эту роль я перерос. И «продал» им свое­го младшего брата Искандера. Мы с ним очень похожи. Только он более рассудительный, более хозяйственный и намного симпатичнее меня. От «Казахфильма» предложений не было никаких. В советское время была такая установка: после первого успеха дальше не пускать, чтобы не зазнался. Такое отношение к себе я особенно остро ощущал со стороны комсы. Несколько раз пытался вступить в комсомол. Но ничего не получилось. Высоконравственные ребята сразу начинали вспоминать, как я когда-то сделал что-то, что не соответствует облику комсомольца. А я на самом деле, как уже говорил выше, был хулиганистым, языкастым и никому спуску не давал.

И я ушел в загул. Лет пять не просыхал. Смерть отца только усугубила ситуацию. В общем, я ушел почти на самое дно, когда однажды, устав уговаривать меня бросить пить, мать сказала тихим таким, бесцветным голосом: «Балам, начни жизнь с нуля или не мучай меня больше, не позорь память отца и уйди… совсем из жизни». Эти слова враз заставили опомниться, в душе проснулось все то хорошее, что я получил от родителей. 26 марта 1975 года я бросил пить.

В 1976 году поступил в Ленинградский институт театра и кино на режиссерский факультет в класс Георгия Товстоногова. А через год открылся Алма-Атинский театрально-художественный институт. Когда я хотел перевестись, многие здешние преподаватели во главе с ректором были против. Они не верили, что я уже совсем не тот, что был два года назад. Все решило слово народного артиста СССР Азербайжана Мамбетова: «А при чем здесь ректор, если это решаем мы?» И принял меня в свой класс.

После института я сразу ушел на преподавательскую работу. Первая попытка снять свой фильм состоя­лась только в 1992 году. Спасибо поддержке «Видегебургбанка»: он выдал кредит, и я снял полнометражный фильм «Амина». Он стал ответом на советы: «Береги мать. Она – наше национальное достояние». Это фильм о ней. Она там играет саму себя, а молодую Амину – ее внучка, моя дочь Лейла, ее точная копия».

Простота великих

– Мы с Аминой-апай работали в картине «Храни свою звезду» Шарипа Бейсембаева, которая, кстати, не забылась, ее показывают до сих пор, хотя прошло без малого полвека, – рассказывает киноактриса Жанна Куанышева. – Это первая моя киноработа. Я, можно сказать, была человеком с улицы, случайно попавшим в круг знаменитых. В картине «Храни свою звезду» я, в ту пору алматинская десятиклассница, работала вместе с Ануаром Боранбаевым, Каукеном Кенжетаевым, Аминой Умурзаковой, с молодым и еще неизвестным тогда Досханом Жолжаксыновым. Первые дни я только и делала, что таращилась на них и не могла поверить, что стою рядом с ними, но эти великие, которых я воспринимала как титанов, относились ко мне, как к равной себе. В то время вообще было так: чем круче достижения человека, тем скромнее он себя вел. Позже я снималась в одном фильме с Арменом Джигарханяном, когда он был в зените славы. На экране все видно, он высвечивает все твое нутро. Так вот более тихого, спокойного и доброжелательного человека в съемочной группе я не встречала.

Условия в «Храни свою звезду» были нелегкие, полевые, можно сказать. Картина снималась в условиях, приближенных к реальной жизни. В горах, далеко от цивилизации поставили две юрты, где происходило действие, а сами мы жили в небольших домишках. Я, хотя и очень скучала по дому, особенно по маме, все трудности ощущала не так уж и сильно. Может, в силу молодости, но, скорее, сыграло роль то, что компания (актерский ансамбль) подобралась хорошая. Амина-апай, относясь ко мне, как к дочери, старалась далеко меня от себя не отпускать, следила, чтобы я вовремя поела, легла спать, не перетрудилась на съемочной площадке. Но главное – я от нее столько получила и профессиональных, и просто человеческих советов! Когда совсем еще юной попадаешь в среду взрослых людей, то не знаешь, как себя вести. А она, присматривая за мной, учила, как надо себя вести не только на съемочной площадке, но и в жизни.

Мне запомнилась одна, казалось бы, малозначительная сцена. Совсем малюсенькая, зрители, может, и не запомнили, но для меня именно она стала самой важной. Это когда Аскербек, герой Досхана Жолжаксынова, заходит в юрту и просит попить, а Салтанат, моя героиня, окатывает его айраном. Сценка эта снималась очень долго, я никак не могла найти интонацию – смешную, юмористическую и в то же время теплую и добрую. Роль-то была чуть-чуть не моя: я, городская девочка 16 лет от роду, совсем не представляла, как это – быть чьей-то женой, а должна была играть молодую замужнюю женщину, казахскую келин. Помогла Амина-апай. Она ничего не делала, просто наблюдала за происходящим со стороны и улыбалась так, будто смотрела на свою горячо любимую дочь. А когда чувствуешь от партнера на площадке такое тепло, то и собрать себя в кучку и сделать то, что требует режиссер, легче. Кино ведь снимается не с начала и до конца одним большим полотном, а разрозненными кусочками. До той сцены я никак не могла схватить манеру поведения и интонацию героини, а тут вдруг во мне как будто что-то щелкнуло – я почувствовала свою героиню. Моя Салтанат с ее наивно-робким и добрым взглядом получила хорошие отзывы от кинокритиков, а главное – ее полюбил зритель, картину смотрят до сих пор.

А Амина-апай, моя великая парт­нерша по фильму, запомнилась мне кокетливой, очень смешливой, веселой, открытой, простой, но не простушкой. Любила хорошо одеваться и носить прекрасные казахские украшения. Особое внимание она уделяла рукам. Зная, что они у нее очень красивые, подчеркивала это браслетами и кольцами в национальном стиле.

О том, что она не совсем здорова (у нее уже тогда побаливали ноги) и по утрам, пока мы спали, она делала специальную гимнастику, знал только ограниченный круг людей. В первом казахском телесериале, который начали снимать в 1996 году, она потому, видимо, и не принимала участия. К тому времени ноги у нее были совсем больны, а съемки в сериале – это адский труд, не все молодые выдерживали заданный жесткий режим. Но при этом все редакторы и продюсеры, когда мы, актеры «Перекрестка», делали по праздникам какие-то капустники для телеканала «Хабар», приглашали ее на какие-нибудь небольшие маленькие роли. Она, встречаясь там с другим патриархом – Юрием Померанцевым, в основном играла саму себя.

Не успел…

– Простая, веселая, настоящая… Это все о ней, об Амине Умурзаковой, – говорит Дулат Исабеков, автор повести «Гаухартас», по мотивам которой была снята картина «Храни свою звезду». – Я был благодарен режиссеру Шарипу Бейсембаеву и худсовету киностудии «Казахфильм» за столь блистательный подбор актерского ансамбля. У Амины-апай было призвание быть ана, матерью. Они с Каукеном Кенжетаевым, опекая молодых актеров и давая им уроки мастерства, действительно относились к ним, как к своим детям.

А я сам остался должником Амины Умурзаковой. Она после того, как я написал посвященную другой нашей великой актрисе, самородку казахского театра Сабире Майкановой пьесу «Мурагерлер», полушутя-полусерьезно говорила: «Дулат, а когда же ты напишешь пьесу обо мне? Я ведь снималась в картине по твоей книге». Не успел…