Притча о добре и зле

Спектакль по пьесе Эдварда Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки», поставленный еще в 80-е годы в московском театре имени Маяковского, как и его предыдущий «Беседы с Сократом», показанный десятью годами раньше, произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Их тематика, обращенная, казалось бы, в глубокое прошлое, во времена Древнего Рима, прозвучала необычно актуально, и неудивительно – ведь она затрагивала проблему взаимоотношения диктатора и интеллигенции. Более того, в том же Сократе, например, зрители увидели прямые аналогии с известными политическими деятелями времен Горбачева. Хотя приглашенный руководством лермонтовского театра белорусский режиссер Сергей Ковальчик, осуществивший новую версию спектакля, считает, что в пьесе Радзинского нет политического подтекста.

– Например, у известного грузинского режиссера Роберта Стуруа спросили, имел ли он ввиду Шеварнадзе, когда ставил «Макбета». Он ответил: «Зачем сопоставлять шекспировский образ с каким-то определенным правителем? Да, Нерон считается символом жестокости, ведь, расчищая себе дорогу к трону, он убил не только своего брата, но и родную мать. В то же время жестокость присуща не только тиранам, она свойственно любому человеку». А офисное насилие, когда начальник издевается над подчиненным? А насилие в семье, насилие в армии, да где угодно? Это общечеловеческое понятие, – считает Сергей Ковальчик.

Радзинский назвал свою пьесу не просто «Нерон и Сенека», а именно «Театр времен Нерона и Сенеки», вероятно, потому что сам Нерон считал себя великим актером, предлагая и Сенеке «поиграть в метаморфозы», то есть превращения. Но в театре Нерона, в отличие от обычного, действую­щие лица умирали по-настоящему.

Одетый в пурпурные одежды Нерон, провозгласивший себя земным богом, предстает перед зрителями этаким демиургом, ударом хлыста свершая свои дикие метаморфозы, – сенатора Антония Флава (заслуженный артист РК Михаил Токарев) превращает… в коня, определяя ему место в стойле. Не более чем покорные животные и остальные действующие лица – публичная девка объявляется символом целомудрия, мальчик – девочкой. И за все это покорно голосует символ народовластия – римский сенат.

Некоторые критики называют пьесу Эдварда Радзинского притчей о возмез­дии за соглашательство. Действительно, перед зрителями возникает, казалось бы, парадоксальная ситуация – величайший философ, автор трактатов о добродетелях Сенека, воспитывая с 11 лет Нерона, в итоге взрастил чудовище, для которого человеческая жизнь – ничто. Как такое могло случиться? Автор, а вслед за ним и режиссер-постановщик пытаются дать ответ на подобный вопрос, приглашая и нас, зрителей, задуматься над этой проблемой.­

Диалог о прошлом и настоящем

– Сергей Михайлович, кроме темы абсолютной власти, которая, как известно, развращает, в пьесе Радзинского обозначена еще одна тема – воспитание. Сенека – образчик морали и нравственности в итоге воспитывает человека, который становится синонимом зла, жестокости, тирании, разврата и так далее. В чем тут дело? Плохой учитель? Не так учил? Или действительно благими намерениями вымощена дорога в ад?

– Знаете, я не только режиссер, но и доцент кафедры режиссуры Белорусской академии искусств, поэтому отвечу вам с этой позиции: скажи, кто твой ученик, и я скажу тебе, какой ты педагог. Наверное, это и есть ответ на ваш вопрос. В связи с этим мне вспоминается эпизод из фильма Андрея Тарковского «Сталкер», когда герой Гринько спрашивает сталкера-Кайдановского о том, какова была судьба того сталкера, которому удалось войти в комнату, где исполняются все желания? Ответ был очень интересным: сталкер вошел туда с желанием осчастливить человечество, а через две недели получил большую сумму денег, запил и повесился. То есть желание всех осчастливить было не более чем прикрытием его истинного, возможно, подсознательного желания стать очень богатым. И когда ему это открылось, его совесть просто не выдержала, и он повесился.

Так и здесь – вроде бы Сенека стремился воспитать Нерона как великого Цезаря, великого правителя, а подсознательно растил покорную себе власть, оправдывая перед сенатом совершенные им злодеяния. У самого Сенеки была жажда власти, ведь пока Нерон был ребенком, он, по сути, правил Римом, определяя всю его политику, и внутреннюю, и внешнюю. То есть декларировал одно, а подсознательно хотел совершенно другого.

– Двойная мораль. Вот вам и возмез­дие за соглашательство...

– Да, невозможно вырастить достойную личность двойными стандартами и без любви. Или с искусственной любовью, придуманной.

– Неслучайно, когда Сенека в финале пьесы почти выкрикивает: « Я учил тебя любви!», Нерон ему отвечает: «Ты учил меня лжи… И научил ненависти… Я рос, как все смертные, – заброшенный, одинокий мальчик, жаждавший любви». А недолюбленные дети всегда вырастают с целым рядом комплексов.

Кстати, это Вы придумали необычную массовку, которая открывает и закрывает спектакль современным рэпом, а потом по ходу действия превращается в единогласно голосующий сенат?

– Я стремился ставить спектакль в жанре античного театра, где есть хор, есть солисты… Это античная форма. Музыку к этому спектаклю написал Семен Калиновский, талантливый белорусский композитор, с которым мы вместе работаем уже давно. Он автор двух рок-опер «Граф Монте Кристо» и «Адвечная песня», это два наших с ним очень удачных, на мой взгляд, музыкальных спектакля, которые оказались замеченными в истории отечественной культуры, хотя между ними разница в 20 лет. Я считаю, что при желании режиссер должен уметь все – поставить концерт, радиоспектакль, музыкальный, оперный спектакль. Он должен быть широкоформатным

– Но для этого неплохо бы иметь еще и музыкальное образование...

– Оно у меня есть, я окончил музыкальную школу.

– Согласитесь, Ваш «античный» хор поет как-то уж очень по-современному, в стиле рэпа...

– А кто знает, как пели в античном театре? Ни я, ни Вы там не были. Может, они и рэп пели? Знаете, когда мы были на гастролях в Астрахани и посетили там музей Велимира Хлебникова, который, как известно, был гениальным поэтом-авангардистом начала прошлого века, на стенах были развешаны стилизованные под рукописные его стихотворения, и когда я начал их читать, поразился, как они напоминали современный рэп. И у нас в спектакле речитативом звучит: «Не оставил ни один историк нам объективной правды, одни фальсификации и хлам из века в век при передаче данных».

– Сергей Михайлович, это Ваше первое соприкосновение с драматургией Радзинского?

– Первое – мне очень нравится этот автор, я много его читал, хотя до сих не приходилось ставить. Режиссурой занимаюсь почти 30 лет, а вот, например, Островского, пьесы которого ставят практически все режиссеры, первый раз поставил только в этом году. Это спектакль «Бесприданница», созданный на основе русских народных песен.

– Насколько я знаю, Вы вообще тяготеете к музыкальным формам – ставили музыкальные сказки, мюзиклы и те же рок-оперы...

– А возьмите знаменитых режиссеров, таких, например, как Любимов или Товстоногов, которые никогда не отталкивали вокальный материал.

– Но ведь и песни, и музыку можно использовать по-разному.

– Конечно, подборка идет в стилевом потоке, чтобы это было созвучно материалу пьесы.

– Режиссер должен придумать не только музыкальное оформление, но и всю сценическую форму спектакля. А пьеса Радзинского сложна тем, что она строится в основном на диалогах, там мало действия как такового. Кроме того, автор намеренно включил в текст пьесы фрагменты из работ самого Сенеки, которые тот зачитывает, как свои письма по приказанию Нерона, в них не только проблемы морали и нравственности, но и экологии – каким воздухом мы дышим, во что превратили воды Тибра, что только там не плавает? Согласитесь, звучит более чем актуально...

– Есть такое. Но как поставить серьезный спектакль? Он должен быть ярким и зрелищным, поэтому как режиссер я старался искать ключи зрелищности, чтобы спектакль был интересен и понятен не только критикам или знатокам-театралам, но и обычным зрителям. Зрелищность еще никто не отменял. В этом плане мне очень помог художник лермонтовского театра, лауреат Национальной театральной премии «Сахнагер» Сергей Мельцер. Он придумал всю ту историческую среду, в которой и происходит действие.

– Задействован даже задник, который превращается в огромный телеэкран...

– Да, это как бы взгляд Бога сверху на то, что творится на земле. Это очень добавляет зрелищности, но в спектакле возникает лишь фрагментарно, я не хотел показывать кино, ведь наша задача – разбудить фантазию зрителей, чтобы заработала мысль. Мне хотелось бы отметить и художника по костюмам, лауреата Национальной театральной премии «Сахнагер» Любовь Возженикову, которая придумала струящиеся «римские» одежды, стилизованные под античность.

– И очень удачно, потому что они трансформируются по ходу действия. Например, голубое платье богини любви Венеры (лауреат Национальной театральной премии «Сахнагер» Виктория Павленко) взмахом руки актрисы превращается то в строгую тунику властолюбивой матери Нерона, то в фривольный наряд любовницы диктатора Поппеи Сабины… И это тоже напоминает о метаморфозах, в которые играет Нерон, где бог любви Амур превращается то в развратного мальчишку Спора, который становится невестой (!) Нерона, то в очередную жертву тирана – брата Британика.

– Понимаете, та метафора, гениально придуманная Радзинским, когда он вытащил из истории факты скандального характера о том, например, чтобы считать мальчика Спора девушкой и жениться на нем, в 80-е годы была воспринята, как нечто из ряда вон выходящее. Это сегодня мы уже дошли до такого абсурдного понимания толерантности, что однополые браки воспринимаются практически нормально. А тогда это был просто революционный драматургический ход. Поэтому, когда я ищу форму спектакля, то в первую очередь слежу, чтобы это вытекало из авторского замысла, из драматургии. Я как бы набрасываю на себя плащик автора и в нем ставлю спектакль.

– У Вас очень удачно подобран состав исполнителей. Прекрасен Нерон – Артур Кизилов, который порой даже затмевает остальных персонажей...

– А так и должно быть, ведь, по сути, для Нерона это – спектакль одного актера. Должен сказать, что в плане подбора актеров я доверился художественному руководителю театра Дмитрию Скирте, это он посоветовал мне актера на роль Нерона. Артур Кизилов – молодой артист, который только пришел в труппу. Он очень тонко чувствует материал, работая с полной отдачей, а я для него был зеркалом и немножко педагогом по речи и мастерству актера. Мы понимали друг друга, поэтому с ним было очень интерес­но работать.

– В Вашей постановке два исполнителя роли Сенеки – заслуженный артист РК Виталий Гришко и заслуженный деятель РК Сергей Уфимцев. Сенека-Уфимцев, как мне кажется, более эмоционален. Ведь и сам Радзинский, характеризуя своего героя, говорил, что у Сенеки сдержанность барса перед прыжком. Он весь, как сжатая пружина. В отличие от Уфимцева, Гришко показал своего героя предельно уставшим человеком, который покорно принимает смерть. Как известно, Нерон приговорил его к смерти за участие в заговоре против него.

– Виталий Алексеевич Гришко – очень тонкий актер с хорошей школой. Не забывайте, что Сенека был из стоиков, девиз которых «Делай, что должно, и будь, что будет». То есть ты не в силах повлиять на ситуацию. Поэтому Радзинский создает образ непроницаемого Сенеки, которому как бы все равно, что творится, даже когда ему говорят, что он скоро умрет. Сенека взрывается в самом финале, когда видит результат своего обучения – перед ним законченный убийца. И в этом развитие действия. А своим спокойствием он лишь заставляет Нерона крутиться вокруг него, чтобы каким-то образом сломить в нем человека, и у него это не получается. Сенека – стоик и в прямом, и в переносном смысле этого слова.

Не важно, какой Сенека, важна та мысль, которую он несет, и важен тот смелый поступок, когда он может сказать в глаза диктатору все, что думает, понимая, что тем самым подписывает себе смертный приговор. Этот текст можно прокричать пафосно, а можно произнести глубоко и вдумчиво. Понимаете, я не хотел этакого пафоса и демонстрации протеста. Сенека подводит итог правления Нерона, прямо называя его убийцей.

– Сергей Михайлович, в начале разговора Вы сказали, что в пьесе Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки» нет политического подтекста, хотя сам он в одной из передач сказал: «Мне хотелось показать, что история повторяется, причем повторяется почти один в один, но мы не хотим учиться на ее уроках»...

– Как я уже отметил, пьеса создана на основе исторических фактов, если кто-то видит это в современном ключе, ради Бога, это его право. Признаюсь, я не люб­лю, когда искусство начинают грузить современными проблемами. Художественный образ всегда выше какой-то сию­минутной аналогии, он как бы дает нам право мыслить в историческом ключе, в контексте истории, а не только здесь и сейчас. Исторический контекст больше располагает к размышлению. Это, кстати, одна из причин, почему я остановился именно на этой пьесе.

– А как Вам у нас работалось?

– Я очень благодарен театру за то, что здесь мне были созданы, можно сказать, тепличные условия. Меня опекали и директор театра Юрий Якушев, и худрук, очень хорошо была организована работа постановочной части, всех служб. Я был, как дома. Благодаря этой работе я приобрел много новых друзей в Алматы.

– А сам город понравился? Вы раньше здесь были?

– Очень красивый город, очень зеленый, я был здесь в июле 1990 года, когда наш театр приезжал сюда на гастроли. Помню, была страшная жара, а я жил в гостинице «Казахстан», и у меня был тот же маршрут. Еще мне запомнились журчащие арыки. А на этот раз, когда в аэропорту я только вышел из самолета и увидел горы, просто обомлел! Все идут в автобус, а я стою и восхищаюсь их красотой. Это настоящая Швейцария! Я был и в Астане, приезжал туда на юбилей театра имени Горького, но там уже другой климат, там степь.

– Наши литераторы, Институт литературы и искусства имени Ауэзова очень дружат с белорусами...

– А сейчас мы и театрами подружились. Хотя с Юрием Александровичем Якушевым мы уже давно знакомы по Ассоциации деятелей русских театров за рубежом, неоднократно встречались на театральных фестивалях. Ведь теат­ральные люди – они одной энергетики и как-то притягиваются друг к другу. Я надеюсь, что эта дружба будет долгой и полезной как для Казахстана, так и для Беларуси.