Дьявол в деталях: о европейском подходе к свободе слова

В этом смысле одна из самых сложных проблем современной юриспруденции – это соотношение между свободой слова и правом на уважение частной жизни. С одной стороны, свобода слова – это краеугольный камень демократии, одно из базовых условий прогресса любого общества. С другой стороны, неприкосновенность прайвиси является сейчас едва ли не самым динамично развивающимся правом человека, причем с вступ­лением в эпоху информационных технологий «битва» между этими правами становится все более ожесточенной.

Для того чтобы как-то разрешить конфликт, в правовых государствах выработан довольно сложный механизм, учитывающий массу нюансов. Пожалуй, главный из них – это социальные роли участников конфликта, потому что свобода слова может существенно меняться в зависимости от того, кто говорит и
о ком говорят. Собственно, об этом и было хорватское дело.

Заявитель Раде Мильевич был в ходе войны на Балканах высокопоставленным должностным лицом, которому впоследствии были предъявлены обвинения
в совершении военных преступ­лений, в частности – внесудебной казни задержанных гражданских лиц. Те события имели в Хорватии огромный общественный резонанс, поэтому за ходом судебного процесса следила вся страна.

Одним из самых заинтересованных наблюдателей был некто И. П. – активист, полковник хорватской армии, ветеран и инвалид балканской войны. Он присутствовал в зале суда, консультировал следователей, активно делился своим мнением с журналистами, в том числе посредством участия в популярных ток-шоу на телевидении.
В свою очередь заявитель категорически отрицал свою причастность к преступлениям и
в ходе судебных прений обвинил полковника в умышленной лжи, давлении на других свидетелей и в организации сговора против подсудимого. Это выступление было опубликовано целым рядом СМИ Хорватии.

По итогам судебных разбирательств Мильевич был оправдан: суды установили, что он действительно передавал задержанных военным патрулям, но не нашли доказательств, что он знал о последующих расстрелах. Однако параллельно полковник И. П. инициировал против Мильевича другое уголовное дело – по факту публичной клеветы. Предметом обвинений стало заключительное выступление заявителя на судебных прениях, где он фактически назвал полковника организатором масштабной лжи и травли.

В итоге Мильевич был признан виновным в клевете и приговорен к штрафу, эквивалентному 130 евро. Кроме того, его обязали возместить оклеветанному свидетелю более 2 000 евро судебных издержек. Суд пришел к выводу, что в высказываниях Мильевича, которые были занесены в протокол судебного разбирательства, содержались сведения, порочащие честь потерпевшего. Подсудимый тогда назвал полковника организатором преступной группы и политически мотивированного процесса.

Мотивируя свое решение, суд указал, что хотя Мильевич сделал свои клеветнические заявления в ходе судебных прений, они были направлены не на защиту от обвинений, а на унижение потерпевшего в глазах общественности. При этом подсудимый не привел каких-либо объективных оснований для своих утверждений, хотя у него было несколько адвокатов, которые могли бы помочь ему проверить возникшие подозрения.

Заявителя не спасла даже норма Уголовного кодекса Хорватии о том, что не считаются клеветой высказывания, сделанные в целях защиты своих прав и интересов и если они не преследовали цель нанести ущерб чести или репутации другого лица.

Обращаясь в ЕСПЧ, Мильевич утверждал, что у него, как у подсудимого, были все основания считать полковника ключевой фигурой обвинения, который оказывал влияние на других свидетелей. Но главное, что свобода слова имеет особое значение для обвиняемых, которые пользуются ей при осуществлении своего права на защиту. Угроза быть подвергнутым санкциям за клевету может существенно ограничить выступления подсудимых в судах, тогда как каждый подсудимый вправе защищать себя так, как считает нужным.

Хорватские власти, разумеется, с этим не соглашались. По их мнению, они законно вступились за репутацию оболганного
И. П. Государство указывало, что распространенные СМИ слова ­заявителя причинили серьезный вред здоровью ветерана-инвалида, в то время как наложенное на Мильевича наказание, напротив, было щадящим. Главный же довод хорватских властей заключался в том, что сам факт защиты от уголовного обвинения не дает подсудимым абсолютного права делать любые клеветнические заявления в отношении третьих лиц.

Оценивая аргументы сторон, ЕСПЧ отметил, что между ними нет спора по поводу того, что наложенный на заявителя штраф был вмешательством в его свободу слова. Также не оспаривалось, что данное вмешательство было предусмотрено законом и преследовало законную цель – защиту репутации третьего лица и авторитета правосудия. Решающий для дела вопрос заключался в другом: было ли вмешательство необходимым в демократическом обществе?

Отвечая на него, ЕСПЧ напомнил свои базовые принципы, касающиеся подобных дел и впервые изложенные в решении по делу «фон Ганновер против Германии» («Казправда» рассказывала об этом кейсе 20.07.2017 г.). В частности, право на защиту репутации охраняется как состав­ная часть права на уважение частной жизни, поскольку оно обеспечивает психологическое благополучие и достоинство человека. В тех случаях, когда репутация лица достаточно серьезно затронута чьим-то высказыванием, национальным судам следует проверить, соблюден ли справедливый баланс конкурирующих прав: свободы выражения мнений и уважения частной жизни. При этом свобода слова тем шире, чем больший общественный интерес представляет обсуждаемый вопрос, включая функционирование судебной системы. В принципе же оба права должны пользоваться равной защитой закона.

Также необходимо учитывать разницу между заявлениями
о фактах и оценочными суждениями (хотя последние, в случае отсутствия минимальной фактической основы, тоже могут быть признаны незаконными), размер налагаемой санкции и последствия высказываний для затронутого лица.

Что касается выступлений подсудимых в зале суда, то ЕСПЧ еще в 1991 году (постановление по делу «Брандштеттер против Австрии») указывал, что право на защиту нельзя толковать как неограниченное право использовать любые аргументы, включая клевету. Любой другой подход поставил бы в очень сложное положение затронутых лиц, которым невозможно было бы защититься от диффамации.

Применяя все эти принципы
к данному делу, суд отметил, что заявитель фактически обвинил полковника хорватской армии в преступном поведении – манипулировании свидетелями с целью осуждения заявителя. Важная деталь: все публичные нападки Мильевича на полковника И. П. были перед этим подготовлены в письменном виде, то есть речь не шла о спонтанном, эмоциональном экспромте.

С учетом статуса потерпевшего как военного офицера и ветерана войны, принимавшего активное участие в изобличении военных преступлений, это могло серьезно подорвать его репутацию. Об этом свидетельствовал и тот факт, что полковник после озвученных обвинений был вынужден обратиться за медицинской помощью. С другой стороны, потерпевший был известным общественным деятелем и активистом. Он сам взял на себя функ­цию широкой огласки процесса в СМИ и, следовательно, подставился под возможную критику своих действий.

Вместе с тем для Мильевича выступление в судебных прениях было не только способом реализации свободы слова, но и средством защиты от уголовного обвинения, которое гарантируется правом на справедливое судебное разбирательство. В этом смысле праву потерпевшего на защиту репутации противостояли сразу два права обвиняемого. И здесь следует руководствоваться следующим принципом: обвиняемый вправе оспаривать доказательства обвинения, не опасаясь быть судимым за клевету, но степень его защиты ослабевает по мере того, как его показания имеют все меньшее отношение к делу и включают неактуальные для дела нападки на третьих лиц.

Соответственно, ключевое значение для ЕСПЧ приобрел характер инкриминируемых Милье­вичу высказываний и их связь с выдвинутыми против него обвинениями в совершении военных преступлений. Хорватские суды признали клеветой следующие утверждения заявителя:

– что уголовное преследование против него было политически мотивировано и спровоцировано И. П.;

– что И. П. непосредственно связался со свидетелями обвинения и оказывал на них давление, инструктируя о том, как давать показания;

– что И. П. инициировал яростную кампанию в средствах массовой информации, направленную на то, чтобы представить заявителя преступником;

– что И. П. руководил преступным заговором против заявителя.

Напомним, что хорватские суды расценили эти высказывания, как направленные не столько на защиту заявителя, сколько на уничтожение репутации потерпевшего. Однако ЕСПЧ посчитал, что эти утверждения были тесно связаны с обвинением заявителя в совершении военных преступлений. Если бы заявителю удалось убедить суды в своих доводах, это могло бы серьезно подорвать достоверность собранных против него доказательств. Тот факт, что сам И. П. не имел процессуального статуса свидетеля, не влиял на этот вывод, поскольку он действительно поддерживал связь со многими свидетелями и участвовал в информационном освещении процесса.

Данный вывод палаты ЕСПЧ означал, что оспариваемые высказывания Мильевича имели важное значение для его защиты и, следовательно, заслуживали высокого уровня правовой защиты от обвинений в клевете.

При этом хорватские суды не учли, что заявитель, обвиняя полковника, все-таки опирался на определенные фактические обстоятельства (тот действительно встречался со свидетелями обвинения). С другой стороны, хорватские власти не начали в отношении И. П. какого-либо расследования, посчитав сделанные против него выпады не имеющими оснований. Это косвенно свидетельствовало о том, что последствия клеветнических заявлений для потерпевшего были не такими уж серьезными.

Наконец, оценивая строгость наложенного на Мильевича наказания, ЕСПЧ отметил, что оно, хотя и не было чрезмерным, все же имело характер уголовного осуждения. Это означало, что национальные власти не смогли установить справедливый баланс интересов, в частности – не придали должного значения праву обвиняемого самостоятельно выбирать стратегию защиты в суде.

Характерно, что, признавая факт нарушения государством-ответчиком права заявителя на свободу выражения мнений, ЕСПЧ посчитал, что самого этого признания достаточно для удовлетворения морального ущерба и, вопреки обыкновению, денежной компенсации не назначил.

Можно еще добавить, что в практике ЕСПЧ уже были дела, где заявители сталкивались
с судебным преследованием за высказывания, сделанные в ходе судебных заседаний. Так, в деле «Никула против Финляндии» (Nicula v. Finland) рассматривалась жалоба заявительницы, которая, будучи адвокатом и защищая подсудимого, обвинила прокурора в фальсификации доказательств и злоупотреблении должностными полномочиями. Финские суды признали ее виновной в клевете и оштрафовали, однако ЕСПЧ пятью голосами против двух счел это нарушением свободы слова профессионального адвоката.

В деле «Куприану против Кипра» (Kyprianou v. Cyprus) заявитель – также профессиональный адвокат – обвинил судей в том, что во время перекрестного допроса его подзащитного они обменивались записками интимного содержания. После того как Куприану отказался отозвать свое заявление или извиниться за него, он был признан виновным в неуважении к суду и приговорен к 5 суткам ареста. Большая палата ЕСПЧ также сочла это нарушением статьи 10 Конвенции.

Все эти дела показывают, что гарантии свободы слова многократно усиливаются, когда лицо выступает в качестве участника состязательного судебного процесса и использует речь в целях защиты своих или представляе­мых интересов. В подобных случаях свобода выражения мнений может играть не просто автономную роль, но и рассмат­риваться как способ обеспечения справедливого судебного разбирательства.

Казахстанская правовая сис­тема делает позитивные шаги в этом направлении. Так, в январском нормативном постановлении Верховного суда прямо указано, что недопустимо привлекать к уголовной ответственности за заведомо ложный донос подозреваемого, обратившегося с жалобой на пытки в компетент­ные органы, лишь на основании того, что изложенные в его жалобе факты не подтвердились и уголовное дело по этому обращению прекращено. Лично мне известны уже несколько случаев, когда Верховный суд оправдывал осужденных за заведомо ложный донос, указывая, что заявление подсудимого о пытках следует рассматривать как способ процессуальной защиты своих прав, а не как попытку разрушить репутацию следователя.

В более широком смысле хорватское дело показывает пример того, как сильно могут зависеть границы свободы слова от общего контекста высказывания. Важно не только что и как говорят, но и кто говорит, кому говорит и какие цели при этом преследует. В практике Европейского суда сотни кейсов, которые позволяют государству по-разному реагировать на, казалось бы, одинаковые высказывания – все решает контекст.

Почему это актуально для Казахстана? Потому что связанные со свободой слова вопросы регулярно оказываются в центре общественной дискуссии. Так, совсем недавно юридическое сообщество нашей страны обсуж­дало прошедший съезд судей, на котором поднималась проблема «скандализации» правосудия в СМИ. Буквально несколько месяцев назад очередные дебаты вызвала так называемая декриминализация клеветы. Казахстанские адвокаты жалуются на угрозы отзыва лицензии за использование в социальных сетях видеозаписей судебных заседаний.

Представляется, что ключ к решению большинства этих проб­лем – в упомянутой гибкости юридических подходов, которой по-прежнему не хватает казахстанскому законодательству и судебной практике. Наш закон (и, следовательно, суд) почти не учитывают важные детали, которые зачастую решают исход дела в Страсбурге.

Я своими глазами видел судебные решения по искам к журна­листам, в которых принадлежность ответчика к журналистскому цеху расценивалась как ­отягчающее вину обстоятельство. Тогда как правовая позиция ЕСПЧ прямо противоположная: именно журналисту простительно где-то перегнуть палку, поскольку это профессиональный риск, а СМИ – «сторожевой пес демократии».

С другой стороны, существует тенденция оставлять безнаказанными откровенно хамские и беспочвенные обвинения отдельных государственных служащих, не являющихся пуб­личными фигурами. Между тем ЕСПЧ призывает различать пуб­личных политиков и госслужащих: последние нуждаются в особой законодательной защите, поскольку доверие к государству – это общественный интерес. Сюда же примыкает авторитет судебной власти: необоснованные нападки на судей наносят ущерб всему обществу, поскольку подрывают доверие к суду как таковому.

Наша борьба с незаконным распространением порочащей информации и персональных данных тоже слабо отражает общемировую тенденцию. А она такова, что пределы неприкосновенности частной жизни обратно пропорциональны степени публичности затронутого лица: сильнее всего закон должен защищать обычных людей. Люди же известные и публичные (артисты, спортсмены, политики) должны мириться с тем, что за ними пристально следят и пристрастно обсуждают. Именно так должны рассуждать и судебные органы, рассматривая соответствующие иски.

Не все так просто и с ответственностью за клевету. Например, в правозащитных и вообще в либерально настроенных кругах принято думать, что в Казахстане драконовскими мерами ограничивается свобода слова, а в развитых западных государствах говорить и писать можно все, что угодно и совершенно безнаказанно.

Это, конечно, совсем не так.
В том же постановлении ЕСПЧ по делу Мильевича вновь подчеркивается: уголовная ответственность за диффамацию (клевету) сама по себе не может считаться несоразмерной преследуемой цели – защите репутации третьего лица. Другое дело, что нужно сдержаннее относиться к клевете как способу защиты подсудимого. Что не мешает жестко пресекать умышленное распространение лжи, способной разрушить чью-то жизнь.

Короче говоря, дьявол в деталях. В тех самых деталях, которые требуют ювелирной законодательной и судебной работы.