Вспоминая Николая Раевского

Серьезное увлечение

Александр Пушкин, «громадное явление русской истории, литературы и мысли, произвел на свет огромную литературу о себе, и он неотделим от этой литературы, от Пушкинианы. Разумеется, речь идет о литературе особой, избранной, – пишет составитель сборника «Цент­ральный Пушкинский комитет в Париже (1935–1937)» Михаил Филин, – о высоких взлетах мысли, интеллектуальных откровениях, в лучших своих образцах даже конгениальных творчеству нашего поэта».

К такой литературе относятся книги Николая Раевского (1894–1988), соединяющие точность анализа и перспективность выводов. Серьезное увлечение Пушкиным началось для писателя в 1928 году, когда в руки Николая Алексеевича попал двухтомник пушкинских писем: «Внутри зреет решение все бросить и отдаться постигшей меня страсти. Что и говорить, симптомы тяжелого заболевания налицо, и название ему – Пушкин!» Писатель прошел Первую мировую и Гражданскую войну, путь военного эмигранта (Галлиполи, Болгария, Чехословакия). Написанные в 30-е годы ХХ века и опубликованные в конце ХХ столетия произведения Николая Раевского «Добровольцы» и «1918» принадлежат перу молодого поручика, интеллигента, экстерном прошедшего курс обучения в военном училище, и раскрывают трагедию человека, пережившего революцию и Гражданскую войну. Тревожное ощущение катастрофы пронизывает страницы «Дневника галлиполийца», в основу которого положена часть дневника автора со дня оставления Крыма войсками Русской армии (1921).

В конце Великой Отечественной был арестован, провел три месяца в тюрьме. В 1945 году вновь арест и пять лет лагерей. Затем высылка в Сибирь вплоть до реабилитации. В 1960 году переехал в Алма-Ату, работал в республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии, переводил статьи по разным разделам хирургии. «Город совершенно удивительный, – оставит запись об Алма-Ате Николай Раевский, – сплошной старинный парк».

В Алма-Ате увидели свет его книги «Когда заговорят портреты» и «Портреты заговорили». По стилю научные исследования, но отдельные очерки содержат литературные портреты Пушкина, Долли Фикельмон, Натальи Гончаровой, написанные живо, ярко, впечатляюще.

Николаю Раевскому посчастливилось разыскать в Праге и опуб­ликовать много нового, уточнить переводы, отличавшиеся неточ­ностью как фактологической, так и небрежностью в передаче содержания, которое иногда было изложено весьма приблизительно. Поиски замка Бродяны в Словакии Николай Раевский начал потому, что хозяйкой его была дочь Александры Николаевны Гончаровой. Поиски отнимают немало времени. Автор восхищается Национальной библиотекой в Праге, в которой собрана самая богатая в Западной Европе пушкиниана – русская и иностранная. В одном из ее фондов хранится четверть миллиона русских книг, в том числе все, что осталось от знаменитой библиотеки Смирдина, которой пользовался еще Пушкин.

В книге-исследовании Николая Раевского «Портреты заговорили» не только передаются работа мысли ученого-исследователя, захватывающие перипетии поиска, радость долгожданных открытий или боль разочарований. Время – один из героев повествования. Тысяча девятьсот тридцать третий год, тридцать четвертый и тридцать пятый проходят безуспешно. Автор торопится: герцогине около восьмидесяти лет. Реалии современной действительности настораживают: «В Европе после прихода к власти Гитлера очень неспокойно».

И когда совершенно случайно, поздней осенью 1936 года, перелис­тывая «Русский архив» П. И. Бартенева за 1908 год, Николай Раевский обнаружил упоминание о дочери Александры Николаевны, вышедшей за герцога Ольденбургского, а затем благодаря сотрудникам Французского института имени историка Эрнеста Дени, в котором работал помощником библиотекаря, находит точные данные о ней, пишет сам письмо на официальном бланке: «С глубоким волнением я думаю о том, что, быть может, Вы сами знали свою тетку и что в этом случае, без сомнения, в Вашей памяти остались какие-либо личные воспоминания о ней», оказывается слишком поздно. Приходит ответ от графа Георга Вельсбурга: «Моя бабушка все хотела лично Вас поблагодарить и сказать, что она очень сожалеет, не имея возможности сообщить Вам сведения о Пушкине, так как ее мать никогда не хотела говорить на эту деликатную тему, касающуюся ее сестры».

Автор остро ощущает, как обор­валась последняя живая связь с тем временем. Ему, к сожалению, так и не удалось встретиться с дочерью Александры Николаевны, любившей сидеть у ног вдовы поэта. Но Николай Раевский решил воспользоваться приглашением графа посетить замок во время пасхальных каникул 1938 года. К визиту он готовился тщательно: перечитал все, что можно было достать в Праге, об Александре Николаевне, ее семье и ее отношениях с Пушкиным. Фактически Николай Раевский очень подробно рассказывает не только о детстве сестер, но и о нравах их родителей («любящий, но беспутный дедушка Афанасий Николаевич промотал огромное состояние», отец «Николай Афанасьевич, одаренный и прекрасно образованный человек, психичес­ки ненормален», «матери боятся, но вряд ли ее уважают»), об обс­тановке в семье («тяжелая»), о домашнем образовании (барышни знали французский, русский, немецкий, брали уроки музыки и рисования).

Результатом поездки в Бродяны стало точное установление места погребения Александры Николаевны Фогель фон Фризенгоф: фамильный склеп в окрестностях замка. В отлично сохранившемся альбоме Александры Николаевны преобладали портреты членов семей Пушкина и Ланских, друзей и знакомых. Сравнивая порт­реты, акварели и фотографии Натальи Николаевны, Раевский подробно описывает дагерротип, на котором запечатлены сестры в окружении детей. «Прекрасные, тонкие, удивительно правильные черты лица. Милое, приветливое лицо – любящая мать, гордая свои­ми детьми. Невольно вспоминаются задушевные пушкинские письма к жене. На известных до сих пор изображениях Натальи Николаевны, как мне кажется, нигде не передан по-настоящему этот немудреный, но живой и ласковый взгляд».

Николай Раевский опровергает слухи о том, что в замке Фризенгофов состоялась встреча Натальи Николаевны с Дантесом. Тем самым он не согласен и с мнением Анны Ахматовой о вероятности подобной встречи, так как дневника Александры Гончаровой она читать не могла. Многое открыл Николай Раевский, работал в архивах, библиотеках, частных коллекциях. Многие документы впервые ввел в научный оборот, потому что искренне верил в то, что «чем лучше мы знаем жизнь Пушкина, тем глубже и точнее понимаем смысл его творений».

Документ большой важности

В очерке «Фикельмоны» описан процесс поиска дневника графини Фикельмон и писем Пушкина к ней. «Мелькают передо мной Прага, Венеция, Рим, Вена, Лондон, Париж, дворцы, имения, замки… Стараюсь не упустить ни одного возможного варианта». Правнук графини Дарьи Федоровны князь Альфонс 22 ноября 1942 года отвечает на письмо Раевского и обещает выслать из Теплица копию письма поэ­та и текст дневниковой записи прабабушки о дуэли и смерти Пушкина.

Этот день Раевский называет одним из счастливейших дней своей жизни: найдены архив Фикельмонов, неизвестное письмо Пушкина и существует дневник графини, о котором не знал никто. Но настает и более счастливый день, когда исследователю подают заказной пакет с немецким штемпелем «Теплиц-Шенау»: «С волнением читаю неизвестные строки поэта. Потом принимаюсь за дневниковую запись: «Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина...» Сто пятьдесят строк французского текста. Сразу же вижу, что передо мной до­кумент большой важности...»

Центральным очерком книги «Портреты заговорили» является, безусловно, очерк «Д. Ф. Фикельмон в жизни и творчестве Пушкина». Николай Раевский, анализируя стиль писем поэта к графине, сравнивает французский подлинник и русский перевод, подчеркивая при этом, что русский перевод подчас выглядит бледнее, не передает всей гаммы чувств и оттенков. Главная ценность записи, по мнению Н. А. Раевского, – превосходный анализ «взаимоотношений Пушкина, Натальи Николаевны и Дантеса во время развития драмы – графиня здесь непосредственная наблюдательница». «Непосредственным поводом к дуэли явилось, по мнению графини, поведение Дантеса а un bal («на балу» – конечно, у графа Салтыкова), который своим обращением с женой ее скомпрометировал. Кровавая развязка стала неизбежной именно с этого момента. Изложение графини, надо сказать, чрезвычайно убедительно и, на мой взгляд, не оставляет сомнений в отношении повода к посылке рокового письма».

Задумавшись над обликом Натальи Николаевны, о ее роли в судьбе поэта, Николай Раевский основательно прочитывает и анализирует всю литературу о ней. Нелегко приходилось ей в роли жены первого поэта России, «который для одних был гордостью страны, а для других весьма неприятным, неуживчивым человеком, обладавшим острым и язвительным языком». Блистательная красавица жила в тягостной атмосфере напряженного и не всегда благожелательного внимания. Эфемерный образ Пушкиной как «блистательной и легкомысленной красавицы, сущность которой проявлялась единственно в ее страсти к светским развлечениям» распадается.

Деловая, чрезвычайно деликатная в отношениях с людьми, хорошая хозяйка, заботливая жена, мать и сестра, справляющаяся со всеми заботами по дому и воспитанию детей. В мае 1836 года Наталья Николаевна фактически исполняла обязанности секретаря редакции «Современник». В то же время автор книги категорически против идеализации Натальи Гончаровой. Она была живым человеком, со своими достоинствами и недостатками и «все же оставалась на земле. Оторваться от нее, приблизиться к тем духовным вершинам, где царил ее гениальный муж», ей было трудно.

В дневнике Долли Фикельмон текст записи о дуэли и смерти поэта занимает 11 страниц второй тетради. Датирована запись 29 января 1837 года. Обращает на себя внимание самое первое предложение, содержащее личностную оценку трагической катастрофы: «Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина, этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы!» Вероятнее всего, по мнению Раевского, 29 января дневник был только начат. Гладкие литературные фразы, ровный и четкий почерк, тщательно выписанные слова, практическое отсутствие помарок – все это свидетельствует о том, что текст обработан очень тщательно. Раевский отмечает чрезвычайно сдержанный общий тон записи, ничего личного, никаких следов личных переживаний: «Ее мать могла войти в кабинет Пушкина и при всех опуститься на колени перед умирающим гением. Жене австрийского пос­ла пришлось остаться дома…» (несмотря на семь с лишним лет знакомства, долгую дружбу и короткое, но все же увлечение гениальным человеком).

Николай Раевский подчеркивает взволнованное и искреннее начало записи о дуэли и смерти поэта, именно оно было написано сразу же по получении трагичес­кого известия. Основную часть повествования исследователь характеризует как памятную запис­ку о дуэли и смерти Пушкина, предназначенную для потомства, для истории. Он пишет об особой ценности слов Долли Фикельмон, близко знавшей всех участников драмы. Искреннее сочувствие к поэту ощущается на протяжении всей записи, что не мешает ей видеть его житейские ошибки, самая большая из которых – женитьба.

Ценность книги Раевского «Портреты заговорили», обогатившей мировую пушкиниану, в том, что большое количество иноязычных документов, в том числе выдержки из писем Александра I к юной графине внучке Кутузова Долли Фикельмон и ее матери Елизавете Хитрово, переведены с французского самим Раевским и опубликованы им впервые. Для книг Раевского характерно многоуровневое восприятие, зависящее от культурного контекста, вложенного автором, и от уровня читающего.

Люди-перекрестки

Казахстанский пушкинист с мировым именем и признанием Николай Раевский верил в предначертания, в то, что «много раньше нашего рождения уже предначертаны все механизмы нашей жизни», и 29-я дуэль Пушкина, оказавшаяся роковой, должна произойти. У многих знакомых и почитателей таланта Раевского возникала мысль: не потомок ли он легендарного генерала от кавалерии, героя войны 1912 года Н. Н. Раевского? Николай Алексее­вич уверял, что его фамильная дворянская ветвь более скромна. Но в альманахе «Голоса Сибири» Мэри Кушникова пишет: «Существуют дома-перекрестки, в которых, как по волшебству, неизбежно когда-нибудь да встретятся очень нужные друг другу люди, давно желавшие узнать друг друга. Существуют и люди-перекрестки – они рассказывают тебе о человеке, о котором знал только понаслышке... и вот уже происходит встреча, и иногда завязывается тоненькая, но прочная нить на долгие года...»

Воспоминания давались Мэри Моисеевне нелегко, она возвращалась в прошлое, беседуя с дорогими людьми, многих из которых уже нет среди нас. С Николаем Раевским, весьма пожилым человеком, крохотного роста, с крупной головой, черты которого удивительно кого-то напоминают, познакомил ее в Алма-Ате Ростислав Петров. Во время беседы они свободно переходят на французский, но сюрприз впереди.

Во время одной из встреч Раевский подарил Мэри дамский карнет, маленькую книжечку с золотым обрезом, в корочках выцветшего бархата, видно, раньше зеленого, а теперь болотного цвета. Аромат времени обволакивает, завораживают дивные пейзажные миниатюры, стихи и посвящения хозяйке салона и маленького альбома. Уже в Сибири Мэри Моисеевна обнаружит удивительное портретное сходство Николая Раевского и его предка-генерала по тобольскому медальону генерала Раевского: «Крупная голова, чуть выпуклые глаза под нависшими дугами бровей, характерный крупный нос, твердый круглый подбородок, особая посадка головы... По многим портретам убедилась, что генные черты, как тавро, отмечают потомков какого-нибудь рода на много поколений вперед».

Один из интереснейших писателей – мемуаристов русского зарубежья начала ХХ века, автор «Дневника галлиполийца» и «Русского гарнизона в Болгарии», Николай Раевский останется в мировой пушкиниане как создатель интеллектуального бестселлера «Портреты заговорили».