Загадки мемуаров

«Без купюр»

Называется книга просто – «Четыре тетради».

– Она умерла в 93 года – уснула и не проснулась, – рассказывает внучка Ляйли Галимжановой Асель Караулова. – Когда разбирали ее вещи, то нашли четыре толстые общие тетради, которые были исписаны ее малоразборчивым размашистым почерком. Это были воспоминания о ее детстве, юности и молодости. Как поступила во ВГИК, вышла замуж, начала работать… Набрав их на компьютере, мы (ее семья – дети, внуки и правнуки) решили издать их. Книга получилась интересной и нужной. Как сказали историки и работники госархива, где мы провели много времени, сверяя данные, изложенные в дневниках Ляйли Галимжановой, письменных исторических свидетельств из уст людей, которые пережили то время, – со второй половины 30-х до 1947 года, почти нет: люди боялись.

Так как у автора дневников прекрасный слог, то книга, изданная на их основе, вышла практически без купюр, по словам внучки, редакторы убрали только пару очень личных моментов.

Ей было 13 лет, а брату – 9, когда они остались полными сиротами. Их вырастила тетя Рая, младшая сестра умершей в октябре 1937 года матери. Все остальные родственники фактически отвернулись от семьи репрессированного и расстрелянного в 1938 году юрисконкульта Наркомзема КазССР Галиуллы Галимжанова.

– Это все наложило огромный отпечаток и на ее жизнь, и на характер, а он у Ляйли Галимжановой был твердым, иногда даже жестким, – вспоминает Асель Караулова. – Но когда я прочитала ее дневники, то поняла, что пережить такое, не сломаться, выйти в люди и сделать блистательную карьеру, может только очень сильный человек.

                                                                    ^{С отцом Галиуллой и матерью Рабигой}

Судьба близких ей людей (отца и деда) оставалась неизвестной вплоть до перестройки. После ареста отца и отправки, как им сказали, на 10 лет на Колыму без права переписки, семья надеялась, что он жив.

Она уже была на пенсии, когда, наконец, получила информацию об отце. Оказалось, он был расстрелян в тюрьме в 1938 году. И Ляйла Галимжанова заново пережила ту трагедию, которая постигла ее семью, решив изложить период репрессии на бумаге.

Со слов внучки, ее бабушка близко общалась со многими яркими людьми своего времени. Среди них, например, министр культуры СССР Екатерина Фурцева, первый секретарь ЦК КП Казахстана Динмухамед Кунаев, дружила с художницами Айшой Галимбаевой и Гульфайрус Исмаиловой, актрисой Хадишой Букеевой.

– Мы надеялись, что в ее дневниках будет что-то и про них тоже, но нет – о большинстве тех, с кем она близко общалась, не оставила никаких воспоминаний, разве что упоминала о них в интервью, – продолжает Асель. – У нее был такой принцип – идеальных людей не бы­вает, «Единственный, кем я всегда восхищалась, – это Мухтар Омарханович Ауэзов», – говорила Ляйля Галимовна. Я думаю, что это связано с тем, что она не умела обманывать, поэтому и не стала, видимо, оставлять какие-то свои оценочные суждения. Она ведь за словом в карман не лезла. Я была еще маленькой, но помню, как она общалась с высокопоставленными чиновниками, членами нашего политбюро – жестко и бескомпромиссно, если надо было отстоять свою точку зрения. Ляйла Галимовна вообще больше вспоминала не о сильных мира сего, а об обычных людях – режиссерах, их помощниках, секретаршах. Она была уже совсем старенькой, когда призналась, что самым главным своим достижением считает не то, что была первой женщиной, окончившей ВГИК и ставшей министром, а то, что у нее была возможность помогать талант­ливым людям. Это и режиссер Ермек Шынарбаев, и блистающие на мировых концертных площадках сестры-музыканты Накипбековы. Очень много занималась тем, что выбивала квартиры людям искусства. «Мне важно обеспечить человеческие условия для жизни, чтобы они могли творить», – говорила она.

Залогом ее длинной жизни и великолепной памяти, которую она сохранила до конца жизни, с одной стороны, возможно, была генетика, с другой – самодисциплина и режим, считают ее родные.

– У нее были какие-то болячки, но ничего такого, что мешало бы качеству жизни, не было, – говорит Асель Караулова. – Нельзя сказать, что она много занималась спортом, но неукоснительно выполняла все рекомендации врачей – принимала лекарства и витамины, правильно питалась, вовремя ложилась спать, утреннюю гимнастику заменила танцами под хорошую музыку, старалась много ходить, даже когда ей было уже 90. Мы старались ни в чем ей не отказывать, но потребности у нее были маленькие, она была очень аскетичной в быту. Самым ценным подарком для нее были книги. Библиотека у нее и так была огромной, но она все время просила новые издания. Все книжные новинки (например, тех же нашумевших лауреатов международной Букеровской премии Пелевина и Сорокина) прочитывала одной из первых.

Многослойный текст

Редакторами книги выступили два историка – правнук Ляйли Галимжановой Арслан Аканов и его научный руководитель, PhD, профессор Назарбаев Университета Михаил Акулов.

В воспоминаниях Ляйли Галимжановой читатель, по мнению Михаила Акулова, имеет дело с многослойным текстом:

– На самом поверхностном уровне – он о наиболее противоречивом времени в истории советского Казахстана и СССР. То есть сложных моментов в тексте предостаточно, но лично для меня кульминацией является сцена встречи 14-летней Ляйли в тюрьме со своим обреченным отцом. Он догадывается о приговоре и тихо говорит ей, что «если будет Сталин жив, ты станешь человеком». Она запомнила эти слова на всю жизнь и почти полвека спустя воспроизвела их в своих дневниковых записях не для того, чтобы показать, какими сталинистами были отец или она. В общепринятом смысле они ими не были. Но как объяс­нить веру человека в строй и в вождя, который обрек его самого на смерть, а его родных на существование с клеймом «члены семьи изменников родины». Это загадка загадок, разгадку которой я до сих пор нигде не услышал.

Но такие лакуны и указывают на более глубокий уровень текста. Не берусь утверждать, что основная задача автора мемуаров состояла в том, как обосновать насилие и нужду тех лет. Кажется, что она нам говорит о том, как ей некомфортно в настоящем времени – в пресловутом застое и ее память пытается связать близкие по времени, но далекие по ощущениям эпохи. Как пристрастный читатель, Михаил Акулов обратил внимание еще на два тайных аспекта мемуаров Ляйли Галимжановой:

– Первый касается эмоционального фона или содержания воспоминаний, когда чувства нужно подавлять или скрывать от общественного глаза. Поэтому эти мемуары – настоящий кладезь эмоционального материала. Второй аспект связан с гендером. Несмотря на максимально приватный характер этих записок, автор редко позиционирует себя как женщину. С чем это связано? С преодолением самоцензуры или с тем, что гендер играл заметную роль в самоидентификации автора воспоминаний? Каким бы ни был ответ, сама проблематика, конечно же, заслуживает внимания. И так как воспоминания Ляйли Галимжаной никак нельзя отнести к посредственным, я хочу выразить надежду, что благодаря таким многослойным текстам, требующим многостороннего анализа, исторические дисциплины Казахстана обогатятся не только фактами, но и новыми историческими подходами, – сказал он.

Арслан Аканов, кандидат PhD, аспирант программы «Евразийские исследования» Назарбаев Университета так же, как и его коллега, пытается разгадать парадоксы судьбы автора книги «Четыре тетради».

– Не знаю, с чем это связано, но она не вспоминает события после 1947 года, – говорит молодой ученый. – Возможно, это характер нашей апашки, которая не любила ностальгировать о прошлом, а, может быть, что-то еще. В любом случае, она самым важным в своей жизни считала семью. И, наверное, поэтому решила посвятить основную часть воспоминаний детскому и подростковому периоду. Поэтому так много рассказывает о жизни своих родителей, бабушки и дедушки, приоткрыв дверцу в тот мир, где есть контекст 30–40-х годов, унесших ее отца и деда.

Зенит ее карьеры пришелся на 1961–1967 годы, когда она работала министром культуры Казахской ССР. С 1977 по 1981 год занимала пост главы Госкино. На пенсию, как считала сама Ляйла Галимовна, ее отправили рано – в 58 лет. Но это, по словам Арслана Аканова, уже работа историков – выяснить, почему все сложилось не так, как она хотела. В любом случае, по его мнению, годы ее министерской работы выпали на очень интересный период в жизни Советского Союза и мира. 1961 год – разгар послесталинского, хрущевского периода, а ушла она с поста в 1967 году, за год до Пражской весны, после которой многие люди разочаровались «в социа­лизме с человеческим лицом».

Годы ее работы пришлись на период либерализации советской культурной политики, но парадоксов действительно было много. Один из них – и она сама, и ее брат Кемель, несмотря на био­графию, сделали блистательные карьеры. Он, инженер-горняк, в середине 70-х годов занимал тоже довольно высокий пост – был председателем Госкомитета Совета Министров Казахской ССР по профессионально-техническому образованию.

Когда Ляйлю Галимжанову назначали заместителем министра культуры в 1959 году, вдруг выяснилось, что она даже не член партии. Ей когда-то отказали в приеме в комсомол, потому что она была дочерью «врага народа». Но этот вопрос быстро решили – экстренно приняли в партию.

– Думаю, ответом на вопрос, почему все-таки ее карьера так быстро развивалась, является то, что в те годы, в частности, при Динмухамеде Кунаеве, руководители ведомств воспитывались из числа профессионалов – система четко работала над воспитанием кадров. Ляйла Галимовна, преж­де чем стать заместителем, а потом министром культуры, после окончания ВГИКа служила актрисой Алматинского ТЮЗа, была главным режиссером Казахского телевидения. В общем, профессионально вполне подходила на эту должность, но, кроме всего прочего, ей, наверное, помогла дружба с Мухтаром Ауэзовым, о котором она очень много и с большой теплотой упоминает в своих мемуарах. Он был фигурой, которой она, можно даже сказать, поклонялась.

Описывая свое знакомство с Мухтаром Омархановичем, Ляйла Галимжанова пишет, что это произошло в 1947 году, когда она поступила в аспирантуру Академии наук Казахской ССР. Она так и не стала искусствоведом, потому что в конце 40-х начались гонения на национальную интеллигенцию, в том числе и на Мухтара Ауэзова. В отношении нее власти тоже спохватились – как так?! В советской аспирантуре учится дочь «врага народа»! Это был, можно сказать, последний привет сталинизма.

Когда в конце 50-х политический климат начал меняться, ее карьера пошла резко вверх. В 1958 году в Москве проходила декада казахского искусства. Казахское телевидение, главным режиссером которого она была, впервые организовало телетрансляцию на весь Союз. В Алма-Ату, как вспоминает автор мемуаров, они, ее организаторы, вернулись героями, и ей вскоре предложили стать заместителем министра культуры. Но она не планировала чиновничью карьеру, собиралась засесть за написание сценариев, поэтому стала отказываться, но тут ей позвонил Мухтар Ауэзов. Он, как вспоминала Ляйла Галимовна, сказал, что «все хотят быть писателями и артистами, но кто же тогда будет руководить? Неужели только те, кто сам ничего не умеет делать?»

Пара моментов из ее деятельности на посту министра. В начале 60-х в СССР приезжал придерживавшийся левых взглядов известный американский художник и писатель Рокуэлл Кент. В Алма-Ате его встречала министр культуры Ляйля Галимжанова. Видимо, они нашли общий язык, потому что он писал ей и из Ташкента, куда направился из столицы Казахстана, и из Америки, когда вернулся домой. В них он возмущается тем, что абстракционисты смеют идти против «такого единственно истинно народного вида искусства, как социалистический реализм». Эти письма хранятся в личном фонде Ляйли Галимжановой в Центральном государственном архиве. Они, по словам Арслана Аканова, – одно из доказательств того, что в то время социалистическое воспринималось как выражение истинно народного. Никакого противоречия между национальной формой и социалистическим содержанием современники Ляйли Галимжановой не видели.

Второй момент связан с ее работой под началом минист­ра культуры Советского Союза Екатерины Фурцевой. Найденное историками в архиве постановление об улучшении мер по проектированию памятников в СССР обязывало отделы изобразительных искусств министерств культуры союзных республик обеспечить действенный конт­роль за их качеством.

– Я привожу этот пример, так как сейчас идет много дебатов в академической литературе и в YouTube на тему того, насколько советские чиновники были самостоятельны в принятии решений, находясь под диктатом Москвы, – говорит Арслан Аканов. – Здесь есть один такой пример, который говорит о том, что истина где-то посередине: чиновники на местах реинтерпретировали директивы, спущенные из Москвы, то есть находили способ продвинуть свои интересы. Одно из них – решение госкомиссии по приему памятников на территории КазССР под председательством Ляйли Галимжановой о сооружении памятника Алиби Джангильдину. Но он почему-то был установлен гораздо позже – на площади перед вокзалом Алма-Ата-1 в 1975 году, а в 1961-м что-то не срослось.

Его автором изначально должен был стать архитектор Толеу Басенов, но впоследствии, много лет спустя, им выступил Шота Валиханов. И вот в связи с этим вопрос: почему не Басенов, а он? Поисками ответов на этот и другие вопросы нам еще предстоит заняться.

Мемуары Галимжановой, по мнению ее правнука, дают читателям не только представление о повседневной жизни в СССР 30–40-х годов, но и ставят ряд важных историографических вопросов, раскрывают миро­ощущение человека, который, впитав в себя лучшее из мировой культуры, сохранил глубоко национальное самосознание.

– Эти воспоминания – важный источник по истории советского Казахстана, представляющий интерес не только для нас, потомков Ляйли Галиевны, но и для всех, кто интересуется историей нашей страны, – считает Арслан Аканов.