Казахская дочь русского народа

Все бьются над загадкой интернационализма, а у нее, правнучки купца Лушникова, внучки пасечника Герасима, односельчанки Первого Президента Казахстана Нурсултана Назарбаева получилось просто и естественно стать акыном, примерной казахской невесткой, матерью и бабушкой. В нынешнем году Надежда Лушникова будет отмечать свое 80-летие, если не помешает коронавирус, участием в очередном айтысе.

– Ну вот, я начинаю свой рассказ, – говорит Надежда Андреевна. – Родилась в поселке Чемолган. Росла, как и все деревенские дети: бегала разутая-раздетая, баранов пасла в горах и радовалась жизни. Счастьем было, если удавалось купить в Каргалы булку белого хлеба. Если он бывал совсем сырым, мама разминала мякиш с мукой и делала затируху. Но мы не воспринимали это как трудности.

В общем, все как у всех. Не­обычно только то, что бог пос­лал мне поэтическое слово, с которым я выступала на айтысах. Одно из моих вступлений-знакомств с соперником было переведено алматинским поэтом Михаилом Купреевым на русский язык:

С поющим сердцем

я иду к вам, люди,

С собой домбру

на праздник приношу,

Ведь без меня здесь

праздника не будет,

Сама я праздник,

и со мной домбра.

Напев мой бьется,

как волна о берег,

Свои слова любви родному краю,

Как драгоценный камень,

выбираю.

Пусть мне люди верят,

Я верблюжонок, молодая лань,

В поэзии я холмик, не вершина,

Но, Родина, я дочь твоя,

Ты стань в стихах моих

роднее сына.

Мой голос, словно свежий

ветерок,

Напев казахский нежен и спокоен.

Я полюбила, русская, Восток,

Он стал моею встреченной

судьбой.

А вдохновение диким скакуном,

В моих напевах мчится

день за днем.

Хоть Казахстан акынами

воспет,

Ему в стихах я свой несу привет…

Я росла на поэзии Жамбыла и Суюнбая. Домбра в моей жизни появилась после того, как я поверила в себя как акын, а акын без домбры – как человек без друзей. Она его сопровождает по жизни, она помогает собрать мысль и быстро схватывать информацию о тех краях, откуда соперник. Задача акына рассказывать в игривой, ироничной форме о негативных сторонах жизни.

Куаныш Баймагамбетов, старейший наш акын, когда я первый раз участвовала в айтысе в Чимкенте, сказал: за хорошее агитировать не надо – его никто не сможет отнять, а вот бороться с тем, что мешает людям шагать вперед, может только акын. И правда, порой мы говорим, «щипая» за самое сердце. Поэтому и говорят, что айтыс – это голос простого народа, который помогает ему быть услышанным властями.

Айтысы как вид народного творчества запали мне в душу с детства. Поэтому я и пошла в учителя казахского языка и литературы. 27 лет я отдала учительскому делу, пока не занялась поисковой и исследовательской работой, посвященной творчест­ву поэта-импровизатора Умбеталы Карибаева, ученика и друга Жамбыла.

Когда я снохой пришла в аул, который сейчас носит его имя (тогда он назывался колхозом имени Кирова), этот человек по казахскому обычаю открывал мне лицо, знакомил с местами, где мне предстояло жить. До войны здесь сеяли табак, а руководил колхозом мой свекор – Нурбек Денгельбаев. Люди долго еще помнили полевой стан, где он в прямом смысле спасал людей от голодной смерти. Недалеко от него есть безвестные могильные холмики тех, у кого не хватило сил дойти до стана…

Благословение Жамбыла

– А в какой семье Вы сами родились?

– Я здешняя. Мои предки, купцы третьей гильдии, переселились сюда в XIX веке. Возле фаб­рики «Рахат» стояла некогда чайная фабрика моего прадеда. Когда Алматинская область отмечала свое 60-летие, то среди достижений было упомянуто, что в 1913 году продукция купца Лушникова была представлена на выставке, посвященной 300-летию дома Романовых.

Ну а дальше все опять как у всех. Отец погиб под Курской дугой, мама поднимала меня одна. Таких, как она, называли гектарницами. Эти женщины брали по гектару земли и всю весну, лето и осень, выращивая овощи, работали за полмешка сахара.

Но я хочу сказать, что жизнь ни перед кем не остается в долгу. Любое доброе дело, даже если оно с игольное ушко, всегда вернется. В селе, где я родилась, жили два одиноких старца – Кара-­Омар и Сары-Омар. Сыновья у обоих погибли на фронте, их матери умерли от горя, а снохи, забрав детей, ушли устраивать свою судьбу. Не знаю, сколько дворов было тогда в нашем Чемолгане, но сельчане договорились, что каждый дом будет готовить им еду по очереди. Это был неписаный закон.

Когда однажды пришла наша очередь, мама послала меня, 6-летнюю, к Сары-ата с каст­рюлькой борща. «Раскрой ладошки», – помню, сказал дед, решив дать свое благословение. Я подумала, что он что-то хочет дать, но ручонки ведь маленькие, туда мало что вместится, поэтому приподняла подол платья. А он, засмеявшись, сказал: «Етегіңе ел толсын» – «Пусть тебя всегда оберегают люди».

В 1949 году пошла в первый класс. В Чемолган из своей Первомайки, так называлось отделение большого колхоза, ходили в школу большой гурьбой. А потом я сломала руку, и меня перевели в ту, которая была рядом с домом, – начальную казахскую.

Язык трудно давался, до школы я не знала казахский совсем, первые два класса были сплошные тройки. После 4-го класса у нас дома собрались все родственники – и бабки, и дедки, и тетки, и дядьки, и даже крестный – на семейный совет.

Поговорили, посоветовались, потом пригласили меня. «Наденька, – сказали они, – пусть на класс ниже съедешь, но пойдешь теперь в русскую школу в Чемолгане». Я заплакала. Я с таким трудом шла к своим пятеркам, а тут предлагают сесть на класс ниже! Нет, я была не согласна! И настояла, чтобы меня отдали в казахскую школу-интернат в Каскелене.

После 7-го класса решила вмес­те с другими одноклассниками поехать учиться в город. На кого – и сама не знала. Ходили по разным училищам Алма-Аты. В одном из них сидели представители Саратовского летного училища. Посмотрели на нас, а мы, деревенские, все такие крепкие, румянец на всю щеку, и уговорили поступать к ним.

Дядя Иван, брат матери, как узнал, что я собираюсь в Саратов, сразу приехал к нам и велел, пока не поздно, забрать документы. «Летное дело не для девочек», – сказал он. И я снова пошла в школу. Все места в интернате уже были заняты, но наш директор Абдрахманов-агай принял меня 201-й ученицей.

После 8-го класса с подругой Алимкаш поехала в Кзыл-­Орду поступать в педучилище. Я ­поступила, а она нет. Пришлось на оставшиеся деньги отправлять ее домой, а самой кое-как перебиваться на одних помидорах до стипендии. В те годы это педучилище было сильнейшим в республике. Все 30 девочек, выпускниц 1961 года, выбились в люди. Кто-то пошел работать в комсомол, другие, окончив потом институт, стали директорами школ, Мария Жуйриктаева – депутатом Парламента, Шамша Беркимбаева – минист­ром образования. Некоторых уже нет в живых, с остальными стараемся быть вместе и в радости, и в беде.

Там же, в педучилище, состоя­лась моя первая встреча с поэзией. Мы выпускали к праздникам газету «Отан қызы», где и было опубликовано мое первое стихотворение. Оно так и называлось «Первое слово». Этот номер мы готовили к встрече с народным поэтом, одним из секретарей Жамбыла Аскаром Токмагамбетовым. После встречи он сказал, что каждую среду в местной областной газете «Лениншіл жолы», где он был редактором, работает литературный кружок, куда и я тоже могу прийти.

За неделю я написала целую тетрадь стихов. Пришла, послушала его, послушала других, но свои стихи читать не стала – они были совсем другие. Аскар-ага с тех пор начал потихоньку учить меня силлабо-тоническому стихосложению. Сам он имел привычку говорить экспромтом в стихах. Побыв его ученицей, скоро я научилась отвечать учителю тем же самым. «Адам топырағына тартпай қоймайды екен» («Человека тянет к корням»), – сказал однажды Аскар-ага. Не сразу поняла, что он имел в виду. Смысл дошел позже.

Я ведь родилась среди большого поэтического наследия Жетысу, благословение получала от самого Жамбыла. Совсем малышкой с подружкой Альмекей увязалась в соседнее село за ее матерью, Шаметай-тате, внучкой, между прочим, батыра Едиге и участницы многих ­айтысов. Когда дошли наконец, то усталая Альмекей осталась во дворе, а я зашла с тетушкой в юрту, где сидел старец в белых одеждах. Они поздоровались, хозяин юрты спросил: «Дочь твоя? Глаза у нее твои». У тетушки Шаметей глаза дейст­вительно были зелеными, и у меня тоже. Меня он угостил огромным красным яблоком, его аромат я помню до сих пор. Чтобы не делиться с Альмекей, я съела его, сидя у порога юрты.

Потом я несколько раз видела того старца в нашем Чемолгане в доме Абиша, отца Нурсултана Назарбаева. О том, что это был сам Жамбыл, я узнала много лет спустя, когда приехала к тетушке Шаметай выразить соболезнование – умерла Альмекей.

Тем яблоком Жамбыл как бы благословил меня. А то откуда бы мне, русской девочке, внучке пасечника Герасима, оказаться в казахской поэзии? То, что я много, в иные дни по три раза, состязалась с внуком Жамбыла Алимкулом, – тоже, наверное, отголоски того далекого дня.

Приедут, бывало, в музей Жамбыла люди из Москвы, Кие­ва или еще откуда-нибудь – и меня снимают с уроков, Алимкула отзывают с работы (он работал заведующим автоклубом), и мы состязаемся перед гостями в айтысе! Если нет Алимкула, то вступала в поединок со своим кайнага Асимханом, деверем-фронтовиком, сильнейшим поэтом. Жамбыл провожал его на фронт. Кайнага считал, что благословение великого старца и спасло его от смерти.

С народным поэтом, прославленным Манапом Кокеновым, я целых 28 раз состязалась на айтысах! В наше время вообще мало было молодых акынов, поэтому моими соперниками часто бывали акыны-аксакалы. Это были не просто старики – большие сказители, они много сделали для своего народа, донеся до него его историю из глубокой старины. Память у них была получше любого компьютера. Умбеталы Карибаев мог целый месяц под домбру исполнять свои дастаны. Хотя делать это в те годы было непросто – идеология была другая.

Ведь почему я говорю сегодня спасибо Нурсултану ­Назарбаеву? Потому что, дав жизнь программе «Рухани жаңғыру» и проекту «Асыл-мура», Первый Президент снял путы с наших рук и ног.

В первой моей книге «Елiм менiң», которая вышла в 1963 году, есть большая баллада о Карасай-батыре. Аскар Токмагамбетов (ему я первому принесла на суд свою книгу) тогда сказал: «Надя, надо изменить имя героя. Его нельзя пока называть открыто». И мы переименовали Карасай-батыра в Аладая.

…Акыном я еще стала потому, что жить на той земле, где я родилась, – у подножья Ушконыра – это счастье. Природа здесь – ковер господний. Эта красота с тех пор, как стала осознавать, сопровождает меня, дает мне вдохновение и поддержку. Здесь я состоялась и как сноха, и как мать – родила мужу трех дочерей и сына Жанибека.

Семейное счастье

– А свою семью как Вы создавали?

– Мы росли с Турлыбеком Нурбековичем Нурбековым вместе. Только он учился в интернате в Алматы, а я в Каскелене. На молодежных посиделках и приглянулись друг другу. Мы иногда собирались в каком-то доме попеть и потанцевать. Бостангы называлось это. С утра мы, девушки, его украшали коврами и курак-корпе.

До армии Турлыбек работал трактористом, потом 4 года служил в военно-морском флоте. Когда мы поженились, я работала после филфака КазПИ имени Абая в издательстве «Жазушы» редактором отдела казахской прозы, а он стал студентом агрохимического факультета сельхозинститута. Последние 10 лет был акимом села, а так много лет работал в сельзохуправлении в Узынагаше.

Мне с ним, простым и открытым человеком, трудягой и мас­тером на все руки, очень повезло. Еще нет и 6 утра, а он уже обошел все участки. Я в это время уже управилась по хозяйст­ву: корову подоила, в стадо отогнала, самовар поставила, айран заквасила.

Об айране особое слово. Узбекали Жанибекович Жанибеков, министр культуры, пока в 1989 году строили музей Умбеталы Карибаева, несколько раз приезжал в наше село со своей свитой – художниками и архитекторами. Пока мужчины занимаются делами, у нас дома уже и стол готов: мясо, курт, масло и, конечно, деревенский айран. Узбекали Жанибекович, шутя, говорил, что ради него готов приезжать к нам по два раза в неделю.

– Какой веры придерживались в вашей интернациональной семье?

– Мой муж-коммунист ни одной молитвы не знал. Когда с дочерью Карлыгаш случилось горе – ее парализовало от полиомиелита, я его умоляла: «Отец, сходи в мечеть. Отцовская молитва сильная». Сходил пару раз, а потом повинился: «Ты уж извини меня. Люди стоят – и я стою, падают на колени – и я тоже, а зачем – и сам не знаю». А я ему в сердцах: «Не будет тебе жаназа – последней молитвы».

Сказала и забыла, а он помнил. Когда 11 лет назад он уходил от нас навсегда, среди ночи пригласили муллу. Услышав молитву у своего изголовья, муж приподнял голову: «Фазыл, хорошо, что ты пришел».

Чтобы не мешать им общаться, врачи и медсестры вышли в коридор, где по обе его стороны выходят двери из комнат. Над моей дверью всегда висит домб­ра. И вот не поверите – она, висящая лицом к стене, заиграла тихонько сама по себе. Я тогда и поняла, что муж уходит довольный мной. Случилось это в первый день айта – значит, ему открылись райские врата. Вот так я вместе с домброй и оплакала отца и деда своих детей и внуков.

Это сейчас пошли какие-то браки гражданские, когда жен и мужей меняют, как платья, а в наше время ценности семейные были очень высоки. Если бы муж поставил при жизни меня перед выбором – общественная работа или семья, я бы выбрала его и детей. Но он абсолютно был лишен эгоизма. Ему хотелось, чтобы и я тоже дышала полной грудью.

И в айтысах участвовала, и депутатом областного совета была, и делегатом съездов, и стоя­ла у истоков Ассамблеи народа Казахстана, и со всех трибун, где нужно было мое поэтическое слово, выступала. Но если бы не муж, я бы не справилась с такой нагрузкой. У нас с ним все было общим. Никогда мы не искали легких путей, жили по правилу – где родился, там и пригодился, и детей также вырастили.

Младшая дочь Лейла в Нур-Султане работает, средняя Карлыгаш – русская поэтесса Алена­ Нурбекова, старшая дочка Куралай – сама уже дважды бабушка. Сын Жанибек окончил институт физкультуры. Сейчас младшего внука Арнура тренирует, хочет сделать его большим спортсменом по қазақ күресі, старший, Нургельды, пошел по моим стопам, учится в музыкальной школе. За год выучил пять кюев. Недавно у сына родилась дочка, Дамирой мы ее назвали.

– Вы в семье сына живете?

– Ну а с кем же еще? Конечно, с единственным сыном и его семьей. Невестка Назира – пос­лушная и ласковая девочка. Көшектің қызын алып отырмыз – она из рода кошек, вошла в наш дом 15 лет назад. Довольна я ею. «Алдымнан қия өтпейді», – говорят про таких казахи.

А что касается веры, то я выполнила свой долг перед Гос­подом. 7 лет назад совершила большой хадж в Мекку. Побывала в мечети Айша-биби, заказала молитву за наших с Турлыбеком отцов. Обойдя черный камень Каабы дважды по семь раз, попросила мира для нашей родины. А перед этим позвонила домой.

Трубку взял младший внук. Пятилетний малыш кинулся отчитывать: «Апа, ты где? Почему тебя так долго нет?» «Не ругайся, – говорю. – Я возле бога хожу». «Деда моего видела? Ты же говорила, что он тоже возле бога?» – спросил малыш, которому был всего годик, когда дед скончался.

Такая вот моя жизнь. Это и есть, наверное, счастье…