Кредо – self made men

История его личного успеха – это как раз пример того, как человек из самой обычной семьи «эволюционным путем» сделал себя сам.

– Мне 32 года, – рассказывает он о себе. – Родом я из Восточного Казахстана, мое детство прошло на окраине Семея. До 13 лет рос в твердой уверенности, что я кенже – младший ребенок в семье бабушки и дедушки, которым отдали меня на воспитание в двухмесячном возрасте.

Во втором классе сильно заболел – у меня обнаружили какую-то сердечную аномалию, и до пятого класса я только и делал, что лечился. Всемогущий Минздрав СССР отправлял меня в санатории – то в Кисловодск, то на Минводы. Друзей в детстве было мало, меня к ним не тянуло, я вообще был каким-то асоциальным, предоставленным самому себе ребенком. Но в этом был и свой большой плюс – общение со сверстниками заменили книги, годам к 13 я перечитал всю нашу школьную библиотеку. Однажды в школу пришли двое – молодые турок и казах – презентовать только что открывшийся в Семее казахско-турецкий лицей. Нас больше всего потрясло то, что делали они это на английском и турецком. Это был первый переворот сознаний: надо же, такие же, как я, а умеют говорить на нескольких языках! И мы с Вадимом Журавлевым, моим закадычным дружком, решили участвовать в конкурсе.

В моем становлении казахско-турецкий лицей сыграл очень важную роль. Появилась уверенность в себе. До учебы здесь я был, честно сказать, очень закомплексованным ребенком, не видевшим правильного – ни отцовского, ни материнского – воспитания. Я уже говорил, что рос как сорняк в поле. Никто ни в школе, ни дома не ругал, но и не хвалил особо. А в лицее вдруг выяснилось, что имею склонность к изучению иностранных языков и вообще восприятию новых знаний.

Уникальность образовательной и воспитательной модели этого лицея заключалась в том, что в самый критический для созревания молодых людей период – 13–15 лет, там нет, во-первых, отвлекающих факторов в лице противоположного пола – это чисто мужская школа. Во-вторых, помимо образовательных процессов, выстроенных на хороших международных стандартах, – у нас обучение шло только на английском, есть институт воспитателей. В подростковом периоде важно иметь перед собой модель человеческого поведения, к которой нужно стремиться. А мы к молодым образованным ребятам-туркам, нашим воспитателям, относились как к кумирам. Ими трудно было не восхищаться: они хорошо играли в футбол, в настольный теннис, владели языками.

Образовательная модель лицея основывается на поддержке талантливых ребят. Давая дополнительные нагрузки, их, например, отдельно готовят к олимпиадам. Благодаря такому подходу я сразу стал показывать хорошие результаты, для меня открылся мир – был участником сразу нескольких олимпиад. Конечным результатом такого обучения стало то, что после окончания лицея, едва став студентом Евразийского университета, смог выиграть грант правительства США и поехать туда на учебу.

Мне повезло – я попал в семью профсоюзных лидеров Дэвида Флеминга и Бэт Дэвис. Это были нестандартные отношения – иностранный студент и американская семья. У этой супружеской пары не было детей, поэтому как-то так естественно получилось, что я фактически стал им сыном. Дошло до того, что мой приемный американский отец хотел одно время (он умер в 2006 году) сделать меня своим наследником. С Бэт, моей американской мамой, я до сих пор поддерживаю тесные отношения.

В колледже я учился по специальности «политические науки». Так как Дэвид и Бэт были активными членами демократической партии, они порекомендовали меня в помощники своему семейному другу Марку Смиту, баллотировавшемуся в то время в конгресс. А в 2000 году началась предвыборная кампания Альберта Гора, кандидата в президенты США от демократической партии. И у меня появилась благодаря Марку возможность напрямую быть вовлеченным в самые верхние эшелоны американской политики, узнать этот процесс изнутри. В те дни Марк дал своим избирателям обещание, что если его изберут в конгресс, то на первую сессию он приедет зимой на велосипеде. Когда это случилось, я сказал: «Шеф, я с вами», и мы с ним на велосипеде по трескучему морозу двинулись из штата Айова на первое собрание законодателей.

Это был насыщенный, наполненный удивительными встречами год. То, что мне, 18-летнему студенту-иностранцу, дали возможность участвовать в серьезных политических процессах, открыло огромный горизонт для духовного созревания.

Домой я вернулся в 2001 году. И сразу же начал активно представлять Евразийский университет на разных площадках – в дебатных клубах и международных конференциях. А тут японское агентство международного сотрудничества JICA через Министерство культуры объявило конкурс на научную стажировку в Японии. Я выиграл грант, но повезло мне с ним совсем не случайно. Рекомендацию мне дала одна известная строительная компания из Японии, которая в 1998 году возводила в моем родном Семее подвесной мост. В то время ощущалась огромная нехватка людей, владеющих английским. Узнав, что обучение в казахско-турецком лицее идет на этом языке, представители компании пришли к нам. Вот так я, 15-летний подросток, начинал свою трудовую карьеру.

После окончания учебы в Евразийском университете встал вопрос о магистратуре. Мы с будущей моей супругой подавали документы сразу в шесть-семь зарубежных университетов, расположенных в разных странах. Но не получилось поехать вместе. Она поехала по «Болашаку» в Голландию, в Лейденский университет. Я участвовать в этом конкурсе не мог, там в качестве залога требовалась недвижимость. А мне нужен был абсолютно бесплатный грант, включающий дорогу, проживание и пропитание. Получилось только с Италией – при условии, что буду преподавать какое-то время в местных вузах.

Хорошо, что я приехал в эту страну чуть пораньше. Мне вдруг объявили, что вуз недобрал нужного количества людей, поэтому обучение будет идти на итальянском. «Но мы понимаем вашу трудную ситуацию, – сказали честные итальянцы, – поэтому дадим вам средства для изучения языка». Диктофон стал в те дни моим главным оружием. Мучился я неимоверно: записывал лекции, возвращаясь в общежитие, расшифровывал их, выписывал незнакомые слова. Выручила природная склонность к языкам. Уже после Нового года я начал читать несколько тематических лекций.

Через год так освоился, что в Турине, где проходили зимние олимпийские игры, работал переводчиком плюс занимался репетиторством – преподавал английский. На заработанные деньги исколесил почти всю Европу. Стажировался, например, в Брюсселе, в Европарламенте, защищал свою работу в колледже в Брюгге.

После учебы вернулся домой. Работал в академических структурах. Был, в частности, проректором Академии государственного управления, трудился в Администрации Президента, в фонде «Самрук-Казына».

– Большинство казахстанцев, учившихся за границей не за счет государства, стараются остаться там. Почему? Разве дома нельзя сделать карьеру?

– Дело в том, что там действует прагматичная система поиска и поддержки талантов. То есть если есть какая-то уникальная компетенция или знания, то человек однозначно нужен. За этим стоит ярко выраженный коммерческий интерес: он поможет мне заработать больше. Идет таким образом четкая бизнес-императива.

Несколько иначе обстоит с этим в странах постсоветского пространства.

– Зная о том, что у нас «незаменимых не бывает», вы все же вернулись домой.

– Объясню это просто. Я очень четко понимал: да, у меня есть определенный опыт, где-то даже, может быть, уникальный. Не каждый, наверное, участвовал в 18 лет в предвыборной кампании кандидата в президенты США, знает несколько языков, преподавал в вузе другой страны. Но при этом я очень быстро понял, что вряд ли сделаю за рубежом большую политическую карьеру. Я буду там всегда находиться в ситуации «наемный работник». Да, я буду хорошо зарабатывать, но влиять на какие-то решения, которые системно поменяют сложившиеся отношения, улучшат жизнь людей, не получится.

А я всегда видел свое предназначение в публичных вещах и, самое главное, в возможности менять какие-то социальные установки, чтобы, как бы это пафосно ни звучало, улучшать или хотя бы менять к лучшему жизнь людей. Казахстан – это моя родная страна, и я, как любой гражданин своей страны, могу заявить, что я на этой земле родился, что я плоть от плоти от своего народа, а потому у меня есть такое же право, как у каждого из нас, претендовать на что-то большее, чем имею.

– Бытует мнение, что сейчас время шустрых, но не очень умных, а люди образованные и умные вроде как и не нужны…

– Здесь надо уметь прагматично смотреть на вещи. Есть две позиции. Первая – здесь все плохо, от меня ничего не зависит, я ничего не поменяю, поэтому моя хата с краю, я не хочу со всем этим связываться. Вторая позиция – да, есть определенные проблемы, но они не так страшны, как кажутся. Если бы это было не так, то у нас ситуация была бы как, например, в Судане, где царит голод и тотальная неразбериха.

Моя позиция такова: изучить эти проблемы изнутри, чтобы знать, как их потихоньку, эволюционным путем решить. Этот путь тяжелый: устаешь, разочаровываешь­ся, возмущаешь­ся при виде явной несправедливости, вступаешь во внутренний конфликт с самим собой от того, что в данный момент ситуацию ты все равно поменять не можешь, но... У Махатмы Ганди (и он сам, и его труды оказали на меня большое влияние) есть знаменитое выражение: надо хорошо изучить правила, чтобы уметь их потом нарушать. Но позиция полного отторжения, как показывает история, ни к чему хорошему не приводит. Вспомним историю декабристов. Лучшие умы России, элита офицерства того времени пошла против власти. И чем это закончилось? Безжалостная революция более эффективна на первый взгляд: все сломали и объявили, что «мы наш, мы новый мир построим». Но есть один огромный минус, который перечеркивает все завоевания революции: это разрушение преемственности. Абсолютного зла не бывает, любая сложившаяся система худо или бедно, но работает. Ломая существующее революционным путем, можно вместе с водой выплеснуть и младенца.

– Некоторые считают, что все можно решить с помощью денежно-договорных отношений, силы или лести, и это есть правда жизни.

– Согласен: в определенном смысле подобный цинизм существует. Особенно страшно, когда им проникаются еще неоперившиеся юнцы. Они еще не знают жизни, но рассуждают о ней так, словно все уже прошли...

Поэтому моя личная позиция, повторяю, попав внутрь существующей системы, узнать ее болевые точки и попытаться на своем маленьком участке делать по-другому. Это гораздо лучше, нежели, стоя вне системы, критиковать и не принимать ее. Она ведь в таком случае все равно будет идти дальше.

И потом, национальная идеология, идеи, о которых Президент Казахстана последние годы не устает говорить, уже начинают работать. Посмотрите на молодежь. Сейчас полно примеров ее социальной активности, она участвует в каких-то дискуссионных клубах, отказавшись от экологически грязного общественного транспорта, собирается ездить на велосипедах, осуществляет какие-то социальные проекты. То есть проект социальной модернизации уже запущен. И я тоже хочу своим маленьким примером показать, что в Казахстане можно нормально и работать, и состояться.

Галия ШИМЫРБАЕВА, Алматы