Cкончался большой казахский писатель Абдижамил Нурпеисов. Его трилогия
«Кровь и пот», переведенная на русский язык Юрием Казаковым, входит в мой совсем не длинный список книг для обязательного перечитывания.
В этом списке также «Тихий Дон» Шолохова, «Анна Каренина» Льва Толстого, «Иосиф и его братья» Томаса Манна, «Беглец» Чабуа Амирэджиби, «Хранители» Толкиена.
Нурпеисов был очень близким другом моих родителей. Когда они оказывались в Москве, Абе, как называл его отец, мог запросто прилететь из Алматы пообщаться с ними и еще с несколькими избранными друзьями. И они с удовольствием проводили время за долгими беседами и дома, и за национальными блюдами в посольстве Казахстана в Москве, где Нурпеисова принимали как национальное достояние.
А в 2003 году троица русских литературных критиков – Борис Панкин, Николай Анастасьев и Евгений Сидоров – по его приглашению побывали в Казахстане. Немолодые уже люди проехали разными видами транспорта по маршруту Алматы – Кызылорда – Аральск – Уральск.
Отец написал потом очерк «Портрет художника на фоне его страны», который был сначала опубликован в журнале «Дружба народов», а потом вошел в книгу отца «По обе стороны медали». В нем и литературоведческий разбор произведений автора, и наблюдения над новым Казахстаном, и много рассуждений самого Абе. Приведу здесь некоторые фрагменты именно из последних.
«Над трилогией «Кровь и пот» работал почти 15 лет. Но когда в конце 50-х закончил первую книгу, судьба снова сделала ему подарок. Звали его Юрий Казаков.
Напал на это имя случайно, когда оно еще не успело зазвучать. Просто в руках коллеги писателя увидел тетрадку журнала «Москва». «Что читаешь?» – «Да вот «Арктур – гончий пес» какого-то Казакова». Поразило название рассказа. Когда прочитал, словно током ударило – вот бы кого просить перевести «Сумерки». Через редакцию журнала узнал адрес, написал, послал авторизованный подстрочник и стал ждать, не питая особых надежд. И вдруг письмо – согласен. Жди приезда.
Ждать пришлось 7 лет. И все эти годы Абдижамил отказывался от других, весьма лестных предложений. Или Казаков – или никто. Так началось их сотрудничество-дружба.
– Казаков меня не хвалил, – говорит теперь Абике. – Но просить его насчет «Мытарств», второго тома, не пришлось. Вот спорить, а то и ругаться доводилось. Он, например, находил аляповатостью то, что у меня каждый пастух или рыбак рассуждает, по его словам, как философ. Я объяснял, что это – в природе нашего народа. Одиночество во время кочевий располагает к раздумьям, а встреча с гостем – к долгим и неторопливым беседам.
Степняка оценивали не столько по его богатству или знатности, сколько по красноречию. Его, когда он разъезжает из аула в аул, кормит язык. От частной ссоры до тяжбы между родами – все решалось в публичных состязаниях биев-ораторов.
«Ста-арик, – слегка заикаясь, говорил Юрий Палыч, – ты же не объяснишь это каждому русскому читателю. Пусть они на казахском краснобайствуют, а на русском мы их поурежем».
Другой раз посетовал, что от второго тома отдает какой-то безысходностью. Конечно, мол, жизнь была тяжелая, но и в ней бывали свои радости и праздники. Я возражал, отсылал его к его собственным меланхоличным рассказам, но он стоял на своем.
И вот на меня накатило. Мы тогда с ним работали в Переделкине. Я два дня не выходил из своей каморки, на стук в дверь не откликался и написал большую главу, которую про себя назвал «Луч света в темном царстве». Уже из Алма-Аты послал ее в подстрочнике Юрию. Он написал: «Глава твоя о старухе понравилась. Работал над ней с удовольствием»…
Еще в Алма-Ате Абдижамил завел меня в книжный магазин, а там снял с полки томик в твердой синей обложке – «Юрий Казаков. Ночь. Рассказы». Издание казахского ПЕН-клуба, основанного Нурпеисовым. Со вступительным словом Льва Аннинского. Под редакцией и с послесловием Абдижамила. Послесловие называется «Дорогой Юрий…»
Давно уж не видел я книг Казакова, изданных с таким благоговением перед автором. Именем Казакова названа одна из трех премий достоинством в десять тысяч долларов каждая, которые ежегодно присуждает казахский ПЕН-клуб…»
Светлая память!