Последний долг на века

В 1942-м Абдижамил Нурпеисов прямо со школьной скамьи ушел воевать. В начале апреля следующего года 18-летний лейтенант после окончания воен­ного училища попал на Южный фронт. В штабе, который находился в Новочеркасске, познакомился с капитаном, также ожидавшим назначение. Вместе они сняли комнату у одинокой женщины.

– В этом доме была одна-единственная книга – первый том «Войны и мира», – вспоминал писатель в фильме Александра Головинского «Великое безумие пчел». – После завтрака капитан брал книгу и ложился на кровать, через несколько минут книга шлепалась на пол. На третий день, не успев прочитать и строчки, он резко оторвал голову от подушки, сморщился от злос­ти и швырнул ее в противоположный угол. После этого капитан к книге не прикасался, зато «Войну и мир» начал читать я. Голова шла кругом! И так плохо знаю русский язык, а тут еще цитаты на французском… Но теперь, когда с того дня прошло уже много лет, я думаю, что та властная тяга к литературе начиналась с мощи этой книги.

Вот фрагмент из воспоминаний Абдижамила Нурпеи­сова о войне: «Осенью 1944 года, как только наша пехота, бросив­шаяся в атаку, с ходу форсировала небольшую речку Виэпке, отделявшую Латвию от Эстонии, мы, артиллеристы, тоже немедля выбрались на тот берег. Группа из четырех-пяти человек под начальством майора Синяковского, замкомполка по политчасти, заняла окопы, из которых только что вышибли гитлеровцев.

Заметив в траншее раненого и насмерть перепуганного немца, майор на мгновение застыл. Раненый судорожно вытащил из кармана фотографию и, с трудом ворочая онемевшим языком, пролепетал что-то, умоляя, видимо, пощадить его ради своей фрау и деток. «Прикончи!» – глухо бросил мне майор и побежал по окопу дальше. Я замешкался, будто оцепенел. Майор обернулся: «Кому сказано?!» Так и не решившись исполнить его приказ, я буркнул шедшему вслед сержанту Качурину: «Выполняй!» – и, отвернувшись, побежал. За спиной раздался короткий треск автомата. Я не осмелился спросить сержанта, прикончил ли он раненого немца или выстрелил в воздух. И не знаю по сей день…

(фото Юрия Беккера)

Сколько невинных людей загублено за это время в разных уголках земного шара, пресыщенного произволом, насилием и жестокостью! И зная, сознавая все это, я, однако, и поныне не в состоянии забыть тот случай, произошедший в окопе за речкой Виэпке. Стоит перед глазами тот немец, вымаливающий пощаду. И сейчас мне хочется думать, что сержант все-таки выстрелил тогда в воздух…»

Спор с генсеком

История о том, как демобилизовавшийся в 1946 году 22-летний лейтенант Нурпеисов прямо с вок­зала пришел в Союз писателей Казахстана с «романом», объе­мом в 12-листовую школьную тетрадку, стала хрестоматийной. Но пройдет несколько месяцев, и он прочитает старшим товарищам по перу батальный роман «Курляндия».

А вот как он приступал к трилогии «Кровь и пот». Вернувшись летом 1947 года в родные края, Абдижамил Нурпеисов застал дома в нужде и горе мачеху и сестренку – отец и два его младших брата сложили головы под Сталинградом. Через несколько дней он поехал в районный центр. Вечером того же дня, как только добрался до Аральска, вывел на клочке бумаги: «Кровь и пот».

Писатель и драматург Дулат Исабеков запомнил своего старшего друга как человека, не пос­тупающегося принципами ни в большом, ни в малом. Не будь этой «нечеловеческой упертости» мэтра, мир, по его словам, возможно, и не увидел бы трилогию «Кровь и пот» и роман «Последний долг».

– Большего патриота, чем он, я не знал. Его волновало все: состоя­ние казахского языка, горизонты его использования, разбазаривание природных богатств… Говоря об этих вещах, он становился нервозным и возбужденным. Для своего народа он был огромной духовной защитой. Если нужно было с высокой трибуны защитить казахскую честь, совесть, менталитет и сущность, то это поручалось только ему, – рассказывает Дулат Исабеков. – Когда генсек Горбачев в 1987 году приезжал в Алма-Ату, Нурпеисов находился в Москве. Но услышав, что тот будет встречаться во Дворце Рес­публики с общест­венностью, бросил все и вылетел домой.

На следующий день он уже выступал с острой критической речью. Я очень хорошо помню этот момент. Увидев, что Горбачев не слушает его, Нурпеисов громко обратился к нему: «Михаил Сергеевич, я обращаюсь к вам, а вы шепчетесь с соседом». «Извините, – сказал смутившийся­ генсек. – Продолжайте».

И классик заговорил о событиях 1986 года: «Сейчас я повторю те же слова, которые сказал газете «Известия» по горячим следам. Вы оклеветали казахский народ, назвав его представителей необузданными, обнаглевшими и самонадеянными националистами, а вышедшую на площадь молодежь – дебоширами, наркоманами, алкоголиками. И это останется на вашей совести».

Аплодируя ему стоя, мы гордились, что у нас есть такая личность, такой человек, который может обратиться с резкими словами в адрес первого руководителя СССР. И ту статью в «Известиях» я тоже хорошо помню. В царившей в конце декабря 1986 года суматохе никто еще не мог разобраться, в чем дело, кто стоит за всеми этими события­ми. А Нурпеисов уже сказал свое веское слово, заявив, что декабрь 1986 года в Казахстане – это первая демократическая волна в СССР. И начинал ее сам генсек Горбачев, заговоривший о свободе слова.

После выхода статьи я в тот же день был у него дома. При мне ему позвонил первый сек­ретарь ЦК Компартии Казахстана Геннадий Колбин. Мне слышно было, о чем они говорили: «Абдижамил Каримович, большое спасибо, что помогли разобраться­ со многими запутанными вопросами». Колбин знал, какое место занимает Нурпеисов в советской литературе, а потому не мог не считаться с ним.

«Свинцовый» роман

Что касается литературы, то Нурпеисов, по словам Дулата Исабекова, был очень строг даже к самому к себе.

– Работал он каторжно, – вспоминает писатель. – Мог сутками сидеть над одной строкой или абзацем, десятки раз переписывая их. От других требовал такого же отношения к слову. Нещадно ругая, упрекал нас, более молодых коллег, за легкомысленное, по его мнению, отношение и за, как он говорил, «дежурный газетно-очерковый язык».

Я знаю, что роман «Кровь и пот» он переделывал, дополнял и дописывал перед каждым новым изданием. «Зачем?! – поражался я. – Вы думаете, что я, ваш преданный читатель, буду читать 17-й вариант? Мне достаточно и первого. Лучше бы написали что-то новое». Но разве его переубедишь?

Не знаю, как перевести на русский, но его близкий друг Зейнолла Кабдолов называл Абекена «суырмайтың қазық» (кол, который невозможно выдернуть. – Ред.). За то, что Нурпеисов ни перед кем не прогибался ни в малом, ни в большом, за глаза его называли несносным. Как-то, когда я оказался по своим делам в издательстве «Советский писатель», его директор сказал, что для них выпуск книг Абдижамила Нурпеисова – адское испытание. Абеке мог, оказывается, из-за одного только абзаца специально прилететь в Москву и заставить внести его в уже набранный текст. Штраф за дополнительные издательские и типографские расходы (менялись ведь и страницы, и переплет) его не волновал. Нурпеисова ненавидели в такие моменты, но этот приземистый, широкоплечий упрямый человек, добиваясь свое­го, сметал любое препятствие.

К слову, впервые в истории книгоиздания роман «Кровь и пот» вышел без редактора. Помнится, был большой скандал. Он обычно приглашал редакторов к себе домой, доводил их до сердечных приступов и нервных срывов, после чего те слезно умоляли директоров издательств избавить их от работы с Нурпеисовым. Дело дошло до ЦК Компартии Казахстана. Оттуда пришел вердикт: пусть роман выходит без редактора...

Но не будь у него такого упертого характера, мир не увидел бы ни «Крови и пота», ни «Последнего долга». По крайней мере, в том виде, в каком их знает мировой читатель.

Последний свой роман Абдижамил Нурпеисов писал 20 лет. Дулат Исабеков был первым читателем «Последнего долга».

– Когда он принес рукопись, я должен был наутро лететь в Астану. «Успеешь», – сказал Абеке. «Не думаю», – пытался я отговориться. А он, не спрашивая меня, заявил: «Тебе хватит двух-трех часов – потом напишешь отзыв». Я действительно прочел роман за один вечер, а потом торопливо накидал карандашом свой отзыв на одном тетрадном листочке: «Ваше произведение порождает новый термин – искусство медленного чтения. Одно предложение надо читать два-три раза, чтобы понять то, что вы хотели сказать читателю. Роман тяжелый, я бы даже сказал, «свинцовый». Массовому читателю нужен красивый дизайн – чувства героев и метания женской души. Сплошные заумствования он читать не станет».

Я был уверен, что столь жесткий комментарий обернется мне боком, а он обрадовался термину «искусство медленного чтения» и принял мое предложение: внес в окончательный вариант чувственную любовную линию между главными героями – Жадигером и Бакизат.

Однажды, когда я вместе с Кушербаевым и Тасмагамбетовым был у него в гостях, он вытащил из ящика письменного стола целлофановый пакетик, в котором, оказывается, хранил мое мнение о романе «Последний долг». Они были поражены: «Как вы смогли убедить его в чем-то?» – «Да сам, – говорю, – удивляюсь. – Так торопился, что было не до политесов. Просто написал то, что думал».

За этот роман Нурпеисова выдвигали на Нобелевскую премию, но что-то пошло не так. Я считаю, что он был достоин ее, как никто другой, потому что в «Последнем долге» он на высоком художественном уровне поднял такую вселенскую проблему, как экологическая катастрофа.

След слова

Порой Абекен бывал как упрямый ребенок. Переиначивал, например, некоторые термины на свой лад. Слово «трайбалист» он, иронизируя, произносил как «троллейбус» – и попробуй поспорь с ним…

Однажды был такой случай. К Абдижамилу Каримовичу на интервью напросился журналист популярного журнала, выходившего на государственном языке. Нурпеисов попросил, чтобы тот захватил с собой два-три номера, а то, мол, не знаком с этим изданием. А потом он по­думает, давать или не давать интервью. Тот принес. Увидев там фото одного известного писателя, лежащего, по его словам, в позе лягушки на мраморной плите на могиле покойной жены, отказался,­ обвинив уважае­мый журнал в отсутствии вкуса.

Многие его не любили за то, что он не любил их. Работая с кем-то, он становился злым и беспощадным.

– Я его в такие моменты не узнавал, – говорит Дулат Исабеков. – Из меланхоличного, медлительного человека превращался в «голодного волка». Когда я, сидя рядом с ним, правил его рукопись, то думал, что уж лучше бы отсидел трое суток в КПЗ. Если неправильно подбирал слово, в глазах сверкала ненависть. Пока Юрий Казаков переводил роман «Кровь и пот» на русский, Абе выпил из него всю кровь. После работы над этой трилогией сам он ничего уже не написал, говорил, что Нурпеисов обескровил его. Зато сам писатель был благодарен ему: «Работа с Казаковым была для меня школой. Когда дело касалось творчества, для него не было ничего второстепенного. Касалось ли это отдельного слова или детали, он ни в коем случае не допускал и никому не прощал неточности, приблизительности. Любая фальшь легко выводила его из равновесия».

Перевод – дело очень сложное. Герольд Бельгер вспоминал, как Абу Сарсенбаев сказал однажды: «Апырмай! У меня ведь герой был положительным, а в переводе он стал отрицательным. А этого героя совсем не было». Именно Нурпеисов, считал Герольд Бельгер, научил многих казахских писателей требовать от переводчика ответственного отношения к оригиналу.

Вот фрагмент из книги «След слова» Герольда Бельгера: «…Сегодня мы напрочь застряли на предложении со словом «самбырлап» и так и не нашли ему эквивалента. Иногда я Абе не понимаю. Иногда ему мерещится пластика там, где, на мой взгляд, ее и в помине нет. Я охотно соглашусь с тем, что по части пластики сильно хромаю, но не могу согласиться и с тем, что если вместо «Что?» написать «А?», мы будем иметь ту самую плас­тику. Абе думает иначе».

– Он только себя считал по-настоящему правильно пос­тупающим человеком, – продолжает Дулат Исабеков. – Но если кого-то приближал к себе, то, даже если весь мир будет переубеж­дать его в обратном, никогда не менял своего мнения. И наоборот: если ненавидел, то пусть весь мир на коленях будет просить за того человека – ни на йоту не отступал от своего мнения.

Помню, как мы с ним были вместе в Москве на писательской конференции. Во время перерыва (мы стояли втроем – он, я и Юрий Казаков) к нам подошел какой-то человек, подал ему руку, а Абекен не принял ее. После неловкой паузы тот отошел от нас, а Казаков стал выговаривать Нурпеисову: «Как ты мог так обойтись с главным редактором «Молодой гвардии»? (московское издательство. – Ред.)

Писатель Нурпеисов жил только на гонорары. Но его издавали почти во всех странах мира. «Кровь и пот» переведен и издан на 50 языках, но сначала трилогию напечатали журналы «Дружба народов» и «Роман-газета», выходившая полуторамиллионным тиражом. Это было впервые в истории казахской литературы.

– Сейчас мне не хватает его! – говорит Дулат Исабеков – В пос­леднюю нашу встречу его выкатили ко мне на коляске. Он высох, стал таким маленьким, что у меня защипало в глазах, и, чтобы не показать слезы, я зашел с другой стороны коляс­ки. Пробыл у него часа два-три. Он совсем уже ничего не слышал, но спрашивал, что там, во внешнем мире, происходит, я пытался ему что-то рассказывать, с трудом пробиваясь сквозь глухоту.

С уходом таких великих людей, как Абдижамил Нурпеи­сов, оставшиеся чувствуют себя осиротевшими. И я тоже, несмотря на то что разменял девятый десяток, ощущаю себя так, словно остался в здании без одной стены...