В файлах долговременной памяти существует специальный отдел, там, на гигабайтах сознания, есть папки с событиями и людьми, на которых высечено «хранить вечно».
В этих анклавах памяти – вкусные обеды, приготовленные мамой, платье бабушки, которое ты примеряла перед зеркалом, тюбетейка деда, уткнувшись в которую, ты хлюпала носом, обидевшись на мир, убежав от бодливой козы. А еще там – голоса родных, которые, уже давно, перешагнув рубежи, ушли в Свет.
Лето. Вечереет. Мы с сестрой идем к соседям, в руках у нас синяя чашка. Невестка соседей наливает в чашку айран, накрывает марлей, мы несем его домой. Прабабушка Самия, дау апа, выпьет его за час до сна. Она прожила 102 года. И каждый вечер обязательно выпивала кефир, который в большой кастрюле ставила с утра бабушка, ее дочь. Когда коровы ходили еще не отелившись и у них пропадало молоко, айран брали у соседей.
Синюю чашку прабабушки знала вся округа. Как и ее белоснежный кимешек, который она носила не снимая.
Свой головной убор всегда стирала отдельно от общего белья. Она прожила 102 года. И только в последний не могла ходить. Зацепившись за край кошмы, она неудачно упала, видимо, случился частый в пожилом возрасте перелом – пострадала шейка бедра. Почему видимо, потому что в больницу ехать она отказалась, к врачам не обращалась никогда. Просидела год и тихо ушла во сне.
Свою одежду она хранила отдельно от другой, платья, кимешеки, камзолы – все стиралось вручную лично, в стиральную машинку она не разрешала класть свои вещи. Полоскала много раз, сушила, тщательно встряхнув и натянув на веревку. В сухое белье вкладывала калампыр – гвоздику.
Легкий аромат пряности шлейфом тянулся от ее платьев, от ее постели. С тех пор ассоциативная память связана у меня с калампыр – тепло, дом, родные.
Воспоминания о ней у меня живут в тех самых папках, что под грифом вечной сохранности.
Всегда помню, как она жила, не нарушив ни разу свой режим дня. Как просыпалась до рассвета, молилась в полутьме, тихо просила для всех нас «амандык» – «благополучия». Хлопотала целыми днями по хозяйству, не посадив при этом ни пятнышка ни на платье, ни на кимешек. Пообедав, обязательно отдыхала и детвору не пускала на палящий зной. После сиесты садилась за швейную машинку и шила платья для своей дочери – моей бабушки в стиле қазақша көйлек, юбки для нас и шорты для мальчиков.
А еще она тщательно следила за собой. Даже в возрасте 95 лет у нее были довольно густые локоны и мягкая, нежная кожа лица.
Она не ходила к косметологам, не делала инъекций и не пользовалась кремом. Но лицо у нее было сияющим, каким оно бывает только после хорошего ухода. Морщины были, как же в возрасте 90+ без них, но они не были глубокими и вовсе не портили ее красоту.
Самия Умбеталыкызы – так, позже, через лет тридцать после ее ухода, я буду вводить ее данные, вписывать в запросы и искать в архивах страны информацию, пытаясь узнать закрытые от всех страницы ее жизни. Найду сведения о Степлаге, где ей пришлось провести 17 лет, ужаснусь жестокости судьбы и восхищусь ее силой духа. И осознаю, что даже если жернова немилости прошлись вдруг по тебе, нужно и можно сохранять лицо, в прямом и переносном смысле.