Герольд Бельгер: каким он был

Он не то что был обласкан жизнью (пока Москва не приз­нала его как переводчика, победствовал изрядно), но казахи готовы были носить его на руках. Ведь казахский язык, который он называл удивительно богатым и выразительным, Герольд Карлович знал лучше многих его носителей. То, что самые известные казахские писатели доверяли ему свое творчество, говорит о многом. В день его похорон прозвучала скорбная фраза: «Ушел последний казах».

Поначалу его долгие годы держали в черном теле, то есть использовали как подстрочникиста. Он переводил очень много Абдижамила Нурпеисова, Абиша Кекилбаева, Беимбета Майлина, Дукенбая Досжана, Оразбека Сарсенбаева, Тынымбая Нурмаганбетова, но не все из переведенного им вышло под его именем. Хотя, к примеру, третья книга трилогии «Кровь и пот» переводилась на французский именно с его подстрочника, а не с художественного перевода Юрия Казакова. Но в те годы он был начинающим литератором, который себя еще никак не утвердил. Следовало как-то держаться на плаву, другого заработка не было. Потому и вынужден он был пройти через суровую поденщину.

Подстрочникистом Бельгер был до тех пор, пока не утвердился в Москве. Получилось так, что роман Дукенбая Досжана «Шелковый путь» в его переводе года три пролежал в издательстве «Советский писатель». Там, даже не читая рукопись, говорили, что в Казахстане есть всего два переводчика – Герт и Симашко, «фамилию Бельгер мы не знаем». И намекнули, что если рядом будет стоять имя одного из этих переводчиков, то роман тут же выйдет.

«Шелковый путь» вышел в переводе Симашко и Бельгера, но зато сразу в двух издательствах одновременно, а потом и в Германии. После этого ему была открыта дорога и в издательство «Советский писатель», и в «Художественную литературу», и в «Молодую гвардию», и в «Детскую литературу», да и в Казахстане стал более востребованным.

Переводя большей частью по-настоящему талантливых и одаренных писателей, он в своих эссе о каждом из них оставил неповторимые штрихи. О своем друге Абише Кекилбаеве, 80-летие которого общественность будет отмечать в декабре нынешнего года, Бельгер писал, например, что тот настолько богат, щедр и неистощим в языковом отношении, что позволяет себе порой языковые излишества.

– У него и мать была такая: она, подобно казахским биям, говорила только речитативом – богатым, сочным, складным языком, – рассказывал он автору этих строчек в одном из своих интервью. – Когда я перевожу его, то порой несколько ужимаю в пределах абзаца и фразы. Скажем, роман состоит из 36 печатных листов, я делаю из него 32. Кекилбаев обычно читает перевод, делает кое-какие замечания, но он и сам широкий и большой, и душа у него щедрая. В силу этого у него нет привычки придираться к каждому словечку и предложению.

Интересные воспоминания Герольд Бельгер оставил и об Оралхане Бокееве: «Романтическая, вдохновенная душа, он хоть и держался в жизни ярко и броско, но несколько особняком от пишущей братии. Много писал и много издавался. Ко мне он с просьбами о переводе не обращался, этим занимался его близкий друг – Анатолий Ким. Была в Оралхане некая недосказанность, он так и ушел из жизни с какой-то загадкой, не успев полностью раскрыться и как писатель, и как человек. Кроме того что он был очень талантлив, Оралхан был красивым человеком. Почему-то запомнилось его пристрастие к хорошей одежде, в особенности к обуви. Это ведь о многом говорит…»

Школа Абдижамила Нурпеисова

Герольд Карлович признавался, что тяжелее всего ему было работать над подстрочным переводом трилогии «Кровь и пот». Это была, по его словам, адская школа, но он гордился тем, что прошел через нее: ни один из казахских писателей не относится так строго к переводу, как Абдижамил Нурпеисов.

– Изматывает он переводчика страшно, да и себя тоже, – рассказывал Герольд Карлович. – Никто с ним, кроме меня, не выдерживал такого многолетнего мытарства, но он научил, как нужно работать со словом. А, к примеру, тот же Габит Мусрепов заранее соглашался с тем, что перевод будет далеко не совершенным. Когда он мне предложил сделать подстрочный перевод романа «Пробужденный край», я ему сказал: «Габе, очень многое на русский язык просто не переводится». Он сказал: «Тастапкетерсiн» – «Выбрасывай». Но это было не в моих правилах… У Мусрепова, кстати, была такая странность. Он внимательно слушал перевод, согласно кивал, просил читать помедленнее, а потом говорил: «Здесь надо усилить!» Что значит «усилить»? Как «усилить»? Сам он не подсказывал, не думал. Вместо этого он утешал: «Найдете, сможете».

У Нурпеисова – по-другому. Одно слово он может искать целый год по разным источникам. О том, как это происходило, я приведу отрывок из своей книги «След слова».

«…Долго думает. И вид у него несчастный. Я молчу. Вдруг он спрашивает:

– Ну, так как напишем – «все же» или «все-таки»?

– А-а, мне все равно, – отвечаю я, еле сдерживаясь.

– Да-а, «все же» или «все-таки», «все же» или «все-таки», а? Что лучше?

Это идет целый час. Жует губами и думает вслух: «все же» или «все-таки»?».

Потом Абе долго смотрит в лист бумаги и читает: «С тех пор, как начальство… э-э-э» (пауза).

– «С тех пор как начальство… а-а-а» (пауза).

– «С тех пор как начальство… и-и-и» (пауза).

Я начинаю ерзать.

– «С тех пор как начальство… м-м-м» (пауза).

Я невольно поднимаюсь: «Боже, над чем он думает?»

– «С тех пор как начальство… о-о-о» (пауза).

– Слушай! А что если мы поставим впереди «и»?

– «И»? Ну пусть будет «и», если вам так угодно, – голос мой отчего-то дрожит.

– Да! Вот слушай. «И с тех пор как начальство…» Другое дело! – и он счастлив.

Вот так у нас с ним шла работа.

Иногда я Абе не понимаю. Иногда ему мерещится пластика там, где, на мой взгляд, ее и в помине нет. Я охотно соглашусь с тем, что по части пластики сильно хромаю, но не могу согласиться и с тем, что если вместо «Что?» написать «А?», мы будем иметь ту самую пластику. Абе думает иначе. Сегодня мы напрочь застряли на предложении со словом «самбырлап» и так и не нашли ему эквивалента.

Или вот. Уткнувшись в страницу перевода, Абе без конца бормочет: «Одно лишь, только лишь, лишь одно, лишь только, только-только…» Вот так у нас идет перевод. Сколько раз мы с ним расходились. Несколько дней не разговаривали, потом снова садились за перевод».

Кстати говоря, именно Нурпеи­сов заразил многих писателей тем, чтобы требовать от переводчика ответственного отношения к оригиналу. А раньше переводили настолько спустя рукава, что, помню, как покойный Абу Сарсенбаев сказал однажды: «Апырмай! У меня ведь герой был положительным, а в переводе он стал отрицательным. А этого героя совсем не было». То есть было время, когда каждый московский переводчик считал своим долгом досочинять оригинал по своему разумению...

«Последний казах»

Из великих Герольд Бельгер не переводил разве что Мухтара Ауэзова. Известно, что когда готовились к изданию 200 томов мировой литературы, то член редколлегии Абдижамил Нурпеисов предлагал сделать новый перевод «Пути Абая» Сатимжану Санбаеву и Герольду Бельгеру, но против выступила дочь классика. Ляйла Мухтаровна Ауэзова заявила, что отец был доволен первым переводом, который сам редактировал. Думаю, что она просто не хотела портить отношения с переводчиками отцовской эпопеи, которые были еще живы в ту пору.

Вообще переводы, по мнению Герольда Бельгера, время от времени надо обновлять, потому что они устаревают. Как пример он приводил «Анну Каренину» Льва Толстого, которую в Японии перевели 9 раз! Это, по его словам, практикуется не только там: классиков переводят вновь и вновь во всем мире. Что касается «Пути Абая», то сейчас появился новый перевод, сделанный московским прозаиком Анатолием Кимом.

На вопрос, взялся бы он за перевод ауэзовской эпопеи, Герольд Бельгер в канун своего 75-летия, помнится, ответил, что теперь нет:

– Я уже усталый человек и сейчас должен успеть написать свои вещи. Вообще за свою жизнь я перевел примерно 650 печатных листов художественной прозы. Если перевести это в объемы, то около 25–30 ленинских томов. Согласитесь, это немало. К тому же я издал еще 22 свои книги и написал около тысячи статей. Конечно, кое-что можно было и не переводить, потому что это толмачество делалось ради заработка. Сейчас получаю твердую пенсию, к тому же я госстипендиат, так что могу позволить себе иногда переводить только то, к чему лежит душа.

Рассказы о казахских биях, например, были одними из немногих вещей, к которым лежала душа Бельгера. Материал для них собирал в разных источниках. Составив книгу, снабдил ее пре­дисловием об институте бийства.

Вообще в казахской литературе, считал он, есть много чего достойного и любопытного, что русский читатель должен был бы знать. Но увы! Переводчикам заниматься делом, которое себя материально не оправдывает, неинтересно. Они предпочитают зарабатывать деньги в иной сфере. А поскольку казахов на русский язык не переводят, то их не переводят и на иностранные языки. Так что казахские писатели вынуждены вариться в собственном соку...

Герольд Бельгер настолько хорошо знал психологию и менталитет казахов, что когда однаж­ды кинодраматург и режиссер Ермек Турсунов неосторожно назвал его «последним казахом», то это определение прилипло к нему намертво. Прощаясь с ним в феврале 2015-го, люди именно так его и называли.

Он никогда ни в какие политические игры не играл, но всегда занимал творческую позицию настоящего литератора. Злопыхатели пытались принизить роль Герольда Бельгера в казахской культуре. Он им был неудобен: говорил то, что думал, без оглядки. Но за эту честность его уважали даже представители власти. Ни до, ни после него никто не перевел столько классиков казахской литературы. Только благодаря ему они зазвучали на разных языках.

…Дожить до 80 лет с его болезнями было очень тяжело. Но Герольд Карлович, по словам супруги Раисы Закировны Хисматуллиной, никогда – ни родителям, ни семье, ни окружающим – не показывал этого, пока «совсем не припрет». Чисто по-казахски – был главой семьи, ответственным за все.