Мир можно изменить, если изменить людей

Более полугода назад страну потрясли трагические январские события. Все прошедшее время политики, политологи, социологи анализируют произошедшее в попытке понять: каковы причины Қаңтара, изучить его «анатомию», понять, куда двигаться дальше. Об этом и многом другом в нашем интервью с социологом Есетом Есенгараевым.

– Есет Жемисбекович, прошло полгода с момента январских событий. Что Вы, как социолог и как гражданин, сейчас, спустя время, думаете о произошедшем? Изменилось ли Ваше мнение о причинах случившегося?

– Қаңтар стал возможен как в силу общих для таких событий причин, так и вследствие конкретных предпосылок, варьировавшихся в зависимости от особенностей тех или иных регионов. Когда что-то подобное происходит в мире, поводом, как правило, становятся два ключевых фактора. Первый – резкое или длительное ухудшение положения людей. Его называют абсолютной или непосредственной депривацией, при которой люди лишаются привычного материального уровня.

Вторая причина – сравнительная депривация, когда люди выходят на улицы не только из-за прямого ухудшения экономи­ческого положения, но и когда на них воздействует фактор сравнения своего положения с положением более успешных слоев общества. И такое негативное сравнение может происходить не только в периоды общего упадка, но и тогда, когда в стране отмечается оживление экономики, когда у масс появляется больше шансов для улучшения жизни.

Это может порождать завышенные ожидания. И когда они не оправдываются, то сравнение с преуспевающими, причем, на взгляд народных масс, преуспевающими несправедливо, происходит формированию массового недовольства.

Как правило, два этих фактора – прямое материальное ухудшение и сравнение своего положения с преуспевающими группами наверху – взаимно дополняют друг друга. Анализируя причины январских событий, мы видим наложение друг на друга этих двух факторов социального недовольства.

А то, что беспорядки получились масштабными и в ряде городов организованными, стало следствием наличия групп, которые готовились к вооруженным выступлениям. В условиях определенной идеологической невнятицы, в условиях, когда ни власть, ни оппозиция не смогли создать весомой основы признанной цивилизованной идеологии, вакуум ценностей стал неизбежно заполняться мешаниной из разных светских, оккультных и религиозных идей. В том числе и идеями религиозного фундаментализма.

Для многих недовольных и при этом малообразованных людей фундаменталистские учения оказываются наиболее подходящими концепциями, позволяющими им обрести ясные и твердые основания для своей самоидентификации, просто и быстро объяснить окружающий мир и его пороки. А также предлагающие им ясные, и, как они считают, «самые эффективные» способы исправления ситуации.

Какими будут долговременные последствия январских событий? В деталях они у нас могут отличаться от устоявшихся веками способов ответа власти и элит на проявления народного недовольства. Ибо мы должны иметь институты, позволяющие направлять энергию народа в позитивное русло и обладать достаточными возможностями для более компромиссного разделения материальных, политических и в целом статусных ресурсов. Иначе после вынужденного удовлетворения требований недовольных масс через некоторое время все может вернуться на круги своя. Таковы уроки истории.

Поэтому сегодня мы должны думать не только о решениях, позволяющих достичь кратко­срочного эффекта. Для предот­вращения событий, подобных январским, необходимо думать о создании новой институциональной структуры общества. Нужно думать о трансформации нашей ценностной системы и основных идентичностей, формирующих и организующих жизнь людей.

Мы должны думать, как вместо традиционных установок и институтов создать более современные, которые не будут полностью отторгать наши традиции, но при этом станут продуктивной заменой некоторых норм. В частности, непотизма и социального эгоизма.

И здесь проблема состоит в том, что создание современной ценностной и институциональной системы не является результатом только политических решений. Хотя абсолютное большинство наших соотечественников считает: она создается именно так. И пока будет сохраняться такое большинство, к сожалению, будет воспроизводиться существующая общественная система.

– Но ведь мы ­прошли многие кризисные момен­ты, особенно в первое десятилетие независимости, без больших потрясений для страны. В какой момент, по-Вашему, что-то пошло не так?

– На мой взгляд, мы никуда особо не сворачивали, и то, что имеем сегодня, – это все проявления традиционного для нас иерархического порядка – общественной структуры, которая с момента появления казахского общества была и остается таковой. Наоборот, нам надо признать, что наша попытка свернуть с традиционного для нас иерархического порядка оказалась неудачной. Что после непродолжительного периода модернизации мы снова вернулись в привычное для нас состояние.

Очень небольшой шанс свернуть с традиционного для нас ­иерархического порядка скорее теоретический, чем ­практический был в начале 90-х годов. Но социо­культурные знания и навыки казахстанцев не позволили тогда создать современные институты и изменить иерархический порядок на полицентрический.

Впрочем, так получилось и в большинстве постсоветских стран. Их социокультурные ресурсы также жестко ограничили возможность народов свернуть с традиционного для них авторитарного пути на современно-полицентрический путь развития.

Поэтому то, что у нас сложилось за эти годы, было больше неизбежным, чем созданным случайно и по воле одного человека или узкой группы лиц, образующих нашу политическую и экономическую верхушку. И то, что сформировалось у нас в постсоветский период, было не особо уникальным. Оно в целом совпадает со способом организации общества в большинстве бывших советских республик.

История свидетельствует, что только гражданская самоорганизация людей способна устойчиво изменить их общественную жизнь. И она, как известно, требует, чтобы граждане были более ответственными и образованными, могли вводить для себя самоограничения, одновременно развивая навыки совместного решения общих проблем. А для этого нужны новые устойчивые механизмы, которые принято называть социальными институтами.

Подводя итоги 30 лет развития, мы можем сделать вывод, что испытываемые нами трудности больше связаны с проблемами в сфере общественных знаний и навыков, чем обусловлены политическими причинами. При всей важности последних. Поэтому без обретения новых знаний об обществе, позволяющих изменить политические и экономические практики, мы не сможем решить проблему модернизации.

Ведь, если мы также будем оставаться в рамках мышления, задаваемого традиционными для нас дискурсами и нарративами, то будем оставаться заложниками традиционного способа концептуализации наших проблем. А значит, не сможем изменить и способы их решения, создать условия для формирования необходимых социокультурных ресурсов – ресурсов, которые являются основными для любого общества.

– Но ведь были попытки модернизировать общественное сознание?

– Проблема здесь в том, что, когда в обществе не развиты современные социогуманитарные знания, пытаться развивать модернизацию сознания, мягко говоря, очень затруднительно. Корни проблемы уходят в советское прошлое, так как все, что не соответствовало советскому канону правильного знания об обществе, или запрещалось, или было доступно в крайне огра­ниченном виде.

В постсоветский период ситуация с социокультурным знанием особо не улучшилась. Ведь смена политического режима не может автоматически привести к смене эпистемологических норм, к смене ментальных возможнос­тей основной части общества. Как следствие, постсоветские общества, а казахстанское здесь не исключение, не имея достаточных теоретических предпосылок для приобщения к современной мировой социокультурной мысли, были вынуждены искать альтернативу советской идеологии и философии в эклектическом наборе доступных им идей и концепций. В этой неизбежной склонности к эклектике и оппортунизму более или менее устойчивым является лишь стремление опираться на архаику, так как она является наиболее интеллектуально доступной как для смысловиков, так и для масс.

Новые для нас идеологемы должны вырабатываться в конкуренции идей, прежде всего среди интеллектуалов. А у нас, к сожалению, и с продуктивностью интеллектуалов не очень хорошо. И при таких интеллектуальных ресурсах нам надо быть поскромнее с желаниями создать некую новую идеологию.

Нам надо думать не о создании оригинальной казахстанской идеологии, а о том, как адаптировать мировые достижения в социально-политической мысли к нашим общественным условиям. Такая адаптация, конечно, не должна сводиться к поспешно созданному набору идеологем, как это произошло с некоторыми программами и доктринами, которые также поспешно, без всякой рефлексии были очень быстро забыты.

Адаптация к нашим условиям любой классической идеологии или их синтеза – это работа, требующая более основательной теоретической подготовки и интенсивных общественных дискуссий. Только тогда можно надеяться, что мы сможем выработать жизнеспособные социально-политические док­трины, которые могут стать идеологической основой для модернизации общественного сознания казахстанцев.

– На Ваш взгляд человека, который еже­дневно взаимодействует с подрастающим поколением, почему молодые казахстанцы так нацелены на успех, но не всегда нацелены на труд, поиск, желание принести пользу стране?

– Во всем мире в прошлом и сегодня власть и богатство были и остаются одними из самых прес­тижных статусных атрибутов. Особенно в обществах, которые основаны на жесткой иерархии и на традиционных представлениях о богатстве.

Но в современном мире в развитых странах эти соотношения существенно изменились. В государствах, которые смогли модернизироваться, мы видим высокую престижность интеллектуальных профессий и в целом более высокую ценность труда. Возрастание уровня образования и самосознания большинства общества привело и к возрастанию способности людей к самоорганизации. Что неизбежно привело к ограничению традиционных моделей власти, а также к постепенному отходу от ее сакрализации.

Постепенно в развитых странах произошло взаимопроникновение интеллектуальных, политических и буржуазных слоев, синтез их ценностей. Это привело к появлению более демократичных политиков и более образованных буржуа, хорошо обеспеченных интеллектуальных групп. В такой среде бравирование богатством или властью уже невозможно.

А в обществах, где еще не утвер­дились современные социокультурные представления и нормы, традиционные представления о власти и богатстве все еще остаются основными критериями успеха. И поэтому в странах второго и третьего миров власть и богатство остаются основными символами успеха. При этом их слишком большая значимость в обществе приводит к обесцениванию других видов успеха.

Такая система приводит к тому, что большинство амбициозных и талантливых людей в той или иной степени подвержены искушению как можно в большей степени приобщиться к двум самым почитаемым версиям успеха, даже если их способнос­ти иногда прямо противоречат человеческим качествам, востребованным для их достижения.

Мы при всем том, что еще с советских времен пытались утвер­дить идеалы, связанные с образованностью и развитием, тем не менее не смогли сделать фигуры учителя, ученого и инженера не только базовыми идеа­лами общества, но даже более или менее престижными. Они остаются в определенной степени востребованными, но не пользуются тем признанием, которое позволило бы сделать почитаемыми эти крайне важные для современного развития профессии.

– Как Вы считаете, какие главные выводы мы все – власть, люди – должны вынести из причин, которые привели нашу страну к Январю?

– После всех трагических событий обычно задаются вопросами: почему они произошли, как не допустить их повторения впредь, какие необходимо сделать выводы? Для этого мы должны не просто констатировать их причины, а стать хотя бы немного другими. Только тогда мы сможем сделать выводы, позволяющие жить по-другому.

А если мы не изменимся, не будем основываться на другой идентичности и других институтах, то обязательно повторим то, что на словах осуждаем и хотим избежать. Таковы законы жизни. И они также неумолимы, как и все объективные законы природы и общества. Писатель Гэрберт Уэллс так выразил сущность этого закона: «Мир можно изменить, только изменяя людей».

– Но ведь в строительстве Нового Казахстана декларируется именно такая цель – дать людям возможность активнее менять жизнь вокруг себя и меняться самим…

– События этого года существенно изменили ряд аспектов нашего общества. И эти изменения обобщенно называют движением к Новому Казахстану. Но он пока, естественно, является для нас больше ориентиром, чем образованием, которое прочно утвердилось в жизни.

Мое понимание Нового Казахстана заключается в необходимости изменения наших институтов и нашей идентичности. А их невозможно изменить без изменения социогуманитарного дискурса. Так как, оставаясь в рамках старого дискурса, мы будем видеть и интерпретировать наши проблемы и самих себя в основном так же, как это происходило раньше в обществе, которое называют «старым Казахстаном».

В этом ключе различные группы, начиная от экспертов и политиков, заканчивая массами, ищут и пытаются утвердить новые способы организации своей жизни. И эти усилия свидетельствуют: идея построения Нового Казахстана является не просто лозунгом, а отражением желания большинства казахстанцев.

Поэтому нам сегодня необходимо эти желания подкрепить знаниями, позволяющими направить эти желания в нужное русло.