Путь к языку Абая

Галина призналась, что это отчасти стало возможным благодаря не просто знанию, а умению грамотно излагать свои мысли на государственном языке в письменном виде.

Ее путь к языку Абая был не то что тернистым, а как у многих – не вдруг и не сразу.

– Мой отец мордвин, мама у меня украинка, родилась я в Южном Казахстане в поселке Тюлькубас, самом что ни на есть казахоязычном районе, – рассказывает Галина. – Родители рано умерли, в 1996-м не стало мамы, а через четыре года – отца. И мы, трое детей, остались круглыми сиротами. В Шардаре (город в Туркестанской области. – Ред.) у нас жили дядя с тетей, они забрали нас к себе. У самих пятеро своих детей и нас трое, мне, самой старшей, тогда было всего 15.

Жизнь в этом городке запомнилась тем, что солнца было настолько много (зимы там почти не бывает), что и люди все казались солнечными, яркими, теплыми. И всюду – в магазинах, на базарах – звучала казахская речь. Я ее слышала, но сама не стремилась понимать. На уроках, правда, получала пятерки, но они были вызубренные ради оценки. После школы поступила в профессиональный лицей учиться на бухгалтера, там процентов 80 студентов были казахоязычными. Порой перекидывалась с ними парой слов на государственном языке, но не более того.

И вот однажды сижу с однокурсниками в столовой и слышу, как по рации меня вызывают к директору. Захожу, а мне заяв­ляют, что 22 сентября будет отмечаться День языков и я должна участвовать в конкурсе – представлять проживающих в Шардаринском районе русских, которые говорят на казахском.

Надо – значит надо. Отзубрила, как всегда, материал (одно из слов-назиданий Абая и еще что-то), выступила и получила Гран-при.

На следующий день, поздравив на общей линейке, меня избрали президентом комитета «Жастар», так я активно начала заниматься в лицее общественной жизнью. Теперь уже сама проводила разные конкурсы на государственном языке с помощью казахоязычных ребят. Они были очень чуткие, если не понимала беглую речь, то проявляли терпение, не раздражались и не смеялись, и через полгода я почувствовала себя почти свободно владеющей языком. Так что учить по учебникам и получать пятерки – это одно, а говорить и думать на казахском – совсем другое.

Когда в 2004-м после лицея поступила в ТарГУ имени Дулати на факультет проектирования жилых зданий и сооружений, то уже «плавала» в казахском языке, что называет­ся, как рыба в воде. Так что к моменту знакомства с мужем я была казахоговорящей девушкой. Мы с ним встретились в Шымкенте, где моей младшей сестре Зое Кузнецовой – чемпионке мира по армрестлингу – государство подарило квартиру.

Еркин Аккузов был старше меня на 26 лет. Политолог, учредитель общественного фонда «Наш дом Казахстан», он занимался тем, что старался повышать политическую грамотность населения, в электоральный период организовывал избирательные кампании для кандидатов в депутаты Мажилиса и маслихаты от партии «Адал».

Год мы с ним переписывались, а еще через год решили пожениться. Ему было 51, мне – 25, и для него, и для меня это был первый брак. Все его ағайындар (братья) уже вырастили детей и даже имели внуков, поэтому за Еркина они все были рады. Встретили меня прекрасно, я не видела ни одного косого взгляда и не слышала ни одного плохого слова в свой адрес. Напротив, все во главе со свекровью как-то сразу полюбили и зауважали меня. А ведь я была бесприданницей, все мои родственники уехали к тому времени в Россию, в Казахстане остались только мы – я, сестренка и братишка. Я же для себя твердо решила, что семью буду создавать раз и навсегда. И чтобы чувствовать себя единым целым с мужем, решила принять его веру – ислам. К этому подтолкнул еще и поход в мечеть. Когда мы с Еркином туда пришли в первый раз, я увидела большое помещение, где не было ничего лишнего, только Бог и ты.

– Вас не упрекали в том, что вышли замуж по расчету?

– Мы очень любили друг друга, и, честно скажу, разницы в возрасте я не чувствовала вообще. Даже подумать не могла, что на момент нашего знакомства ему был уже 51 год. Выглядел он максимум на 35, я поверила в его настоящий возраст только после того, как он показал мне удостоверение личности. Оглядываясь назад, сама не понимаю, за что он меня, простую девчонку, полюбил. Я-то, понятно, влюбилась в него, подтянутого спортивного красавца, с первого взгляда. И эта любовь с каждым годом только нарас­тала. Мне казалось, что мой муж знает все на свете и ничего не боится. Мы могли разговаривать днем и ночью обо всем на свете – о любви и смерти, религии, политике, истории, чести и достоинстве.

Жизнь с ним была яркой, насыщенной на события. До рождения дочери мы много путешествовали на машине по югу Казахстана. И как-то я ему сказала, что в юности была в Сарыагаше и мне этот город не понравился совсем. Возможно, это неприятие шло от моих родственников, их сын, мой двоюродный брат, служил пограничником в Сарыагаше. Муж мне ответил тем, что мы приехали туда к его родственникам. Отдыхали у них дней пять, ходили по гостям, рассматривали достопримечательности. Когда муж знакомил меня с городом и его окрестностями, то подсаживал в машину голосующих на дороге школьников и людей постарше, и я увидела город и его людей совсем с другой стороны – изнутри, а не снаружи, и уезжала я оттуда со словами: «Какой замечательный город!»

– Трудно было осваивать традиции и обычаи Южного Казахстана?

– Помню, как мы первый раз приехали в аул Диханколь Толебийского района к его матери и младшим братьям. Их жены, кланяясь в пояс, отдавали мне, жене старшего брата, салем, а я, не зная традиции, стала отвечать им тем же, чем изрядно развеселила мужа, другие только молча улыбались. За те три месяца, что мы прожили там, я прошла хорошую школу и стала настоя­щей казахской келiн. Мне там все «разжевали» и объяснили на доступном языке – кто кого первым должен приветствовать, как готовить мясо по-казахски и раскатывать тесто, в какой последовательности подавать блюда, как доить кобыл и готовить кумыс.

Прожили мы с Еркином 10 лет и 10 дней. Однажды, когда мы с ним вернулись из Шымкента, у него схватило сердце, скорая приехать не успела – он умер у меня на руках. И жизнь будто бы закончилась совсем. Осталась жива, наверное, только благодаря дочери Еркежан. Ее мы ждали долгих 8 лет, она родилась в 2018 году, ей было всего два года, когда отца не стало. Моя Еркеша растет стопроцентно казахоязычной, хотя и русским тоже владеет. В детском саду в ее группе немало детей из не смешанных, а полностью русских семей. Сейчас все адекватные родители хотят, чтобы их дети в совершенстве владели государственным языком. Замечаю также, что если продавцы на базарах раньше с трудом отвечали на русском, то сейчас люди сами спрашивают у них на казахском. Правда, я за всех не отвечаю, только за южный регион, за Шардару и Есик, в частности. Я вообще считаю, что Туркестанская область, Шымкент, в частности, – это прообраз того, каким должен быть Казахстан. Этот город далеко не мононационален, он не менее многонационален, чем Алматы. Но при этом там сильны национальные традиции, и в то же время там все так, как мы, казахстанцы, хотели бы. Неказахи, если и не говорят на хорошем литературном, но на бытовом вполне себе общаются, и казахи на русском, если надо, тоже, но в целом там звучит казахская речь и доминирует казахский уклад жизни. Вставать в пять утра и подметать свой двор – это разве плохо? Без такого режима и лошадь свою кочевник не мог бы выпасти, и за баранами не успел бы.

Недавно мне задали вопрос: «Повлиял ли на меня брак с Еркином?» Конечно! Это он меня сделал думающим и размышляющим, а не плывущим по течению человеком. За десять лет мы стали с ним одним целым. Первые два года после его ухода я думала, что уйду вслед за ним. Видимо, окружающие тоже так думали, потому что подруга, когда я ее спросила: «Как ты думаешь, я выживу?», неуверенно ответила: «Не знаю»...

На третий год после смерти мужа стала замечать, что сама стала как Еркин. «А как бы он поступил?» – задавала себе вопрос и делала так, как мне казалось, сделал бы он. Наверное, правильно поступаю, если он мне снится всегда улыбчивым.

– Ваши языковые рецепты?

– Я вкратце расскажу о том, чем занимаюсь на данный момент. В дачных массивах Алматинской области проживают свыше 180 тысяч человек. Около трех тысяч из них – в одном из двух массивов города Есик, где живем мы с дочерью.

Так вот, у нас там большие проблемы с инфраструктурой. Одни из них связаны с устаревшими и уже падающими советскими электрическими столбами, другие – с отсутствием качественной питьевой воды и дорог. Государство или совсем не выделяет средства на решение этих вопросов, или выделяет с трудом, потому что у дачных массивов нет официально признанного статуса села или поселка.

Так вот, 70% моих соседей – кандасы из Монголии, Китая и Каракалпакстана, и если еще лет пять назад местные русскоязычные (оставшиеся 30%) на казахском не разговаривали, то сейчас и понимают, и говорят почти все. А произошло так потому, что мы все каждую неделю собираемся на общий сход, чтобы попытаться совместными усилиями решить наши насущные проблемы. И здесь все конструктивные предложения высказываются на казахском языке, потому что казахоязычных больше. Проб­лему с заменой электростолбов мы так и решили: каждый предлагал свои варианты, из них выбрали наиболее разумное предложение, изложили его письменно (на казахском языке) и пошли с ним в акимат Енбекшиказахского района, где нас принимал казахоязычный специалист. Кроме того, не ленясь, написали одному депутату районного маслихата, другому. Кто к нам только ни приезжал по этой «столбяной» проблеме, и в итоге нам поставили не только столбы, но даже установили уличные фонари.

Теперь также гуртом, сообща, думаю, проведем к нашему дачному массиву хорошие дороги. А люди как сдружились за это время! Когда утром выходишь на улицу, со всех сторон слышишь: «Қайырлы күн, қалыңыз қалай, көрші?»

Все начинается с того, что вначале входят в привычку эти такие простые и очень добрые фразы, а затем постепенно добавляются другие слова. Мои ближайшие соседи, чета русских учителей-пенсионеров, приступили к изучению языка сразу после распада Союза. У них для этого был свой метод. Они развешивали по всему дому слова на казахском. Например, на холодильник прикрепляли список находящихся там продуктов. Вот так они и учили бытовой казахский.

– Вам не кажется, что кандасы более активны, чем местные?

– Очень даже кажется, хотя и мы тоже сейчас не промах. Мне в этих людях (кандасах) очень нравится их небезразличие. Они знают, что кроме них самих их проблемы никто не решит. Большинство кандасов руководствуется простым правилом и нас, постсоветских, к этому тоже приучают – под лежачий камень вода не течет: откажут раз, два, три, а на четвертый раз все равно прислушаются. В случае с заменой столбов к нам приезжал глава сервисной компании IBM Group в Алматы. После того, как мы его смогли убедить оказать нам помощь, столбы в наш массив были доставлены, а чтобы сделали бесплатную установку, мы писали уже в АО «Алатау Жарық Компаниясы». Когда там отказали, я дозвонилась до помощника председателя правления Абая Асылова. Нас попросили еще раз письменно изложить нашу просьбу, собрать подписи и отправить заказным письмом. Мы так и сделали. После чего к нам приехали специалисты компании для установки столбов. На это, конечно, ушло немало времени и нервов, но зато этих бетонных столбов хватит и нашим детям – они будут стоять лет сорок. У старых ведь сгнили деревянные подпорки, и они уже лежали на заборах.

...До знакомства с мужем я, как и большинство казахстанцев, была аполитичной, жила, как говорят казахи, по принципу «тауба-тауба». На выборы, например, не ходила, а он показал мне этот процесс изнутри, и я увидела, какая там идет колоссальная работа. Некоторые до сих пор говорят, что за нас, избирателей, все решается заранее сверху. Нет, это не так. Я сама принимала участие в подготовке и агитаторов, и наблюдателей. Если переживаешь за себя, за своих детей, за свой дом, улицу, город и поселок, то и сам должен быть включенным во все проблемы, которыми живет сегодня государство.