Вселенная по имени Чингиз

Первая и последняя встречи

Лето 1975 года. Я окончил школу и отправился в Москву поступать во ВГИК. Будучи школьником, прочитал в журнале «Советский экран» статью о Замире Эралиеве, который обу­чался там на кинорежиссера в творческой мастерской Сергея Герасимова. На этом завязалось наше знакомство. Он высылал мне по почте все положения и требования, исполнение которых было необходимо для тех, кто хотел бы стать кинорежиссером.

Начиная с шеститомника Сергея Эйзенштейна, я прочитал все работы советских классиков кино – Довженко, Герасимова, Кулиджанова, Пырьева и других. Но что значило все это чтение, когда сам я вырос в далекой глухой деревушке, где не было даже клуба?

И вот я в Москве. В полном воодушевлении подхожу к институту: входные двери, словно в ожидании меня, распахнуты, а коридоры пусты. Слова вахтера «Экзамены закончились. Езжайте домой, в следующем году приходите» разрушили мой романтический настрой. Я и не знал, что вступительные экзамены в творческие вузы проходят немного раньше, чем в обычные. Пришлось вернуться во Фрунзе.

Недолго думая, сдал докумен­ты в КНУ на исторический факультет. Амбиции мои были еще высоки: я считал, что куда бы ни пошел, поступлю в любом случае. На экзамене по истории получил 5, по литературе – 5, по английскому языку – 4, по сочинению – 2.

Тогда я испытал полное крушение надежд. Путь в вуз для меня был закрыт. И вот когда я шел с таким настроением по скверу, вдруг увидел – сон это или явь? – навстречу мне идет сам Чингиз Айтматов!

Язык мой отнялся, внутри все замерло. Айтматов прошел мимо. Я лишь стоял и ошалело смотрел ему вслед. Казалось, что сейчас он обернется и посмотрит на меня. Постояв так немного, я пошел вслед за ним. Мимо нас проходили девушки-студентки, какие-то люди. Все здоровались с ним, смотрели на него с радостным восхищением. Он отвечал всем на приветствия и продолжал идти своим путем.

Он прошел Старую площадь. Я шел в 15 метрах от него и сам не понимал – зачем? Айтматов вошел в большое серое здание. Подойдя ближе, я прочитал таб­личку: «Министерство культуры Киргизской ССР». Я терпеливо ждал, когда он выйдет, даже подготовил свое приветствие для него, но не дождался. Чингиз Айтматов в тот день надолго там задержался.

Этот день стал особенным: я увидел своего любимого писателя, книги которого зачитывал до дыр! В тот день меня уже не волновали и не расстраивали ни ВГИК, ни исторический факультет КНУ. Хоть я и провалился на экзаменах, знал, что вернусь в родное село с радостной вестью: «Я видел Айтматова!»

...11 июня 2008 года. В этот день спецрейсом в аэропорт «Манас» доставили тело Чингиза Айтматова. Я был членом Государственной комиссии по организации его похорон – тогда я работал министром культуры КР.

Грузовой отсек самолета открылся, и я увидел гроб из крас­ного дерева. Сердце дрогнуло: мой Айтматов, мой мастер и наставник был привезен в этом гробу. Я вспомнил себя того – худого, долговязого, с прыщавым лицом паренька, который шел за Айтматовым, ожидая, что он вдруг обернется и посмотрит на него.

Как при первой нашей встрече я не смог сказать ему: «Здравствуйте, агай!», так и при последней не знал, что говорить.

В тот день вся моя Вселенная, весь мой Мир, вся моя Жизнь лежали в этом гробу из красного дерева…

Фотография на память

В один из дней мы встретились с Айтматовым в селе Чон-Арык, в доме Байымбета Мураталиева. С нами тогда были и наши аксакалы – Оморбай Нарбеков и Доолотбек Шадыбеков.

Чингиз-ага приехал на эту встречу с небольшим опозданием. Тогда киношники из России недалеко от Сокулука снимали документальный фильм к юбилею писателя. Задержавшись на съемках, он опоздал почти на час. Как только он вошел в дом, все мы оживились, комната словно светом наполнилась. Я сидел по правую сторону от Чингиза-ага. Величие человека всегда видно даже по мелким деталям: лишь только войдя в комнату, он тут же принялся извиняться перед всеми за опоздание.

Тогда мы почувствовали, что есть своя прелесть в ожидании Чингиза-ага. Все смогли обменяться мнениями о делах, связанных с юбилеем писателя, о проведении которого мы договорились с ним еще в начале года. С приходом Чингиза-ага почетное место, где он сидел, словно бы обратилось в центр мироздания.

Наша беседа длилась около часа. Затем он наклонился ко мне и прошептал: «Султан, как ты думаешь, удобно ли мне будет уйти, ведь я всех заставил так долго ждать себя?» Оказывается, он должен был в тот день лететь в Алматы. Я тихо сообщил об этом дяде Байымбету. Он тут же ускорил подачу на стол почетного угощения, которое давно уже было готово, и предоставил Айтматову заключительное слово.

Тот встал и с уважением ко всем присутствующим начал говорить: «Я, как советский человек…» Тогда он высказал очень глубокие мысли. Казалось, что он говорит не только небольшой группе людей, сидящих с ним за одним столом, он словно обращался ко всей Вселенной. Он сказал о том, что таилось в глубине сердца каждого из нас. Каждое его слово было значительно и велико. Высказав вселенские слова, он привязал их к простой судьбе всех людей, каждого сидящего рядом с ним. В великом была простота.

Все присутствующие сфото­графировались вместе с Айтматовым. Он тогда сказал мне, что у него есть неотложные дела в Алматы, а дальше он должен лететь в Казань. Все мы тогда и предположить не могли, что этот снимок с Чингизом Айтматовым будет последним...

Страшная весть

10 июня 2008 года весть о его кончине разлетелась по миру. Ранним утром того дня меня срочно вызвал к себе Медет Чоканович Садыркулов – глава администрации президента КР. Я вошел в его кабинет, он был мрачен и растерян. Немного помолчав, спросил:

– Ты слышал?

– Слышал, – ответил я.

– Потеряли мы нашего Чингиза-ага. Что ж тут поделаешь… Теперь мы должны достойно проводить его. Где мы его похороним? – вдруг спросил он, пристально взглянув на меня.

Я никак не мог поверить в кончину Чингиза Айтматова, и эти слова показались какими-то несусветными. Не дождавшись ответа, он продолжил:

– Однозначно не в Ала-Арче. Но где конкретно, я и сам не могу сейчас сказать. Даю тебе один день, завтра утром ты придешь со своими предложениями.

Слова Медета Чокановича молнией пробили мой мозг. Когда я уже выходил из его кабинета, он сказал вдогонку:

– Близким его родственникам – Ильгизу-байке, Розе-эже, его сыновьям – не говори ничего пока. Как только мы примем окончательное решение, сами им сообщим.

Целый день я думал об этом, всю ночь не мог уснуть. Брал в руки книги Чингиза Айтматова, пытался перечитывать какие-то отрывки. Тут на глаза мне попался эпиграф к повести «Материнское поле»:

«Отец, я не знаю, где ты

похоронен.

Посвящаю тебе,

Торекулу Айтматову…»

Прочитав эти строчки, поду­мал: «Нашел!»

Медет Чоканович постоянно требовал, чтобы я все свои предложения всегда аргументировал. Все аргументы начали выявляться и укладываться в моей голове: первый – эпиграф, второй – мес­то захоронения отца Торекула, это последнее пристанище отца Чингиз сам когда-то назвал Ата-Бейит. Здесь есть неразрывная связь: земле, где лежит тело отца, отдают тело сына. Смысл этого аргумента показался мне достаточно глубоким.

Нашел я и второй вариант. Это был парк на пересечении улиц Советская, Ахунбаева и Жантошева. Он располагался почти в центре города, в нем всегда было много молодежи. Недалеко от него – Медакадемия, Национальная консерватория, Академия спорта и Университет культуры имени Бюбюсары Бейшеналиевой. Но в душе я больше склонялся к Ата-Бейит.

– Ну что, есть предложения? – спросил Медет Чоканович на следующее утро.

Я выложил все свои варианты с аргументами, о которых думал всю ночь.

– Ата-Бейит… Интересно. Я передам это предложение Первому. Каков же будет ответ – жди.

Целый день я ждал звонка от Медета Чокановича. В конце дня уже начал думать, что мое предложение не приняли. В 21.13 – до сих пор до минуты помню это время – мне позвонил Медет Чоканович:

– Первый одобрил. Езжай зав­тра с утра на Ата-Бейит, посмот­ри, где мы будем хоронить его. После обеда поедем туда вместе, посмотрим еще раз.

Так мы похоронили Чингиза-ага там, где похоронен его отец, Торекул Айтматов, на том месте, которое он сам назвал – Ата-Бейит. Мы похоронили его там, где лежат великие сыны кыргызского народа.

Наставник

У входа в Дом-музей Мухтара Ауэзова в Алматы вывешена табличка со словами Чингиза Айтматова: «… У меня есть две национальные святыни, с которыми я еду в другие страны, с которыми я переступаю порог других народов. Это – «Манас» и Мухтар Ауэзов. Это символы моих народов».

Понятие «Наставник» всегда было мостом в нашей национальной культуре. Искусство порож­дало искусство. Но в то же время ценность, величие Наставника оценивалось по искусству его ученика, подмастерья, которое он смог перенять от своего Мас­тера. Это бессмертный древний феномен культуры. Наш Чингиз Айтматов жил «Манасом», брал от него духовную силу, «Манас» был для него золотым посохом, от него писатель получил силу бессмертия.

Это достоинство он получил в наследие от своего наставника – Мухтара Ауэзова. Когда наступили тяжелые времена не только для «Манаса», но и для всего кыргызского народа, Мухтар Ауэзов встал на защиту нашего великого эпоса. Будучи казахом, он оказал кыргызам неоценимую услугу. Ведь именно тогда в нашей среде появилось немало предателей и злопыхателей, которые, поливая грязью эпос «Манас», говорили о его «вреде для воспитания народа». Когда не только эпос, но и самого Айт­матова начали преследовать, именно Мухтар Ауэзов встал за него горой.

Наставник – это понятие было нашим национальным культом. Весь кыргызский мир всегда вращался вокруг наставника, он давал нам просвещение, искусство, развитие. В этом заключается настоящая природная Академия кыргызов.

Величие Чингиза Айтматова в бережном хранении наследия своих наставников, защите их духовного мира от всего враждебного. Он передавал их духовные богатства своим последователям. Может быть, в этом и заключена одна из тайн того, что Айтматов стал Айтматовым.

В Великой книге сказано: «Если нет у тебя своего наставника, значит, твоим наставником является дьявол…»

У кыргызов всегда есть наставники: Манас и Чингиз.

Айтматов и Беркут

Это было время, когда Чингиз Торекулович только вернулся из Европы в Бишкек. Прошла лишь пара дней. Вдруг, резко открыв дверь, в мой кабинет вошла мой секретарь. Она была взволнована:

– Султан Акимович, пришел Чингиз Айтматов!

Ее волнение передалось мне. Я вскочил, распахнул дверь и увидел в приемной Чингиза Айтматова. Я был в замешательстве от того, что такой великий человек ожидает в моей приемной. Позже я спросил секретаря: «Что же ты сразу не провела его в кабинет?» Оказывается, только войдя в приемную, Чингиз Айтматов сказал ей: «Не надо отвлекать занятого делом человека. Ты, дочка, лишь пойди и передай, что я пришел…»

Тепло поздоровавшись, мы вош­ли в кабинет. Чингиз Айтматов спросил меня в первую очередь о здоровье и делах, взглянул на картины на стенах, увидел свою фотографию, размещенную на видном месте, и сказал: «В то время я был помоложе…»

– Шел из МИДа и решил, что лучше сделать два дела сразу – и зайти к министру культуры тоже, – сказал он.

Я не был согласен с тем, что Чингиза Айтматова сняли с долж­ности посла в Бельгии, Люксембурге и Нидерландах. Одно только присутствие Айтматова в Европе могло бы решать многие вопросы. Мы видели своими глазами, насколько велико там уважение к нему.

– Кстати, я заканчиваю чтение твоего романа, все руки как-то не доходили. Даже неудобно перед тобой. Ты же знаешь, какова жизнь писателя – лишь только какая-нибудь мысль или идея придет в голову, так и о себе забываешь, – сказал тогда Чингиз Айтматов.

Действительно, прошло уже более двух лет, как я дал ему на прочтение рукопись своего романа «Кара». Но не только чтение Чингизом Айтматовым романа, а сам факт, что он держал его в своих руках, уже было для меня предметом гордости.

– Немного осталось. Если все так же будет продолжаться, то, возможно, хороший роман выйдет. Писатель все свои силы нап­равляет на завершение, финал произведения. Даже само произведение пишется только для своего завершения, для этого финала, – сказал он.

Задолго до этой встречи, в 2004 году, в одной из наших бесед я задал достаточно много вопросов писателю. Позже эта беседа с ним была опубликована. По предложению Чингиза Айтматова она была включена в его 8-томное собрание сочинений под названием «Любовь сотворила Вселенную, сама любовь вечна». Тогда он говорил мне: «В каком бы уголке мира мы ни находились, рано или поздно мы обязательно возвращаемся туда, где мы родились и выросли. Не зря, видимо, так много говорят о месте, где тебе была перерезана пуповина. То место, где была перерезана моя пуповина, никогда не оставляет мои мысли».

Мы долго беседовали, наконец Чингиз Айтматов сказал: «Ладно, министр культуры, я пойду. Должно быть, тебя уже много людей дожидается в приемной».

Мы вышли из кабинета. Действительно, в приемной ожидали пять-шесть человек. Чингиз Айтматов поздоровался со всеми. Провожая, я прошел вместе с ним от здания Министерства культуры до Чуйского проспекта. Предлагал подвезти до нужного места на машине, но он отказался, сказав: «Я уже соскучился по ходьбе». Душой я понял, сколько глубокого смысла было в этих простых его словах. Ведь человек хочет почувствовать родную ему землю своими ногами, своими подошвами…

Разговаривая с Чингизом Айтматовым, я все-таки решился задать ему мучивший меня вопрос:

– Вы читаете то, что пишут в газетах и других источниках информации?

Он вздохнул и ответил, что если и не читает сам, то знакомые ему рассказывают об этом. Я имел в виду, что в то время появилось немало статей, в которых Чингиза Айтматова очерняли, поливали грязью.

– Что же Вы не ответите этим клеветникам, ведь это недопус­тимо, – сказал я и, услышав в ответ горький вздох Чингиза Айтматова, осекся.

Он резко взглянул на меня, остановился и сказал слова, которые врезались в мою память:

– Султан, если бы я был беркутом, который парит высоко в небесах, разве стоило бы мне обращать внимание на лягушек, квакающих в болоте, которые и не видели ничего в жизни своей, кроме болотной грязи? Создатель знает все и о правде беркута, и о кваканье лягушек. Создатель знает правду, нельзя с Ним спорить...

Я покраснел, ответ Чингиза Айт­матова стал для меня жизненным уроком. «Возможно, только для того, чтобы выслушать этот ответ, нужно было задать такой вопрос», – подумал я тогда.

Чингиз Айтматов сказал мне на прощание: «Ну, ты оставайся, а я пойду дальше». Я смотрел ему вслед, пока его силуэт не растаял вдали.

Вздох любви

Шел 2004 год. В один из дней мы договорились с Чингизом Торекуловичем, что вечером я подъеду к его дому в Ала-Арче. Давно хотел поговорить с ним о литературе, о политике, о языке, о творчестве. Для меня не было ничего более ценного, чем встретиться и побеседовать с великим писателем. К тому же я втайне надеялся взять у него и интервью для радио «Азаттык», где я тогда работал.

Об этой встрече я проболтался работавшей со мной Жаркын Темирбаевой: «Сегодня Чингиз Айтматов пригласил меня к себе домой». Она уговорила меня взять ее с собой. Зная характер Жаркын-эже, я поставил условие: «Задавать вопросы буду только я. Вы будете держать микрофон и, пожалуйста, молча…» Она быс­тро согласилась.

Вечером мы договорились встретиться у дома Айтматова. Я подъехал в семь часов, но, к моему удивлению, ее не оказалось на месте. Минут через двадцать появилась запыхавшаяся Жаркын-эже, которая привела с собой свою маленькую дочку. Предвосхищая мой вопрос, она быстро сказала: «Хотела получить благословение Чингиза-ага для дочери».

Так, втроем, мы вошли в дом Чингиза Айтматова. Увидев нас, он сказал: «Здравствуй, Султан! Как у тебя дела? А с этой сестренкой я, кажется, не знаком». Я представил ему эже: «Это Жаркын Темирбаева, мы вместе работаем». Внимательно посмотрев на девочку, Чингиз-ага спросил меня: «А этот ангелочек – дочка твоя?» «Нет, Чингиз-ага, это моя дочка. Как сказала ей, что еду на встречу с Вами, так она уцепилась за меня – не оторвешься», – неожиданно выпалила Жаркын-эже и тут же виновато потупила взгляд.

Беседуя с Чингизом Айтматовым, мы просидели до поздней ночи. Говорили с ним о современности, о глобализации, о литературе, о совести, о власти, о гениальности и тиранстве. За разговорами незаметно пролетело время – на часах была полночь. Жаркын-эже попросила: «Чингиз-ага, можно с Вами сфото­графироваться?». Он согласился и, несмотря на наши протесты, ушел в другую комнату, чтобы переодеться. Я показал Жаркын на часы, прошептав: «Сфотографироваться можно было бы и в другой день».

Вскоре пришел Чингиз-ага в костюме и при галстуке. Мы сфотографировались. Эже попросила благословения для своей дочери. Чингиз-ага дал ей свое доб­рое напутствие. И когда мы уже выходили, Жаркын-эже вдруг произнесла: «Можно Вам один вопрос задать?» – «Задавай» – разрешил он.

– Чингиз-ага, кажется, что так, как любили Бюбюсару, Вы никогда больше не любили ни одну женщину! – неожиданно выпалила она.

Услышав это, Чингиз-ага от неожиданности даже пошатнулся, облокотился о стол. Я стоял рядом, как каменная статуя. Не знал, что сказать, ведь в соседней комнате находилась супруга Чингиза Айтматова.

Он присел на стул, тяжело вздохнул и сказал коротко, но с глубоким подтекстом: «Да, верно».

В этом тяжелом вздохе Чингиза Айтматова я почувствовал и несокрушимую силу великой любви, и тоску, и печаль, и счастье, и скорбь, и сожаление, и радость. В этом вздохе был слышен отголосок вечности, потому что лишь память нас вернет туда, где мы любили, к тем людям, которых уже забрали небеса. Этот вздох всю жизнь слышится мне, то был вздох великой любви…