«Читал я сладостный Коран...»

О творческом могуществе Пушкина, наверное, никто не сказал лучше Аполлона Григорьева: «Пушкин – наше все». Именно Пушкин разбудил веру русского народа в свой язык. В свою страну. Это великая заслуга. Это подвиг, который способны совершить лишь великие люди.

Думается, И. С. Тургенев с огромным трепетом и волнением писал о величии русского языка именно после чтения поэзии Пушкина: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Именно Пушкин является первым писателем, перевернувшим в западном мире представление о русском языке. Благодаря его бессмертному стиху у всего народа проснулось страстное желание познать художественное слово. Одна из главных причин того, что XIX век стал золотым веком русской литературы, кроется в великом примере Пушкина.

Масштабы исследования пушкинского наследия поражают. Сейчас пушкиноведение приблизилось к уровню отдельной отрасли науки. Есть книги, диссертационные работы, посвященные отдельно взятому произведению. Это, к примеру, книга М. П. Алексеева «Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». То есть попытаться сказать что-то новое в отношении таких личностей мирового значения, как Пушкин, можно только в том случае, если рассуждать о тех гранях их творчества, которые имеют прямое отношение к собственному духовному миру.

Давайте попробуем. Тема наша – Коран и Пушкин...

Когда речь идет об отношении Пушкина к поэзии, литературоведы в первую очередь вспоминают знаменитое стихотворение «Пророк», написанное 8 сентября 1826 года. Поэт только что вернулся из ссылки в Москву, к друзьям, был торжественно принят высшим светом, находился в зените не только всеобщего признания, уважения и славы, но и подлинного творческого вдохновения, порой доводившего до настоящего экстаза. «Пророк» – программное стихотворение. В нем автор констатирует, что человек, наделенный Всевышним поэтическим даром, не похож на других, поэтому он не должен растрачивать свой талант на мелочи жизни, ибо призван своими пламенными стихами зажигать сердца людей. Это, бесспорно, так.

Если ранее в произведениях на данную тему поэт больше опирался на мифологию античной эпохи, прибегал к образам муз, Парнаса, Аполлона, то здесь он обращается к религиозной мифологии. Вместо поэта фигурирует пророк, вместо Аполлона – бог, вместо музы – шестикрылый ангел-серафим. В безжизненной, бескрайней пустыне навстречу измученному жаждой путнику Всевышний посылает этого ангела. Стоило ему коснуться своими легкими, мягкими ладонями лба человека, как для страдальца окружающий мир вмиг стал другим, преобразившимся, обновленным: «Отверзлись вещие зеницы, ⁄ Как у испуганной орлицы». И тут же: «Моих ушей коснулся он, ⁄ И их наполнил шум и звон: ⁄ И внял я неба содроганье, ⁄ И горний ангелов полет, ⁄ И гад морских подводный ход, ⁄ И дольней лозы прозябанье».

Но и на этом он не останавливается: «И вырвал грешный мой язык, ⁄ И празднословный и лукавый». Этот удивительный земной мир невозможно воспевать грешным, лукавым языком обычного человека, говорит поэт. Но ангел продолжает действовать решительно: «И он мне грудь рассек мечом, ⁄ И сердце трепетное вынул». Стало быть, далеко недостаточно, чтобы язык был особенным, самое главное – особенной должна быть твоя природа. Чтобы стать настоящим поэтом, и этого мало:

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Последняя пушкинская строка – «Глаголом жги сердца людей» – давно стала крылатой фразой. Она, как завещание, оставлена всему поэтическому братству и является своего рода словом божьим. Всевышний напоминает, что слово поэта должно звучать как голос истины, поэтому он возлагает на него такую же ответственность, как на пророка, поэтому он посвящает ему такие же слова, как пророку.

Главный мотив этого знаменитого произведения – определение предназначения и цели творчества, ответственности художника. Об этом написаны сотни статей, книг. Мы же преследуем другую цель: показать, что нельзя однобоко подходить к творениям такого великого таланта, как Пушкин, делать окончательные заключения. Подлинная классика во все времена будет сверкать всеми своими удивительными гранями.

Раньше было принято противопоставлять всех представителей элитной интеллигенции богу. Скажем, лишь одной фразы «Жил-был поп, ⁄ Толоконный лоб» было бы достаточно, чтобы поставить Пушкина в ряд воинствующих атеистов. В России сейчас всесторонне обсуждается вопрос о месте религии в творчестве Пушкина. Данная тема не оставалась вне внимания пушкинистики до 1917 года, зарубежного русского литературоведения и после революции.

В книге «Пушкин в русской философской критике» собраны труды русских философов второй половины XIX и начала ХХ веков. Среди них заслуживает внимания большая статья видного философа-теолога Владимира Соловьева «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина», где красной нитью проходит одна мысль: в творчестве Пушкина нет и не может быть места пророку Мухаммеду. Философ анализирует как раз стихотворение «Пророк».

По мнению некоторых критиков, начинает он, в этом стихотворении ничего не сказано о миссии поэзии, поэта: они воспринимают «Пророк» Пушкина как конкретного пророка, так его и понимают, одни видят в нем библейского пророка, другие признают связь произведения с Кораном и в образе пророка видят самого Мухаммеда. После этого у автора меняется тон, и он утверждает категорично: «Значит, даже в том предположении, что пушкинский «Пророк» должен быть принят в собственном смысле, еще нужно решить вопрос, на кого он больше похож: на библейского пророка или на Мухаммеда. Но быть более похожим на последнего он не может уже потому, что между ним и Мухаммедом вовсе нет никакого сходства».

Словом, сейчас бесспорным является то, что по своей сути «Пророк» имеет отношение к религии. В. Соловьев сводит вопрос лишь к тому, о каком пророке конкретно идет речь. Чтобы высказать мнение по данному поводу, в первую очередь необходимо подробнее остановиться на таких вопросах, как Коран и Пушкин, мусульманская религия и поэзия Пушкина.

Поэт особо ценил эстетическую неповторимость Корана. О многом говорят его слова, написанные в Михайловском, в трудный период жизни: «В пещере тайной, в день гоненья, ⁄ Читал я сладостный Коран». Известно, что к слову «сладостный» поэт обращался, лишь глубоко осознавая, чувствуя объект своей симпатии. Поражает знание Пушкиным в совершенстве содержания Корана.

По утверждениям специалистов, в его произведениях на эту тему охвачены положения 33 сур из имеющихся 114-и в Священной книге. «Аллах всемогущ во всех своих деяниях» (сура Аль-Бакара, 20), «он – всемогущее создание, знающее все и вся» (Аль-Бакара, 29), «гнев его страшен» (Аль-Бакара, 196), «он видит деяния всех» (сура Аль-Имран, 156), «создал землю и небо за шесть дней. Затем взошел на престол и правит миром. День сменял ночью, ночь – днем. Создал солнце, луну, звезды, подчинив их своей воле» (сура Аль-Аграф, 54), «он вечно живой, правит всем миром. Он не дремлет и не спит. В его подчинении находится все, что имеется на земле и на небе» (Аль-Бакара, 255). Все эти моменты имеются в «Подражаниях Корану».

Считается, что к октябрю 1824 года у Пушкина имелся французский вариант Корана (перевод М. Савари). В качестве предисловия к данному изданию давалась подробнейшая биография пророка Мухаммеда. Тот, кто внимательно читал «Подражания Корану» и знаком с биографией пророка, нисколько не сомневается в этом. И действительно, в стихотворении охвачены практически все основные периоды жизни Мухаммеда.

Так, первая строфа («Клянусь четой и нечетой») языком поэзии напоминает о переселении Мухаммеда из Мекки в Медину (622 год по Григорианскому календарю – первый год Хиджры, мусульманского календаря), вторая строфа («О, жены чистые пророка») – о времени женитьбы пророка на Зейнаб (627 год), третья строфа («Смутясь, нахмурился пророк») – об изгнании из Мекки в Медину (до 622 года), шестая строфа («Недаром вы приснились мне») – о возвращении в Мекку (630 год), седьмая строфа («Восстань, боязливый») – о времени нахождения в горной пещере, когда к нему впервые снизошло откровение от Всевышнего (после 609 года).

Доказано, что Пушкин читал Коран по прозаическому переводу М. И. Веревкина. Строки из Корана в том тексте – «Создал горы, удерживая землю от движения, покрыл их небом, поддерживая оное, да не падет на них…» – поэт так переложил на язык поэзии:

Земля недвижна; неба своды,

Творец, поддержаны тобой,

Да не падут на сушь и воды

И не подавят нас собой!

Зажег ты солнце во вселенной,

Да светит небу и земле,

Как лен, елеем напоенный,

В лампадном светит хрустале.

В «Подражаниях Корану» центральный образ Священной книги – образ Аллаха по возможности раскрыт всесторонне. Мы говорим «по возможности», ибо человеку не дано полностью раскрыть образ Всевышнего.

Каждый раз, когда доводится слышать чтение Корана вслух, мы невольно проникаемся волшебной мелодичностью текста, завораживающим звучанием составляющих его слов, хотя нам совершенно непонятно их содержание. Есть глубокий смысл в том, что в мусульманском мире в любые времена ученые-богословы предпочитали громкое чтение только арабского текста Корана, следили за соблюдением этого неписаного правила: одно из главных проявлений всемогущества оригинала – в его эмоционально-интуитивном преимуществе; поразительное свойство священного писания проникать в душу человека заключается в удивительной мелодичности его слова.

Пушкин понимал, в результате каких мук и страданий удалось Мухаммеду создать новую религию. Вдобавок ко всему именно в пору написания этого стихотворения сам Пушкин был в опале, переживал глубокий душевный кризис. В письме П. А. Вяземскому от 1824 года он иронизирует: «Пришлось бежать из Мекки в Медину, мой Коран еще на руках – мусульмане до сих пор ждут его». Великий поэт в последних строках «Подражаний Корану» пишет:

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с богом он дале пускается в путь.

Встретившись в трудную пору жизни с Кораном, поэт как бы с надеждой обращается к Священной книге:

Он милосерд: он Магомету

Открыл сияющий Коран,

Да притечем и мы ко свету,

И да падет с очей туман.

Здесь строка «Да притечем и мы ко свету» напоминает слова из суры Аль-Хиджр: «Неверные порой мечтают стать мусульманами. Эй, Мухаммед! Дай им волю. Пусть едят, пьют, радуются жизни. Добиваются своей цели. Они опомнятся потом». Невольно приходишь к мысли: может, причина того, что в свое время советские литературоведы, а сегодня русские пушкинисты «не замечали и не замечают» в творчестве поэта мотивы Корана, а иногда даже рьяно отрицают вполне, казалось бы, очевидные вещи, кроется именно в этом.

Теперь подходим к самому узловому моменту. На самом ли деле, как утверждает Соловьев, «нет никакого сходства» между пророком Мухаммедом и пророком из стихотворения Пушкина?

Есть! Да еще какое сходство.

«Пророк» начинается со слов: «Духовной жаждою томим, ⁄ В пустыне мрачной я влачился». Здесь важное значение имеет слово «пустыня». В первое время пророк Мухаммед, вконец разочаровавшись в близких людях, часто один уходил в пустыню Хира, что недалеко от Мекки. Пушкин напоминает об этом. А что бы вы сказали по поводу вот этих строк: «И он мне грудь рассек мечом, ⁄ И сердце трепетное вынул». В Библии данный мотив отсутствует. Там есть мотив, предшествовавший этому: «И жало мудрыя змеи ⁄ В уста замершие мои ⁄ Вложил десницею кровавой». В шестой главе книги пророка Иисуса говорится: «Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника и коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен». А этого мотива, без сомнения, нет. Если бы был – пушкинисты давно нашли. Теперь обратимся к Корану. Сура Аш-Шарх гласит: «Эй, Мухаммед! Разве мы не открыли тебе мир? – далее продолжается мотив очищения от греха. – Мы освободили тебя от тяжелого груза. Подняли твою славу».

Можно ли предположить, что Пушкин взял этот мотив только после прочтения Корана? Чтобы ответить на такой вопрос, думается, следует сослаться на хадисы. К сожалению, у нас им еще не уделяется достаточно внимания. Их обычно рассматривают лишь как одно из направлений устной литературы, как легенды, пропагандирующие слова и дела Мухаммеда. Хотя на самом деле для мусульманского мира хадисы являются вторым после Корана правовым документом. Собирание хадисов в средние века считалось одной из главных сфер мусульманской культуры, они закономерно являются ценным наследием, охватывающим все периоды развития ислама.

По мнению специалистов, наиболее авторитетным вариантом среди них является книга «Аль-Джами ас-Сахик» («Сборник истин»), составленная Мухаммедом аль-Бухари. В это время Мухаммеду шел четвертый год. А один из сподвижников пророка Абу Хурайра считает, что это произошло, когда Мухаммеду исполнилось сорок лет. Но как бы там ни было, в любом варианте хадисов четко говорится о том, что архангел Авраам вскрыл грудь Мухаммеда и очистил его сердце.

Турецкий автор Махмуд Баки (1526–1600) излагает хадис от имени самого пророка: «Посланник бога рассказывал о том, что однажды, когда он сидел вместе с родственниками, откуда-то появились трое взрослых мужчин. Один из них держал в руках золотой таз со снегом. Вошедшие приблизились ко мне и неожиданно схватили меня, в тот же момент все родственники удалились. Один из вошедших положил меня на спину и быстро вспорол грудь. Я смотрел на все это хладнокровно, не чувствовал никакой боли. Третий вынул все внутренности, промыл в тазике и вложил обратно. Затем вытащили мое сердце, разрезали его, достали оттуда сгусток черной крови и выбросили. Потом тот, который очистил сердце, стал водить рукой внутри грудной полости. Вдруг я заметил на его пальце перстень, который своим сверканием буквально сводил с ума. Затем человек сделал этим перстнем метку на моем сердце, и с того мига оно наполнилось лучами пророка, разум приобрел удивительную ясность. Сердце вложили в свое место. Я лежал и чувствовал, где остался перстень. Через некоторое время третий пришелец провел рукой по месту разреза моей груди. И тут же по воле Аллаха от раны не осталось и следа. Человек тихо потянул меня за руку, и я встал как ни в чем не бывало».

Полное соответствие основного мотива стихов и с Кораном, и с хадисами неслучайно. Если учесть, что в стихотворении поэта параллельно приводятся легенды еврейского пророка Иисуса и арабского пророка Мухаммеда (вложение в уста змеиного жала, вспарывание груди и промывание сердца), то этому удивляться не стоит. Седая история свидетельствует, что и арабы, и евреи – дети одного человека – Ибрагима (Авраама). Евреи – потомки Авраамова внука Исхака (Исаак), рожденного от жены Сары, а арабы – Исмаила, рожденного от жены Ажар. Есть немало пророков, общих и для Библии, и для Корана.

Словом, по нашему мнению, главный мотив, придающий величие и неповторимость стихотворению Пушкина, берет начало не от Библии, как утверждалось ранее, а от Корана.

Кто же является персонажем произведения? Давайте вспомним его финал, обращение Всевышнего: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, ⁄ Исполнись волею моей, ⁄ И, обходя моря и земли, ⁄ Глаголом жги сердца людей».

Х. Г. Кероглы кратко, но четко определил значение этих слов: «Подобные слова может сказать только человек, создавший новую религию, мировую религию, то есть только пророк Мухаммед. Преодолевая моря, пустыни, зажигать сердца людей пламенным, призывным словом мог только пророк Мухаммед». Подобные мысли содержатся и в книге «А. С. Пушкин и Азербайджан», изданной в 1959 году в Баку. В ней автор Шихали Курбанов приводит высказывание Н. И. Черняева, взятое из выпущенной в 1898 году в Москве книги «Пророк» А. С. Пушкина в связи с его же подражанием Корану», где говорится, что навязать «Пророку» аллегорический образ поэта, поэзии, значит, недооценивать произведение, исказить четкий смысл одного из гениальных стихотворений Пушкина. Поэт ставил цель изображать не себе подобных поэтов, а великий облик посланника Аллаха; да и Жебраил он рассматривал не как определенный женский образ, а как образ ангела. Пушкин никогда бы не ставил рядом сущность пророка и сущность поэта. Это тоже подтверждает нашу мысль.

«Пророк» можно рассматривать как своеобразное собрание эстетических взглядов поэта. В нем он глубоко и всесторонне раскрыл всемогущество искусства, показал степень ответственности перед обществом человека, овладевшего мастерством слова. А не противоречит ли это в свою очередь доказываемому нами утверждению о том, что мотивы «Пророка» взяты не из Библии, а напрямую из Корана, что в стихотворении говорится о получении пророком Мухаммедом наказа от Аллаха, как он стал обладателем сверхестественной силы?

Нет, не противоречит. Потому что сам Коран, хотя и написан прозой, нисколько не уступает поэтическому слову, является бессмертным, вечным произведением искусства. Известно, что весь текст оригинала Корана основан на целостной внутренней ритмике. По своей сути он является поэтическим произведением, созданным в форме белого стиха. Именно поэтому потомок Ибрагима, «арапа Петра Великого», гениальный Пушкин, скромно называя цикл этих стихов «подражаниями», демонстрирует свое огромное уважение к Корану, заодно и всей мусульманской культуре. И это очень сильный пример великой толерантности Пушкина – ярчайшей звезды мировой поэзии.