Продолжение. Начало в номере за 18 августа 2020 года
Вершинные шедевры казахского поэтического перевода Абай создал именно перекладывая стихи Лермонтова на казахский язык. Среди них особо можно выделить «Қараңғы түнде тау қалғып» – перевод лермонтовского шедевра «Из Гете».
Герольд Бельгер и Медеубай Курманов в своих книгах, статьях, эссе приводят три его варианта (Гете – Лермонтов – Абай) и убедительно доказывают поэтическое мастерство Лермонтова и Абая.
Подстрочный перевод из Гете выглядит следующим образом:
Над всеми вершинами
покой.
Во всех верхушках
(деревьев)
ощутишь ты
едва ли дуновение.
Птички смолкли в
лесу.
Подожди только: скоро
отдохнешь и ты.
Барлық шыңдар басында
тыныштық,
Ағаштардың басында
Болар болмас
Леп байқалады;
Ормандағы құстардың үні
өшкен,
Тек сабыр ет, сәлден кейін
Сен де тыныс табарсың.
«Талантливый поэт с помощью таких простых, обычных слов, как «вершина» из неживой природы (Гипфел), «верхушки деревьев» из растительного мира (Випфел) и «птицы» из животного мира (Бөгелаин), рисует перед вами всю картину природы, сладко спящей в ночной тишине. Только в самом конце мы видим одинокого путника, нарушающего этот сказочный покой. Наслаждаясь тишиной природы, уставшей от дневной жары и теперь отдыхающей под ночной прохладой, он вдруг чувствует и свою усталость от долгого путешествия днем. Он тоже хочет отдохнуть, успокоиться. Вся структура, мелодика стихотворения подчинены этому чувству: свободны и разнообразны и количество слогов (5, 2, 5, 3, 4, 9, 5, 4), и рифмы (абабсддс), и ритмика. Сначала наблюдается одинаковый ритм, затем он замедляется. Когда же речь заходит о птицах, он вновь усиливается, и когда о тишине – замедляется опять», – писал Медеубай Курманов, прекрасный знаток немецкого языка, переводчик «Фауста».
Теперь вспомним лермонтовский вариант:
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.
Не пылит дорога,
Не дрожат листы,
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Об этом чудесном переводе сказано немало. С момента появления данное стихотворение является великим произведением русской литературы. Таким стал и абаевский вариант:
Қараңғы түнде тау қалғып,
Ұйқыға кетер балбырап.
Даланы жым-жырт дел-сал ғып
Түн басады салбырап.
Шаң шығармас жол-дағы,
Сілкіне алмас жапырақ.
Тыншығарсың сен-дағы
Сабыр қылсаң азырақ.
Вот так. Видимо, это и есть ответ на вопрос – переводится или не переводится поэзия. Когда Александр Аникст пишет, что у Гете восемь строк «вместили в себя всю природу, весь мир», видимо, это тоже есть ответ на вопрос – может ли поэзия передать жизнь такой, какая она есть. Здесь же дан ответ и на такой вопрос – каким является казахский язык. В известной степени даже на такой вопрос – что за народ казахи и на что они способны.
«Қараңғы түнде тау қалғып» – эталон художественности, образности, мелодичности, точности в переводе. Благодаря абаевскому гению лермонтовские «горные вершины», снизившись просто до «гор» (примерно до Чингисских гор, не имеющих заоблачных вершин), «долины», превратившись в широкие «степи» (как, скажем, Караульские), картина Гете запросто переместилась на казахскую землю. Сравнивая три варианта одновременно, Медеубай Курманов не скрывает своего восхищения: «Ночь, которая делает степь не только абсолютно тихой, но и безразлично обессилевшей, бывает только на этих широких просторах, только на казахской земле».
Сопоставляя абаевский вариант с лермонтовским по строкам, нельзя не удивляться соответствию не только картин, но и почти каждого слова. Но в этой самой тихой мгле у Абая все равно больше динамики. Говорят, у Гете три глагола. У Лермонтова тоже три – «спят», «пылит», «дрожат». У Абая их – вместе с полными и неполными формами – восемь: қалғып («дремая» или «задремав»), балбырап («разомлев»), ұйқыға кетер («засыпать» или «быть объятым сном»), дел-сал ғып («обессилеть» или «расслабляться»), түн басады («настанет ночь»), салбырап («обвисать»), шаң шығармас («не пылит»), сыбдырламас («не шелестит» или «не шуршит»).
Если всего слов 25, а 8 из них – глаголы разной формы, то как это стихотворение не может не наполниться от начала до конца движением, динамикой? Не может. Глаголы, вышедшие из-под волшебного пера Абая, приводят природу в сказочно дремотное состояние, в еще более приятную истому, а человека в объятиях этой дивной природы – в состояние истинного наслаждения.
Поражают и два последних слова «тыншығарсың» («находишь умиротворение») и «сабыр қылсаң» («если проявишь терпение») в заключительных двух строках. И у Гете, и у Лермонтова резюме упирается в отдых, покой. «К лермонтовской картине природы, ночи, тишины Абай добавляет пространственную-объемную, временнỳю-динамичную перспективу. Тишина, распирающая пространство беззвучным завыванием глухой мелодии, постепенно успокаиваясь, поднялась на свою самую высокую точку – точку полной тишины, где нашли исключительный покой все звуки и движения, – ведя такой прекрасный анализ, Турсунжан Шапай продолжает далее, – итак, Абай говорит – «тыншығарсың»... Двухпластный, двусмысленный поток содержания, двигаясь плавно, спокойно, наращивая мощь и глубину русла, слился именно в этом слове в бескрайний и бездонный океан мысли».
В статьях о переводческом мастерстве Абая, написанных на русском языке, обычно приводится обратный подстрочный перевод, в том числе последние две строки: «Возможно, отдохнешь и ты, Если немного потерпишь». Конечно, таким образом мы никогда не покажем величие Абая. Выше мы постарались доказать, что «тыншығу» далеко не «отдых» («демалыс»), а «сабыр қылу» не совсем означает просто «потерпеть». Синонимический ряд слова «сабыр» включает такие понятия, как «терпение», «выдержка», «прочность», «сдержанность».
Переведенные из Лермонтова стихи являются самой большей частью творчества Абая-переводчика. Среди них такие шедевры, как «Бородино», «Еврейская мелодия», «Из Гете», «Не верь себе», «Дума», «Кинжал», «Молитва», «Дары Терека», «Выхожу один я на дорогу», «Демон» (отрывок), что говорит о высоком вкусе Абая-читателя.
«Абай с особым трепетом относился к поэзии Лермонтова, – писал академик Заки Ахметов. – Он был особенно близок к русскому поэту, в духовном родстве с ним. Не будет преувеличением сказать, что проникнувшись симпатией к русской поэзии, Абай наибольшее духовное созвучие обнаружил именно в Лермонтове. К тому времени Абай уже находился на уровне всестороннего понимания интеллектуального мира, потребностей, участи не только великого поэта, но и всего русского общества. Поэтому он прекрасно понимал и поэзию этого народа. Прекрасно чувствовал, что возмущение, печаль и гнев Лермонтова выражали возмущение, гнев и печаль русского народа, эксплуатируемого общества. Когда писал «Я для тебя загадка, я и мой путь. Против тысяч сражался – не обессудь!», он, возможно, подразумевал и душевное состояние Лермонтова. Его Абай называл «поэтом особого негодования, поэтом, любовь которого отравлена гневом».
Вообще-то, мнение о том, что переводчик обычно берется за творения тех авторов, которые близки ему по духу, по звучанию, больше подходит к прошлым векам, в том числе к эпохе Абая, чем к современной профессиональной литературе. Видимо, Абай рассматривал произведения Лермонтова как отражение своей собственной натуры.
Қол жазуды ермек ет,
жатпа бекер,
Бұл көңілсіз дүниеден көп жыл
өтер.
Өзі қысқа, өзі асау тентек өмір,
Арттағыға бір белгі қойса
нетер?
Кім біледі, кез болса, арттағылар,
Ойға салып оқыр да, сөзін сынар.
Көзін салып, ойланып кейбір сөзін,
«Рас-ау», – деп, мағынасын ол
дағы ұғар.
Кім білер, жабырқаңқы жазған
сөзім,
Жібермей кеп, тоқтатар оның
көзін,
Жолаушы жол үстінде тамаша
еткен
Сықылды өлген жанның бір
күмбезін.
Конечно, это слова самого Абая. Пусть текст лермонтовский, но стихотворение – Абая. Потому что в нем Лермонтов говорит как Абай. В то же время в таких местах, как, скажем: «Жолға шықтым бір жым-жырт түнде жалғыз,/Тасты жол жарқырайды буға амалсыз./Елсіз жер тұрғандай боп хаққа мүлгіп,/Сөйлесіп, ымдасқандай көкте жұлдыз» или «Асау той, тентек жиын, опыр-топыр,/Ішінде түсі суық бір жан отыр./Алысты тұманданған ол ойлайды,/Өзге жұрт ойды нетсін өңкей соқыр», Абай выступает как чистый переводчик.
Нет! – я не требую вниманья
На грустный бред души моей,
Не открывать свои желанья
Привыкнул я с давнишних дней.
Сал демеймін сөзіме
ықыласыңды,
Қайғылы өлең еттім өз
басымды.
Көкірегім, бар сырым өз әлінше,
Көрінгенге көрсетпей, көп
жасырды.
У нас особенно не раскрыта проблема подражания. Литературоведы справедливо отмечают, что иногда вольно переведенные стихотворения, в которых много отличных от подлинника мест, правильнее было бы рассматривать как подражание, а не как перевод в полном смысле этого слова.
Әм жабықтым, әм жалықтым,
Сүйеу болар қай жігіт
Көңілден кеткен соң тыным!
Әм сүйіндім, әм түңілдім,
Үнемі не еткен үміт?
Өткен соң бар жақсы жылым!
На первый взгляд кажется, что это вольный перевод. «И скучно и грустно! – и некому руку подать» – «Әм жабықтым, әм жалықтым,/Сүйеу болар қай жігіт», «Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?/А годы проходят – все лучшие годы!» – «Үнемі не еткен үміт?/Өткен соң бар жақсы жылым!» – эти места больше тяготеют к чистому переводу. Однако эти стихи в книгах Абая не относятся к переводу, не найдете их и в разделе «Переводы Абая» в лермонтовских сборниках. Потому что они в действительности – собственные стихотворения Абая. Толчком к их написанию послужил лермонтовский оригинал. Абай подхватил этот мотив и воспел по-своему, выразил свою печаль. Наряду с этим подобные пласты в творчестве великого поэта нельзя и вовсе не связывать с влиянием перевода.
Удивительный талант поэта проявляется и в его умении перемешивать самые различные мотивы в произведениях Лермонтова и выбирать, как жемчужины, самые необходимые для себя художественные образы.
В свое время не одно поколение литераторов восхищалось переводом стихотворения «Дары Терека», которое начиналось так: «Асау Терек долданып, буырқанып,/Тауды бұзып, жол салған, тасты жарып./Арыстанның жалындай бұйра толқын,/Айдаһардай бүктеліп, жүз толғанып» («Терек воет, дик и злобен,/Меж утесистых громад./Буре плач его подобен,/Слезы брызгами летят»).
А ведь общеизвестно, что это сравнение взято из самого Лермонтова: в поэме «Демон» есть такая строфа: «И Терек, прыгая, как львица,/С косматой гривой на хребте,/Ревел – и зверь степной, и птица,/Кружась в лазурной высоте,/Глаголу вод его внимали». Причем Абай обратил внимание и на оплошность Лермонтова – у львицы не бывает гривы...
Такен Алимкулов приводит такой «любопытный и смешной пример», связанный с переводческим творчеством Абая: «Выше было сказано о точном, удачном переводе Абаем вступления поэмы Лермонтова «Измаил-бей». Этот вариант грузины восприняли как самостоятельное произведение и перевели на свой язык, затем с грузинского был осуществлен русский вариант. Таким образом, лермонтовские строфы в русском языке имеют своих близнецов». Сей пример является еще одним доказательством того, что любое стихотворение в руках Абая вступало в гармонию с новым языком, становилось своим, родным.
Так, например, кто бы подумал, что следующие строки могут быть переводом стихотворения русского поэта: «Көңілдің күйі тағы да/Өмірсіз жанның алды ішін./Аударды өлең жағына/Нәпсінің сынған қайғысын», – тем более в рукописях Мурсеита не указано, что они из Лермонтова?.. А ведь они – точный перевод вступления лермонтовской поэмы: «Опять явилось вдохновение/Душе безжизненной моей:/И превращает в песнопенье/Тоску, развалину страстей».
И вообще, нам представляется, что Абаю Лермонтов все же был ближе, чем Пушкин. Кажется, потребности своей души он больше находил у Лермонтова. Это видно и по тому, как большинство лермонтовских стихотворений Абай переложил в виде чистого перевода, а когда имел дело с Пушкиным, он допускал больше вольности, позволял себе по-своему осмысливать детали, на свой лад изменять характеры, нравственные черты персонажей. Иначе говоря, если Абай с Пушкиным говорит состязаясь, то с Лермонтовым – соглашаясь.
Переводом Абай начал заниматься с Лермонтова и закончил Лермонтовым. Неслучайно новый рубеж в творчестве Абая начинается с 80-х годов (первый перевод из Лермонтова сделан в 1882 году). За такие качества, как художественная конкретность, образная точность, казахская поэзия в долгу и перед переводами Абая.
Поэт создал прекрасный образец перевода прозы стихами – «Вадим» Лермонтова. Когда речь идет на эту тему, часто вспоминаются варианты, созданные Шакаримом. Это правильно. Но ведь мы должны первым делом рассматривать и истоки данных вариантов. И здесь примером для нас служит провозвестник всего нового Абай. Да, он продемонстрировал неповторимый образец точного и художественного, адекватного перевода русской классической поэзии, но что же толкнуло его делать стихотворные переводы прозаических произведений?
По-нашему, дело заключается не только в том, что тогда казахская проза еще не сформировалась полностью, что степное население больше представляло публику слушающую, чем читающую. Поэтому, приступая к роману Лермонтова «Вадим», в котором в соответствии с прозаической тенденцией основное внимание уделено сюжету, образности, художественности, Абай вновь выбирает поэтический путь. К сожалению, сей перевод не дошел до нас в полном виде, вполне возможно, что он и не был закончен. В своих переводах, относящихся к вольным, Абай силой своего гения, интуиции, чувств многие места обыгрывает прекрасно, а вот знакомство казахского варианта «Вадима» в сравнении с оригиналом поражает, насколько поэт глубоко понимал суть текста.
Приведем несколько примеров. Как известно, роман начинается так: «День угасал; лиловые облака, протягиваясь по западу, едва пропускали красные лучи, которые отражались на черепицах башен». А вот как это передано по-казахски:
Батар күнге шымылдық –
көк бұлт кең,
Толқынды қызыл торғын
өртпенен тең.
Өткен дәурен секілді нұры
жайнап,
Арттағы мұнараға береді рең.
Здесь третья строка как бы лишняя, нет ее у Лермонтова, но как она дополняет, красиво раскрывает внутреннюю сущность поэтической картины оригинала!
Хотите поискать конкретную точность? Предложение «Представьте себе мужчину лет 50, высокого, еще здорового, но с седыми волосами» в стихотворной форме принимает такой вид:
Елуге келген, шашы бурыл
тартқан,
Көзінің түсі оңып, нұры
қайтқан.
Вернемся к «Қараңғы түнде тау қалғып». Мы видим, что здесь Абай даже при точном переводе не только создал картину ночи в степи, но и усилил заключительную часть стихотворения. Абай, говоря «тыншығу», чего нет ни у Гете, ни у Лермонтова, этим словом заменяет понятия «отдых, временный покой, успокоение» и намекает на то, что природные чары обладают волшебным могуществом, приводящим человека в благостное состояние нирваны.
Как это удалось Абаю? Удивительное свойство перевода проявляется и в следующем. Человеческая мысль не является категорией прямой, как полет пули, или ровной, как доска. Перенесенная на бумагу она не раскрывает всю свою суть, да и не может. Произведения, попавшие в оборот мировой литературы, в ходе многочисленного перевода на разные языки могут каждый раз раскрывать новые подоплеки, подтексты, содержащиеся в глубинных пластах оригинального текста.
Вполне возможно, что одна и та же мысль, облеченная в языке оригинала в один вид, заиграет более удачно при облечении ее в другой вид другого языка. Если даже и не случится так, то все равно при каждом переводе само повторное предположение помогает решить загадки, скрытые в сути самого произведения, по-новому раскрыть его художественные орнаменты.
Через чтение, сравнение, исследование переводов мы новым, особенным взглядом смотрим на свойства оригинала, по-новому оцениваем их, открываем для себя свежие грани, неизведанные до этого краски подлинника. Неоднократно обращаясь к тексту, мы проявляем большую пытливость, чем при чтении оригинала. Данную мысль можно проиллюстрировать и при анализе переводов Абая басен Крылова, что мы и сделаем в завершающей части цикла статей.
Окончание следует.
