Постигая историю Великой степи

Тень Потрясателя Вселенной

Американские исследователи, изучив годичные кольца могучих деревьев на территории современной Монголии, пришли к выводу, что выход Шынгысхана на историческую арену совпал с приходом самой мягкой и влажной погоды в Великой степи за более чем тысячу лет. В такую пору буйный рост травы обеспечивал корм боевым скакунам.

По данным исследования, опубликованного в журнале Национальной академии наук США (Proceedings of the National Academy of Sciences), время, предшествовавшее началу правления Потрясателя Вселенной, характеризовалось необычайно засушливым климатом. Но с 1211 по 1225 год, когда происходило активное расширение империи, в стране установился непривычно мягкий климат с регулярными осадками и умеренными температурами. В этих благоприятных климатических условиях Тэмуджин объединил разрозненные племена в единый военный кулак и стал завоевывать соседние страны одну за другой.

Выводы современных ученых опровергают теорию Арнольда Джозефа Тойнби, который в 12-томном труде «Постижение истории» не оставил никаких шансов кочевым цивилизациям. Английский философ истории и культуролог, работавший над своим самым известным трудом с 1934 по 1961 год, решил, что у общества кочевников нет истории: «Время от времени они покидали свои земли и врывались во владения соседних оседлых цивилизаций. Однако кочевник выходил из степи и опустошал сады цивилизованного общества не потому, что он решил изменить маршрут своего привычного годового климатико-вегетационного перемещения. Скорее это происходило под воздействием внешних сил, которым кочевник подчинялся механически». И силой, соглас­но теории члена Британской академии, которая выталкивала его из степи, было резкое изменение климата.

Странно, что профессор с мировым именем ничего не говорит о вкладе, который «отсталые» кочевники внесли в мировую сокровищницу. Ни о приручении лошади, открывшем человеку недостижимые доселе возможности в освоении окружающего пространства, ни об изобретении стремени, неизмеримо повысившего боевые качества кавалериста, ни о банальных штанах, без которых сегодня нельзя представить ни одного представителя сильной половины человечества.

Удивительно, по аналогии с тюрками автор нелестным образом повествует об их более древних предшественниках – ариях. И хотя последние говорили на индоевропейском языке, автор предполагает, что они пришли в Индию из Великой степи через Гиндукуш, проделав путь из междуречья Окса и Яксарта (древние названия Амударьи и Сырдарьи) до Инда и Ганга, как 3 000 лет спустя это сделали тюрки: «Арии предвосхитили тюрков планом своего расселения. Что было причиной арийского движения племен? Что вело их к Инду и Нилу? Ответим на вопрос вопросом. А что было причиной переселения тюркских племен спустя 3 000 лет? Что вело их теми же путями к тем же самым местам? Понимание общей закономерности дает ответ на более частные вопросы. Когда халифат пал, тюрки беспрепятственно устремились на его просторы, грабя и опустошая все на своем пути. В состав халифата Аббасидов входили земли от Трансоксании до Египта, а также удаленная провинция в долине Инда, которая простиралась от верховьев Инда до Мултана и дальше. Путь к этой провинции лежал через Гиндукуш. Таким образом, политическая география халифата наглядно объясняет пределы расселения тюркских кочевников. Они распространялись во всех направлениях, где не встречали серьезного сопротивления и где можно было поживиться. Дает ли нам это ключ к пониманию процессов, имевших место 3 000 лет назад? Очевидно, да». А как же учение ариев и знания, что они несли в земли, которые, по мнению философа, лишь подвергались ограблению?

Создается впечатление, что при работе над главами о кочевниках над известным британцем нависала тень Шынгысхана. Вот и поход внука основателя кочевой империи Бату-хана на города Киевской Руси в 1237 году для него большое зло. Несмотря на то что современные автору евразийцы довольно убедительно доказывали, что описываемый им процесс был больше созидательным, чем разрушительным.

Задержанные цивилизации?

О представителях кочевого мира автор монументального труда рассуждает в главе, которую он так и назвал – «Задержанные цивилизации». Кочевники, согласно его теории, направляли свои усилия на борьбу с вызовом степи подобно эскимосам, вынужденным выживать среди ледовых полей Северного Ледовитого океана, и полинезийцам, все свои силы растратившим на преодоление безбрежных прос­торов Тихого океана. Между
степью и морем общим является то, что оба они открыты человеку только для пилигримства или временного пребывания. Там широкий простор для передвижения, однако, расплачиваясь за эту благодать, человек как в степи, так и в море обречен на постоянное движение.

Таким образом, автор видит определенное сходство между ордой кочевников, вынужденной, подчиняясь годовым цик­лам, перемещаться с одного мес­та на другое в поисках новых пастбищ, и рыболовецким флотом. Потом флотилия торговых судов вполне сопоставима с караваном верблюдов, груженными товарами и бредущими через пустыню к торговым цент­рам. А морские пираты схожи с теми жителями пустыни, что совершают налеты на торговые караваны.

Дадим слово Арнольду Джозефу Тойнби: «В оазисах Закас­пийской степи, как и в речных долинах нижнего Тигра и Евфрата и нижнего Нила, мы обнаруживаем вызов засухи. Ее наступление стимулировало некоторые общины, традиционно поддерживавшие свое существование охотой. В Закаспийской степи земледелие дополняло охоту, и эти две формы хозяйственной деятельности долгое время существовали параллельно. Однако наиболее важным является то подтвержденное археологами обстоятельство, что «сельскохозяйственная ступень предшествовала доместикации и, следовательно, предшествовала номадической пастушеской ступени цивилизаций».

Таким образом, первое изменение климата в Евразии не только стимулировало общество, первоначально жившее охотой, перейти к сельскому хозяйству, оно произвело и другое, косвенное, но не менее важное действие, повлияв на социальную историю обитателей степи, которые совершили свой первый успешный ответ на вызов. Переход от охоты к сельскому хозяйству повлек за собой и изменение отношения к животным. Ибо искусство доместикации в значительно большей мере свойственно земледельцу, нежели охотнику.

Археологические исследования показывают, что следующий шаг в социальной эволюции был совершен в период второго существенного изменения климата. Первый приступ засухи застал в Евразии человека-охотника. Вторую волну засухи встретил уже оседлый земледелец и скотовод, для которого охота стала второстепенным занятием. Начав доместикацию жвачных, евразиец вновь восстановил свою мобильность, утраченную было в период, когда он совершил свой первый крутой поворот – от охоты к земледелию. В ответ на новый импульс старого вызова он вновь обрел активность.

Некоторые из земледельцев решили просто уйти от засухи и по мере наступления ее передвигались со всем своим скарбом, скотом, припасами. Им не пришлось кардинальным образом менять свой образ жизни, так как, гонимые сушью, они искали себе новую родину с привычными условиями существования, где они могли бы, как и раньше, сеять, жать, пасти скот на пастбищах.

Однако их степные братья ответили на вызов другим, более отважным способом. Эта часть евразийцев, оставив непригодные для жизни оазисы, также отправилась в путь вместе со свои­ми семьями и стадами. Но они, оказавшись в открытой степи, охваченной засухой, полностью отказались от земледелия, как их предки когда-то отказались от охоты, и стали заниматься скотоводством. Люди не пытались уйти из степи, а приспособились к ней.

Как видим, номадический ответ на повторяющийся и усиливающийся вызов действительно был рывком. В первый приход засухи доземледельческие предки кочевников от охоты перешли к земледелию, превратив охоту в дополнительный и вспомогательный промысел. А в период второго ритмического наступления засухи патриархи номадической цивилизации смело вернулись в степь и приспособились к жизни в таких условиях, в каких не могли бы существовать ни земледельцы, ни охотники. Засушливую степь мог освоить только пастух, но чтобы выжить там и процветать, кочевник-скотовод должен был постоянно совершенствовать свое мастерство, вырабатывать и развивать новые навыки, а также особые нравственные и интеллектуальные качества.

Если сравнить кочевую цивилизацию с земледельческой, то можно заметить, что у номадизма есть определенные преимущества. Во-первых, доместикация животных – искусство более высокое, чем доместикация рас­тений, поскольку это победа человеческого ума и воли над менее послушным материалом. Другими словами, пастух – больший виртуоз, чем земледелец. Номадизм был более выгоден экономически, чем земледелие.

Круглый год кочевник должен искать корм для своего скота в суровой и скупой степи. В соответствии с годовым циклом он должен перемещаться по степным пространствам, преодолевая немалые расстояния, с летних пастбищ на зимние и наоборот. Причем кочует он не только со своим стадом, но всей семьей, со всем своим имуществом. Кочевники не смогли бы одержать победу над степью, выжить в столь суровом естественном окружении, если бы не развили в себе интуицию, самообладание, физическую и нравственную выносливость.

Неудивительно, что столь мощный и успешный рывок должен был предопределить и плату, соразмерную огромному напряжению, сопровождавшему его. Наказание, постигшее кочевников, в сущности, того же порядка, что и наказание эскимосов. Ужасные физические условия, которые им удалось покорить, сделали их в результате не хозяевами, а рабами степи. Кочевники, как и эскимосы, стали вечными узниками климатического и вегетационного годового цикла.

От берегов Ель-ана до Адриатики

Надо отметить, что уже в 60-х годах прошлого века тео­рия Тойнби теряет свою по­пулярность в науке и средствах массовой информации. И хотя многие историки продолжают ссылаться на «Постижение истории» вплоть до наших дней, критическая реакция на работы британского философа породила отдельную научную отрасль в истории человечества.

В книге «Этногенез и био­сфера Земли» Лев Гумилев в главе «Почему я не согласен с А. Тойн­би» пишет: «Заявление, что «гос­подство над степью
требует от кочевников так много энергии, что сверх этого ничего не остается» показывает неосведомленность автора. Алтайские горы, где сложились как народ и откуда вышли на арену истории тюрки – курорт­ные места». Великий евразиец предупреж­дает, как легко скомпрометировать плодо­творную научную идею слабой аргументацией и неудачным применением непродуманного принципа: «Я сознательно не касаюсь социологических построений А. Тойн­би, хотя они в не меньшей мере противоречат хронологии и реальному ходу событий. Но это ясно большинству читателей, тогда как географическую концепцию «вызова и ответа» еще многие принимают всерьез. И самое досадное, что после таких опытов всегда появляется тенденция вообще отказаться от учета и рассмотрения данных географии, молчаливо считая природу стабильной величиной, не влияющей на исторические процессы. Развитие произвольно взятого постулата путем спекулятивных построений заводит науку в тупик».

По словам Льва Гумилева, с точки зрения всемирно-исторической школы тюрко-монгольские народы и их специфическую кочевую культуру нельзя ни отнести к восточным цивилизациям, ни зачислить в разряд «дикарей». Следовательно, они выпадают из поля зрения историка-теоретика. Между тем тюрки весьма весомо заявили о своем значении в истории человечества. Вместе с тем культурно-историческая школа, которая находит место для роли тюрок в истории человечества, не в состоянии дать объяснение внутренним закономерностям их исторического развития, потому что эти закономерности не только локальны, но и являются вариантом общечеловеческих. А без учета общего непонятны и частности, потому что при таком подходе они несопоставимы и несоизмеримы.

Упрощенный подход к истории номадизма приводит автора к искаженному изложению фактов. Так, английский историк утверждает, что реки представляли собой естественное препятствие для кочевых племен: «Реки были серьезной преградой для кочевников-скотоводов, не имевших навыков использовать их как транспортные артерии».

В то время как есть множество свидетельств арабских и персидских летописцев, которых поражало умение наших предков сходу форсировать крупные реки с мощным течением, таких как Сырдарья и Амударья. Советские военачальники могли бы поучиться у полководцев Шынгысхана искусству преодо­левать водные преграды. Может быть, тогда удалось бы избежать больших потерь при форсировании таких рек, как Днепр, во время Второй мировой войны.

Для древних гуннов не стали непреодолимым препятствием Днепр, Днестр и Дунай, пройдя их, «отсталые» кочевники поставили на колени Римскую империю. А предки якутов пересекли тайгу, используя путь по реке Лена, которую они называли не иначе как «Ель-ана», и обос­новались на Крайнем Севере.

В Европе хорошо известна битва на реке Шайо. Это сражение в апреле 1241 года произошло между войсками венгерского короля Белы IV и его брата хорватского герцога Коломана и туменами Бату-хана. Противников разделяло полноводное русло реки Шайо. Ночью основные силы кочевников во главе с Субедей-багатуром переправились через реку, обойдя венгерский лагерь с юга, другая часть войска оттеснила вражеский охранительный отряд от моста. Утром тюрки начали обстрел венгерского лагеря с окружающих холмов из луков и камнеметных машин и ворвались в лагерь.

Нападавшие намеренно не замкнули кольцо окружения. Венгерское войско обратилось в бегство, а степняки постепенно уничтожали его в ходе преследования на протяжении 6 дней и на плечах бегущих ворвались в Пешт. После этого поражения европейцев кочевники беспрепятственно дошли до Адриатического моря.

Подробное описание пре­одоления водных преград кочевниками нам оставил автор «Дневных записок путешествия капитана Николая Рычкова в киргиз-кайсацкой степи в 1771». Капитан Николай Рычков участвовал в военной экспедиции под предводительством генерал-майора фон Трау­бенберга, посланной вслед за бежавшими с берегов Волги калмыками. Пытливый путешественник описал способ, с помощью которого калмыки смогли перебраться на восточный берег реки Каратургай. Для наведения моста через реку они использовали прибрежный камыш. Связав из него толстые, наподобие бочек пучки, кочевники с помощью веревок же крепко скрепляли их друг с другом. Такая переправа, по словам автора, выдержала и стремительное течение воды, и вес многочисленного скота.

Прав Лев Гумилев: пренебрежительное отношение к представителям другого, иногда совершенно чуждого, а потому непонятного жизненного уклада заводит исследователя в тупик. К примеру, чукчи, то есть те же эскимосы, используют в своем языке десятки слов, обозначаю­щих снег. Способны ли к такому творчеству «задержанные» народы?