​Лагерь скорби и надежды

Сейчас Малиновка – один из пригородов Астаны. Уже на въез­де видишь сверкающие на солнце купола небольшой церквушки, рядом – аккуратная мечеть, вдоль аллеи – административные здания. Все так уютно, пахнет горячим асфальтом и свежими клумбами – городок, как и вся страна, готовится к 20-летию столицы. Сверкает на солнце и серебрис­тое соору­жение неподалеку от акимата. Оно какое-то космическое с виду, такое блестящее, слепящее на солнце серебряной сетью купола.

Арка скорби – так написано на монументе, посвященном жерт­вам политических репрессий – женщинам и детям, прошедшим лагеря ГУЛАГа. На месте одного из них – АЛЖИРа – и тянется ввысь сверкающая на солнце сталь памятника.

АЛЖИР… наверное, мало кто и в нашей стране, и за ее пределами не знает страшной истории тех лет, когда в молох политических репрессий по малейшему подозрению попадали чаще всего ни в чем не повинные люди. И вместе с ними жернова системы перемалывали членов их семей, детей…

…Измученные лица, сжатые, у кого-то в кулаки, до белых косточек, у кого-то просто в напряжении, пальцы рук, глаза, в которых наравне с нечеловеческой, невыразимой болью кроется небывалое удивление. В сталинском вагоне-«теплушке», установленном на импровизированных рельсах на территории мемориального комп­лекса, сидят манекены женщин. Среди них – молодая девушка в положении, кутающаяся в цветастый платок, и дама в вуали, зябко прячущая руки в мохнатую муфту, и по-рабочему одетая женщина с котомкой на коленях, а в глубине верхней лежанки и вовсе «едет» светская дама в модном наряде. Кто-то из побывавших здесь написал в Интернете, мол, ненастоящие какие-то женщины, лица плохо сделаны, не выражают они настоящей скорби. А кто решает, как выглядят горе и отчаяние? Ведь поэтому наверняка у вечных заложниц вагончика такие размытые лица, потому что каждый увидит в них то, что сможет почувствовать от пребывания в этом месте. Смотреть на экспозицию сквозь прутья решетки непросто, даже как-то неловко – как будто заглядываешь в чужое горе.

Жен изменников родины, их матерей, сестер, всех, кто жил вместе с предателями и «не мог не знать», отправляли этапами в лагеря. У каждой был свой срок и своя история. Но, попадая в лагерь, они все – и старые, и молодые, и бедные, и богатые – становились просто заключенными, одетыми в одинаковые безликие телогрейки c порядковым номером.

Первые обитательницы стали прибывать в лагерь суровой зимой 1938 года, спустя лишь месяц после приказа НКВД от 3 декаб­ря 1937 года, когда на базе так называемой 26-й точки поселка трудопоселения было образовано Акмолинское спецотделение Карлага НКВД. Привозили их в АЛЖИР со всех советских респуб­лик, по уточненным данным, в лагере за все время его существования пересеклись судьбы женщин 62 национальностей, всего же пленницами стали свыше 18 тыс. Многие из них весь свой срок отбыли в АЛЖИРе, а кого-то постоянно переводили из одного лагеря в другой.

Поначалу на территории лагеря было лишь несколько бараков, и мест для вновь прибывающих не хватало. Бараками были длинные, продуваемые всеми ветрами пост­ройки, отапливаемые скудным теплом «буржуек», с соломой на деревянном полу, заменявшей матрацы. Чтобы согреться, женщины рубили камыш, который тоже давал совсем мало тепла, и зимой температура в бараках не поднималась выше 8 градусов. Уже позже, освоившись и смирившись с мыслью, что даже за колючей проволокой жизнь продолжается, но за нее надо бороться, узницы принялись за стройку новых бараков. Невозможно представить, как женщины, многие из которых прежде не держали в руках ничего тяжелее изящного ридикюля, в лютый холод рыли ямы, носили ведрами ледяную воду, таскали песок, а потом месили ногами застывающую на морозе глину, из которой, неумело и изнемогая от усталости, лепили саманные кирпичи.

Помимо вагончика и скорбной стелы на территории комплекса, вьется черной гранитной змеей Стена памяти. На ней убористым шрифтом выбиты имена и фамилии тех, кто, оказавшись за сотни километров от родного дома, продолжал жить и надеяться вновь оказаться на свободе. Многим так и не удалось вырваться из-за колючей проволоки, и они навсегда остались лежать в казахстанской земле. На месте их погребения уже в наше время был установлен памятник, один для всех, потому что хоронили не выдержавших чудовищные условия в братской, вернее, сестринской могиле. Точное количество умерших в лагере неизвестно, историки и исследователи приводят разные цифры, сходятся лишь в одном – смертность была крайне высока в первые полтора года существования лагеря. Именно в это время АЛЖИР считался местом содержания «особо опасных» членов семей изменников родины, и к его обитательницам относились соответствующим образом.

Лишь весной 1939 года спецрежим был изменен на общелагерный, что давало некоторые послабления, и главное из них – женщинам наконец-то разрешили вести переписку с оставшимися на воле близкими. Только тогда многие и узнали, что мужей уже нет в живых, а дети растеряны по детским домам. Но, даже несмотря на такие страшные вести, узницы продолжали жить и надеяться. Именно безграничную веру и надежду и символизирует статуя женщины, сидящей недалеко от входа в сам музей. Женщина боса, с непокрытой головой, с раздавленными тяжелым каждодневным трудом руками и ногами. Но лицо ее чисто, на нем нет маски скорби или страдания приобретенных морщин. Она смотрит вперед, как будто мечтая. Женщина ждет...

Унесенные ветром

Обходя экспозиции музея, невольно любуешься – ах, какие лица смотрят с фотографий за стеклом! Красивейшие женщины с безупречными прическами, выразительные глаза смотрят прямо в душу, кружевные воротнички обрамляют изящные шеи. Кто-то кокетливо позирует в беретке, другая загадочно улыбается, положив головку на театрально сложенные руки… Тогда они еще не знали, что совсем скоро в их жизни уже не будет шпилек, хрустальных фужеров, лайковых перчаток. Что-то женщины привезут с собой, как напоминание о мире, которого уже нет. Они будут прятать свои сокровища, выходя из грузовиков, привезших их из Карлага (а именно туда сначала привозили всех ЧСИР и только потом развозили по «пунктам назначения»), в складках одежды или сумочках… Сейчас уцелевшие женские штучки бережно хранятся в музее, как безмолвные свидетели тех лет. Вот духи «Голубой ларец», которые одна из заключенных, Лидия Френкель, привезла с собой. Два флакончика из матового стекла почти пусты, но атласная обивка коробочки поч­ти не потускнела. А вот тонкий кружевной платок, по-прежнему кипенно-белый, с вышитыми задорными ягодками по уголкам, наверняка какая-нибудь юная барышня сама его и вышивала. И таких осколков счастливого беззаботного прошлого в музее много. Что-то попало сюда уже позже, когда в Малиновку стали приезжать дети и внуки бывших узниц. Привозят и фотографии, и дневники, и личные воспоминания. Приезжают со всего мира и сами бывшие политзаключенные, для которых эта земля по-своему священна. Слишком многим дни и годы, проведенные в застенках лагеря, перевернули их жизни, сделали их иными.

А ведь на самом деле, кого только не было среди обитательниц АЛЖИРа. Большую часть, по воспоминаниям очевидцев, сос­тавляли женщины с высшим образованием, из обеспеченных и уважаемых семей. Доктора, учителя, инженеры, профессура и научная элита, творческая интеллигенция – перечислять можно до бесконечности. Среди них – жены Сакена Сейфуллина, Беимбета Майлина, Турара Рыс­кулова, Темирбека Жургенова, Султанбека Кожанова, Санджара Асфендиярова, сестра маршала Тухачевского, известная советская и российская актриса Татьяна Окуневская, советский режиссер Наталия Сац, матери Тимура Гайдара Лия Соломянская и Булата Окуджавы Ашхен Налбандян, певица Лидия Русланова.

История одной из них, Хадичи Хакимовой, жены первого совет­с­кого дипломата, полномочного представителя Советской России в арабских странах Карима Хакимова, так же печальна и по-своему уникальна, как и многих других женщин лагеря. Хадича была писаной красавицей, но ее красота сыграла против нее: попав в лагерь, девушка постоянно становилась объектом излишней «симпатии» лагерного персонала. И один из охранников, так и не сумев добиться желаемого, перебил красавице лопатой ноги. Увечье сказалось спустя много лет: перед смертью Хадича более 20 лет провела прикованной к кровати. Но сильнее физических травм оказались травмы душевные: по ее собст­венным воспоминаниям, когда она оставалась дома одна, а дочь Флора (кстати, известная оперная певица) уходила на работу, малейший шум, стук в дверь заставляли женщину прятаться под кроватью вплоть до возвращения дочери.

К сожалению, Хадича не была исключением, скорее, типичной жертвой лагерей. И зная, как разлука с близкими действует на женщин, руководство лагеря перво-наперво озаботилось постройкой больницы для душевнобольных. Сколько слез и криков отчаяния, безмолвных страданий было уже в несуществующих теперь стенах – одному Богу известно. Но удержаться на этой земле, выжить, окончательно не сойти с ума помогали нес­частным такие же узницы, ведь среди обитательниц лагеря было немало докторов. Одна из них – Хана Мартинсон, которая стала настоящим спасителем в первую очередь для лагерных ребятишек, которые, оставаясь в АЛЖИРе до 3 лет (потом их перераспределяли в детские дома), страдали от множества самых разных заболеваний, и лишь заботливые руки чудесного доктора Ханы спасали их от неминуемой гибели. Одним из спасенных ею малышей был и младший брат Майи Плисецкой, чья мать Рахиль Мессерер-Плисецкая вместе с сыном оказалась в застенках лагеря.

Всегда оставаться человеком

Несмотря на все ужасы лагерной жизни, люди оставались людьми. По воспоминаниям самих узниц и их потомков, ни разу между обитательницами не вспыхнула ссора, ни одна из них не позволила себе унизить низшую по статусу. Возможно, простая человеческая доброта, сопереживание и помогали выс­тоять. А еще искусство.

Удивительная женщина Татьяна Афонина, балерина из труппы Леонида Утесова, организовала в лагере кружок танцев в бане. Попав за колючую проволоку как пособница мужа-предателя, с которым она не прожила и года в браке, девушка не оставила любимого дела. Каждый вечер она собственноручно убирала банное помещение и ждала своих учениц. И женщины приходили. Измученные дневными трудами, иссушенные степным солнцем и ветрами, они приходили танцевать. И, наверное, кружась в танце по дощатому полу, многие из них вспоминали времена, когда они вот так же кружились по паркету... Помимо танцев, Афонина преподавала узницам и уроки этикета, наставляя: «Всегда оставайтесь женщиной». Был в лагере и хоровой кружок, и театральный, постановкам которого по искренности и самоотдаче актеров могли бы позавидовать и столичные подмостки. А еще уроки рукоделия, на которых опытные мастерицы обучали вышиванию, кройке, из хлебного мякиша лепили фигурки. Несколько поделок сохранилось до наших дней, они представляют особую ценность экспозиции: крошечные зарисовки огромной трагедии…

Уже выходя за ворота комплекса, слышишь: «Эй, девчата, хорош работать, давай на перекур!» Невольно оборачиваешься – такое ощущение, что это узницам уже несуществующего лагеря так по-доброму и звонко кричит кто-то из надзирателей. Нет, такого быть, конечно, не могло, и никакой это и не призрачный начальник, а бригадир, шутливо зовущий девушек, сажающих соцветия петуний, передохнуть в теньке. Значит, тут будет красиво, нарядно, ароматно. Только всей этой красоте все равно не перекрыть того скорбного чувства, которое утягивает мыс­лями туда, где тысячи женщин каждый день боролись за жизнь, продолжая надеяться и верить.