«Люди! Я к вам! Мне без вас не поется...»

Из деревни
и от фольклора

Давно замечено: говорить о Викторе Бокове сухим литературоведческим языком намного труднее, чем о ком-либо из поэтов его поколения. Да и критики особыми успехами похвастаться не могут. Им, как заметила поэ­тесса Лариса Васильева, Боков «в руки не дается, не умещается в их рамках, вылетает из их тенет». Плохой шуткой кажутся их попытки объяснить то удивительное, живое чувство языка, которое отличает поэзию Бокова, с помощью тяжеловесных и, прямо скажем, малопонятных конструкций, от которых за версту веет академическим холодком. К примеру, один известный российский литературовед в статье, дополнявшей вполне себе обыч­ный сборник без какой-либо претензии на научность издания, главной особеннос­тью стихотворного цикла Бокова «Сибирское сидение» называл... «контаминацию форм много­элементной лирической системы». Какую реакцию такого рода объяс­нение вызовет у большинства читателей, не обладающих столь отточенным умением говорить сложно о простом, – вопрос, как говорится, открытый. А ведь со строго научной точки зрения претензий к литературоведу не может быть никаких. Вот только любят и ценят поэзию Виктора Бокова совсем за другое, за то, о чем не скажет ни один многопудовый термин: за ее простоту и задушевность, за удивительно образный язык, являющий подчас не менее удивительные сочетания несочетаемого, за «объем вобранности мира», как говаривал сам поэт, наконец, за эмоциональную напряженность, за бьющийся в каждой строке, в каждом слове пульс живого чувства. Стало быть, и разговор о творчестве Виктора Бокова, выражаясь его собственными словами, нужно вести «не языком точной науки, а языком эмоциональным, языком метафор, ибо они для поэта и есть символ познания».

Виктор Федорович родился в деревне Язвицы, расположенной в нескольких километрах от Сергиева Посада, и был треть­им ребенком в крестьянской семье Федора Сергеевича и Софьи Алексеевны Боковых. Отсюда – из деревни и от фольклора – брала свои истоки его поэзия. Материнские прибаутки и страшные сказки столетней бабки Аграфены, пугавшей маленьких детей скрипучим «скирлы, скирлы, нога липовая», тяжелая работа сельских тружеников, звуки молотьбы, отзывавшиеся в сердце маленького Виктора настоящей музыкой народной жизни, задорные русские песни – таковы слагаемые поэтического таланта и мировосприятия поэта. Сам он писал в автобиографии: «Моими первыми учителями были – отец, мать, крестьянский труд, гармонь и частушки, балалайка детских лет, которую купил мне в Сергие­вом Посаде отец, и я всю дорогу, возвращаясь в деревню, сидел на телеге, играл и пел».

Близость народной речи обнаруживается уже в самых ранних произведениях Бокова. Живость и образность его поэтического языка, напоенность его поэтики традициями фольклора позволяют ему создавать красочные лирические пейзажи, как, например, в стихотворении «Выйду за ворота...»: «Пойду на задворки –⁄Плеса да озерки.⁄Где мелко, где глыбко,⁄Где рыба, где рыбка.⁄Спят утки сторожко.⁄Краснеет морошка». Пожалуй, после Твардовского никто из советских поэтов не приблизился так к живому, разговорному русскому языку, в котором естественно переплетаются «высокие» и «простецкие» слова и выражения, как это сделал Виктор Боков. Богатства народной поэзии соседствуют в его стихах с наследием «изящной словеснос­ти» и языковыми новшествами революционного во всех смыслах XX века, а потому нет ничего удивительного в том, что март в одно­именном стихотворении 1942 года становится капельмейстером вес­ны, под управлением которого природный оркестр в грачином и галочьем крике воссоздает бессмертные произведения Грига и Шопена, а лирический герой стихотворения «Не верю!» перед лицом ядерной войны гневно восклицает: «Неужто я есмь не хозяин вселенной –⁄Ничтожество и шизофреник растленный?⁄Ужели большой человеческий род –⁄Случайные клетки, белковый урод?» В этом Боков продолжал традиции Пушкина и Некрасова, Маяковского и Твардовского, творчество каждого из которых – своеобразная веха приближения языка русской художественной литературы к народной речи.

Пять лет
«сибирского сидения»

Первые произведения Боков опубликовал, будучи студентом Загорского педагогического техникума. В печати они появились во многом благодаря помощи известного советского писателя Алексея Кожевникова, автора романов «Брат океана», «Живая вода» и «Здравствуй, путь!», в последнем из которых, к слову, был создан первый в русской литературе образ казаха-железно­дорожника. Стихи молодого по­эта привлекли внимание Михаила Пришвина, с которым Бокова в дальнейшем будут связывать самые теплые отношения, а рассказ «Дорога» был высоко оценен классиком советской литературы Андреем Платоновым, нашедшим в нем «глубину искреннего чувства» и «острый литературный такт». Уже после войны, в 1950 году, Платонов подарил Виктору Федоровичу свою книгу с дарственной надписью «Виктору Бокову, большому поэ­ту, с любовью». А первая книга самого Бокова ждала еще восемь лет, чтобы наконец появиться на свет...

В 1934 году поступив и четыре года спустя окончив Литинститут, поэт устроился литературным консультантом при Всесоюзном Доме народного творчества имени Крупской. Размеренный темп жизни прервала война, вынудившая Бокова вместе с семьей эвакуироваться в Чистополь, где поэт, получив рекомендации Николая Асеева, Андрея Платонова, Всеволода Иванова, Бориса Пастернака и Валентина Катаева, был принят в ряды Сою­за советских писателей. О быте эвакуированных литераторов Виктор Федорович писал: «Мы не только гремели перьями⁄В те трагичные года,⁄Становились порою артелями,⁄Не гнушаясь простого труда.⁄Если надо, мы были работниками,⁄Шли к реке, засучив рукава,⁄Пастернак бывал на субботнике⁄И грузил не слова, а дрова». Однако героические черты этот будничный труд приобретает не под пером поэта, а по велению времени, по воле эпохи, для которой героем был каждый, кто вносил свой вклад в победу над величайшим социальным злом – человеконенавистнической фашистской идеологией.

В стихах Виктора Бокова – как ранних, написанных в советские годы, так и поздних, появившихся на рубеже XX и XXI веков, – отчетливо прослеживается вера в историческую миссию народов СССР, своими слаженными усилиями разгромивших опасного и жестокого врага. Эту веру в свою Родину, в провозглашенные ею идеалы справедливости, братства и гуманизма не поколебало страшное испытание, выпавшее на долю поэта. 25 марта 1943 года трибунал Новосибирского гарнизона осудил курсанта артиллерийского училища Виктора Бокова на пять лет лагерей. В Орловско-Розовском отделении Сиблага поэт создал уже упоминавшийся нами цикл «Сибирское сидение», который по праву занимает одно из первых мест среди произведений русской литературы на «лагерную» тему. Свое название цикл получил по стихотворению «Мое сибирское сиденье...», в котором на примере собственной судьбы поэт утверждает нравственное превосходство честного человека над любыми формами произвола: «Мое сибирское сиденье⁄Не совершило убиенья⁄Моей души, моих стихов.⁄За проволокой месяц ясный⁄Не говорил мне: «Ты несчастный!»⁄Он говорил мне: «Будь здоров!»

^{Таким поэта запомнили казахстанцы}

Тяжелое, суровое время не только испытывает людей, но и воспитывает в них личность – эта сквозная мысль проходит через все стихотворения цикла. И самое тяжкое преступление, по мнению Бокова, которое человек способен совершить не на страницах анонимного доноса, а на деле, – это озлобление и неверие в свою страну. Изображение лагерной жизни не было для поэта самоцелью, куда больше его привлекала закалка человеческого характера в нечеловеческих условиях, становление духовной красоты тогда, когда само понятие духовности кажется излишним. Суровая, но все-таки эстетика. И ключом к ее пониманию была для Бокова сила убеждений. Именно поэтому программным можно назвать тематически и эстетически примыкающее к циклу стихотворение 1955 года «Мне Коммуна досталась труднее, чем вам...», в котором поэт вновь говорит о той внутренней силе, которая помогла ему перенести все испытания: «Я ни разу, Коммуна,⁄Тебя не проклял –⁄Ни у тачки с землей,⁄Ни у тяжкого молота.⁄Непонятным наитием,⁄Сердцем я знал,⁄Что за грязью случайной⁄Не спрячется золото». В этом – принципиальное отличие стихов Виктора Бокова от произведений тех его коллег по перу, для которых сподручнее было пугать читателя ужасами лагерей, не пытаясь хоть сколько-нибудь объективно разобраться в трагических ошибках прошлого. Впоследствии поэт создаст ряд стихотворений (их можно найти в сборнике «Амплитуда», опубликованном в 2002 году), где пересмотрит свои прежние взгляды, в частности, откажется от упрощенного и однобокого представления о Сталине как о единственном и единоличном виновнике всех народных бед, и поставит перед своими издателями непременное условие: без новых произведений печатать «Сибирское сидение» нельзя. Относиться к такому решению, как и к самим стихам, можно по-разному, для того нам и плюрализм, но вряд ли кто-то усомнится в том, что и здесь Виктор Боков остался верен себе и своему обостренному чувству исторической правды.

«Казахи – талантливый народ! Любой из них поэт»

Пять лет лагерей, десять лет фактической ссылки в деревне Ильино Калужской области – и наконец поэт в полный голос заявляет о себе книгами «Яр-хмель» и «Заструги», вышедшими в 1958 году. Не зная обстоя­тельств жизни Бокова, можно поду­мать, будто он, что называется, попал в волну шестидесятников, многие из которых (Евтушенко, Рождественский, Окуджава) уже имели в литературном багаже не по одному сборнику стихов. На деле же идущая «из народа, от земли, от плуга, от вековой крестьянской привычки рано вставать» боковская поэзия была в определенном смысле антиподом громогласной поэзии молодых бунтарей. Бокову претило в ней скрытое, а подчас и явное самолюбование некоторых авторов, как и пустопорожний пафос, цену которому читатели хорошо узнали к концу 80-х, когда олауреаченные и орденоносные поэты принялись охаивать темное прошлое с тем же рвением, с каким воспевали тридцать лет назад светлое будущее. Любителям бойкой, кичливой фразы поэт обращал свои иронические строки: «Народность не играет побрякушками⁄И чужероден ей любой эрзац,⁄В ней золотом сияет имя Пушкина,⁄Ее не так-то просто в руки взять».

Дальнейший путь Виктора Бокова отмечен значительными творческими успехами. Поистине всенародную известность приобрели его песни «Оренбургский пуховый платок», «На побывку едет» и «На Мамаевом кургане», которые и сегодня узнаются по самым первым нотам. Сборники стихов Бокова издавались немыслимыми по нынешним меркам тиражами в сотни тысяч экземпляров и никогда не залеживались на полках книжных магазинов. Об одном из них, называющемся «Весна Викторовна», хочется сказать отдельно. Изданный «Молодой гвардией» в 1961 году, он впервые представил читателям казахстанскую тему в творчестве Виктора Бокова.

Стихотворение «Рассвет в Казахстане» начинается неторопливым рассказом поэта о своих чувствах: «Я однажды рассвет в Казахстане встречал,⁄В камышах Ишкаргана-реки пробирался.⁄Был я жадным, решительно все замечал,⁄Ко всему любопытной душой прикасался». О разворачивающемся перед его глазами пейзаже поэт уже не рассказывает – он как бы делает читателя героем своего стихотворения и позволяет ему самому увидеть и прочувствовать ту необыкновенно красочную картину, которую представляет собой пробуждаю­щаяся ото сна природа. Под первыми лучами солнца приходят в движение кони, которых Боков, верный народному слову, образно называет «табунным, диким вечем», куда-то бредут ревущие верблюды, и читателю, наблюдаю­щему за ними вместе с поэтом, кажется, что сами «пространства раздвинулись перед кочевьем». Увиденное наталкивает Бокова на мысли о первопричинах поэзии, и он пишет: «Я гранитным надгробьем стоял и немел,⁄К побережью реки прирастая ногами,⁄И, как первый поэт на земле, не умел⁄Все, что вижу глазами, поведать словами!» Душой стихотворения, без сомнения, является искренняя любовь поэта к красотам природы нашей страны – без нее столь вдохновенных строк не сложить. Этой же «влюбленностью в казахский край степной» рождены замечательные стихи «Ковыль» и «Верблюды», которые можно найти в сборнике «Поэты России у нас в гостях». И вполне естественно, что восхищение природой Казахстана привело поэта к восхищению его людьми.

^{Первые стихи Виктора Бокова о Казахстане появились на страницах сборника «Весна Викторовна»}

Известны слова Бокова, прозвучавшие в 1980 году со страниц «Простора»: «Казахи – талантливый народ! Любой из них поэт». Схожие мысли он уже высказывал в стихотворении «Домбра Джамбула», написанном в 1964 году в Алма-Ате. Его лирический герой, русский поэт, берет у казахских акынов, учеников и потомков великого Жамбыла, «курс науки, как волновать сердца»: «Я взял домбру Джамбула⁄И заиграл на ней,⁄И на меня подуло⁄Просторами степей.⁄Свободно, нежно пела⁄В моих руках домбра.⁄Двухструнная хотела⁄Мне пожелать добра». В этих строках отчетливо проявляются свойственная поэтическому языку Бокова музыкальность, его сущностная полифоничность, в основе которой лежит озвученная в стихотворении мысль о том, что «все нации равны». Ею же пронизана финальная строфа, звенящая и задушевная: «В распахнутой рубахе⁄У расписных ворот⁄Я всем скажу: «Казахи – талантливый народ!»

О своей любви к Казахстану Боков говорит и в стихотворении «Родина моя – не только Русь...», строками которого признается: «Родина моя – Алма-Ата,⁄Степь в тюльпанах розово-рассветная.⁄Мой характер – это доброта.⁄Убери ее – и сразу нет меня!» В своих стихах поэт утверждает высшую, по его мнению, форму человеческих взаимоотношений – братство, скрепленное единством устремлений, идей и высоких нравственных принципов. И это утверждение неотрывно от самой сущности поэзии, живым нервом которой является ее всеохватность. Поэтому последние строки стихотворения можно воспринимать не только как нравственное кредо Виктора Бокова, но и как этический принцип целого поколения поэтов: «Для меня советский человек –⁄Друг и брат, какой бы крови ни был!»

«Из глубокого-глубокого⁄К нам восходит слово Бокова», – писал о своем близком друге поэт Егор Исаев. Точно так же и читатель, открывая для себя книги замечательного художника слова, которого современники называли легендой русской поэзии XX века, совершает восхождение к высотам мудрости и погружается к глубинам смысла. Как и любой крупный поэт, Виктор Боков, оставаясь плотью от плоти своей эпохи, всегда современен и всегда волнителен. И еще очень долго будут звучать в веках и поколениях пленительные звуки его великолепных стихов, которые кто-то однажды удачно сравнил с оркест­ром народных инструментов...