Нурлан ДАУЛЕТБАЕВ: В науке главное – идеи
1631
Айгуль БИДАНОВА, Семей
– Нурлан Болатович, как началось ваше путешествие из родного Семея в Монреаль, где вы сейчас живете и работаете?
– После окончания Семипалатинского государственного медицинского института я отправился на стажировку в Москву, где мне посчастливилось получить место в клинической аспирантуре и я приобрел квалификацию врача-аллерголога и защитил кандидатскую диссертацию, связанную с бронхиальной астмой. К сожалению, в тогдашней экономической ситуации в Казахстане научная работа была затруднена. Тогда моя тетя мне дала дельный совет пройти стажировку в ФРГ, чтобы набраться научного опыта, и поддержала меня в поисках стажировки. На мое заявление откликнулся профессор из Франкфурта-на-Майне, здесь я переквалифицировался на пульмонолога и стал работать как врач-исследователь.
В Германии по мере углубления своих исследований я все яснее понимал, что нужен более фундаментальный подход – на клеточном уровне или еще глубже. Как раз в это время я посетил научную конференцию в США, где познакомился с профессором из Университета Макгилла в Монреале. Мои наработки его заинтересовали, он пригласил меня к себе на кафедру.
Это было то самое предложение, от которого невозможно отказаться, ведь Университет Макгилла входит в число 25 лучших университетов мира. Наши научные исследования продвигаются успешно. Мы публикуем статьи в престижных междисциплинарных биомедицинских журналах, как, например, в Journal of Biological Chemistry. А недавно нас попросили написать редакторскую статью в Journal of Allergy and Clinical Immunology – это самый высокоцитируемый журнал в области аллергий и иммунных заболеваний.
Помимо основной научной работы, я руковожу студенческими научными проектами. Также я разработал курс лекций по молекулярной медицине для интернов и клинических ординаторов нашей больницы. Сейчас я ушел от клинической работы и полностью переключился на научную и преподавательскую деятельность. Однако мои врачебные образование и опыт мне очень помогают при оценке пригодности достижений фундаментальной науки для клинической практики.
– В чем актуальность вашей нынешней темы исследований?
– Мы хотим научиться прицельно модулировать врожденный иммунитет. Это – первая серия защитных реакций нашего организма на чужеродные факторы (вирусы, бактерии, аллергены). При предрасположенности к заболеванию врожденный иммунитет отвечает на внешние стимулы либо слишком долгой, либо слишком интенсивной воспалительной реакцией. В качестве прицельной помощи ему мы разрабатываем таргетированные иммуномодуляторы, которые в перспективе дополнят или даже заменят существующие противовоспалительные препараты. Например, ингалятивные кортикостероиды – препараты для лечения большинства больных с бронхиальной астмой – подавляют и «вредные», ведущие к болезни, и «полезные» иммунные процессы.
Другое направление нашей работы связано с респираторными вирусами. Дело в том, что многие хронические заболевания дыхательных путей часто обостряются после ОРВИ (простуды и сезонного гриппа). Наша группа исследует механизмы таких обострений и разрабатывает таргетированные иммуномодуляторы для стимулирования антивирусного иммунитета. Такое научное направление называется «трансляционной» медициной, поскольку она стремится внедрить («транслировать») достижения молекулярной науки, генетики, биохимии и прочие инновации в клиническую практику.
– Иммунитет, вирусы, пандемии – в последнее время в Голливуде даже появился отдельный жанр, настолько это захватывающая тема. Есть ли хоть толика здравого смысла в блокбастерах про масштабные заражения? Могут ли вирусы выйти из-под контроля и стать губителями человечества?
– Я – не молекулярный вирусолог, но вопрос о пандемиях мне часто задают молодые врачи во время лекций и семинаров. Риск вирусных пандемий несомненно существует. В наше время интенсивность международных и межконтинентальных путешествий на несколько порядков выше, чем в начале XX века. А ведь пандемия «испанского» гриппа 1918 года, даже при тогдашних «медленных» коммуникациях, привела к смерти около 50 миллионов человек на планете!
Новые вирусы постоянно возникают из-за мутаций при размножении вируса (антигенный дрейф) и за счет генетического обмена между «человеческими» вирусами и вирусами гриппа животных (антигенный шифт). Возможно, что наш врожденный иммунитет сработает неадекватно против какого-то нового вируса. Так было при «испанке», когда больные погибали либо от чрезмерно бурной реакции иммунной системы, либо от вторичной бактериальной инфекции, вызванной микрофлорой верхних дыхательных путей, «безобидной» для здорового человека. Проблема пандемий в том, что они грозят цивилизации как форме организованного сосуществования больших масс людей. Наша инфраструктура, логистика, коммуникации могут не выдержать внезапного появления огромного количества больных и умирающих людей.
Все же, мне кажется, что кино и СМИ обращают непропорционально большое внимание на вирусные пандемии. А вот проблема ОРВИ, их осложнений и вызываемых экономических затрат остаются нераскрытыми. Например, в США затраты на ОРВИ были оценены в 40 миллиардов долларов в год. Эта колоссальная сумма! По-моему, Олимпиада в Сочи стоила примерно столько. Голливуд, конечно, можно понять. Вирусные пандемии – это более «гламурная» тема, чем банальное ОРВИ. К примеру, Брэд Питт выглядит на экране очень зрелищно отрубающим кисти зараженным людям (в «Войне миров Z»), чтобы предотвратить распространение пандемии. Его трудно представить скучно меряющим температуру грудничкам и старушкам, чтобы спасти их от особо зловредной ОРВИ. Такой фильм, наверное, даже участие Брэда Питта не спасет от коммерческого провала…
– У вас есть опыт жизни в науке в разных странах. Чем отличается подход к научной деятельности в них?
– Во-первых, в Германии существуют научные институты, как, например, общество Макса Планка. Там работают профессиональные ученые, и значительный объем фундаментальных научных исследований выполняется ими. А в США и Канаде фундаментальная наука делается в университетах аспирантами PhD и пост-докторантами. В Германии не любят авралов и работают от звонка до звонка. Я как-то попал в одну забавную историю, когда я и еще один коллега задержались в лаборатории в университетской клинике во Франкфурте, чтобы закончить эксперимент. Выйдя из корпуса, мы решили «срезать» и перелезть через забор. Но нас тут же осветил яркий свет и раздалась команда «Halt! Stehen bleiben!» («Стоять! Не двигаться!»). Нам стоило очень больших усилий убедить охранников, что мы не воры, а трудоголики.
Насчет же ученых нравов Северной Америки приведу такой пример. Представьте, Бостон, лето, замечательная погода, около 8 часов вечера, мы с семьей гуляем возле Гарвардской медицинской школы. И в окна видим, как в научных и клинических лабораториях кипит работа... Я часто получаю е-майлы от коллег по работе, написанные ночью. Работа здесь занимает значительную часть жизни, разговоры о ней часто продолжаются и во время неформальных встреч с коллегами после работы в пятницу. К тому же в наши дни глобальная конкуренция вынуждает сравнивать свою производительность труда с таковой в Сингапуре или Южной Корее. А там работают буквально день и ночь.
Мне кажется, что нет прямой зависимости между качеством исследовательской работы и научным оборудованием, технологиями. А раньше мне научная работа моего отца казалась немного «отставшей от жизни». Он и его коллеги занимались улучшением пород сельскохозяйственных животных, сопоставляя характеристики приплода в зависимости от характеристик производителей. Дело было в начале 90-х, и расчеты производились по таблицам, взятым из какой-то советской статистической методички, без всяких компьютеров. А я думал, что «на Западе уже клонируют гены»...
Только по прошествии многих лет я понял, что мой отец делал настоящую и нужную научную работу, пусть даже и не тестируя гены. Как оказалось, можно изменить наследственность без изменения генов. Есть такое современное направление в науке – «эпигенетика», которое объясняет, как это возможно. Так что научные идеи – это самое главное в науке, а технологии – вторичны.
– Какие деловые и научные связи у вас с исторической родиной?
– К сожалению, я живу далеко от Казахстана, поэтому и редко приезжаю. Кроме того, моя научная и преподавательская работа занимает много времени. Здесь «бешеная» конкуренция, нужно соответствовать, постоянно развиваться. Но я, несомненно, хотел бы быть полезным для научной жизни Казахстана. Родину забывать нельзя. Тем более, начало положено – чуть больше года назад меня попросили дать рецензию на несколько заявок на научное финансирование в Казахстане, что я охотно сделал. Кроме этого, несколько раз в Германии и Канаде мне приходилось в чем-то помогать стипендиатам программы «Болашак».
– Нашли ли в Канаде уголок природы, напоминающий Казахстан?
– Нашел, но не в Канаде, больше похожей на среднюю полосу России, а в США. Возле Бостона есть мыс Кейп-Код, выдающийся в Атлантический океан, где мы с семьей были в отпуске. Так вот там я в первый раз за многие годы увидел сосны, растущие на песке, среди барханов, – почти как сосны вдоль реки Иртыш! Но в отличие от нашего соснового бора, с другой стороны берега не видно, только бескрайний океан. А если просто гулять между сосен, то можно представить себя на отдыхе в Восточно-Казахстанской области.
На самом деле отличается не только природа, но и люди. Побывав во многих странах мира и узнав много культур, могу уверенно сказать, что казахстанский народ – уникальный по широте души и стремлению помочь ближнему. А еще у казахстанцев есть большое уважение к знаниям, к науке. По разным причинам мне приходилось обращаться в административные и представительские органы республики и в самом Казахстане, и за его пределами. И я могу сказать, что всегда встречал понимание и поддержку, когда люди узнавали, что я занимаюсь научной работой. Так было и в Посольстве Республики Казахстан в Российской Федерации, в паспортном отделе и в администрации Семея, в Министерстве юстиции и в генеральных консульствах Республики Казахстан в ФРГ и в Канаде.
Так что на самом деле скучаешь не столько по природе, сколько по людям. Наверно, не случайно в казахском языке понятие «Родина» и «люди» выражено одним словом…
– После окончания Семипалатинского государственного медицинского института я отправился на стажировку в Москву, где мне посчастливилось получить место в клинической аспирантуре и я приобрел квалификацию врача-аллерголога и защитил кандидатскую диссертацию, связанную с бронхиальной астмой. К сожалению, в тогдашней экономической ситуации в Казахстане научная работа была затруднена. Тогда моя тетя мне дала дельный совет пройти стажировку в ФРГ, чтобы набраться научного опыта, и поддержала меня в поисках стажировки. На мое заявление откликнулся профессор из Франкфурта-на-Майне, здесь я переквалифицировался на пульмонолога и стал работать как врач-исследователь.
В Германии по мере углубления своих исследований я все яснее понимал, что нужен более фундаментальный подход – на клеточном уровне или еще глубже. Как раз в это время я посетил научную конференцию в США, где познакомился с профессором из Университета Макгилла в Монреале. Мои наработки его заинтересовали, он пригласил меня к себе на кафедру.
Это было то самое предложение, от которого невозможно отказаться, ведь Университет Макгилла входит в число 25 лучших университетов мира. Наши научные исследования продвигаются успешно. Мы публикуем статьи в престижных междисциплинарных биомедицинских журналах, как, например, в Journal of Biological Chemistry. А недавно нас попросили написать редакторскую статью в Journal of Allergy and Clinical Immunology – это самый высокоцитируемый журнал в области аллергий и иммунных заболеваний.
Помимо основной научной работы, я руковожу студенческими научными проектами. Также я разработал курс лекций по молекулярной медицине для интернов и клинических ординаторов нашей больницы. Сейчас я ушел от клинической работы и полностью переключился на научную и преподавательскую деятельность. Однако мои врачебные образование и опыт мне очень помогают при оценке пригодности достижений фундаментальной науки для клинической практики.
– В чем актуальность вашей нынешней темы исследований?
– Мы хотим научиться прицельно модулировать врожденный иммунитет. Это – первая серия защитных реакций нашего организма на чужеродные факторы (вирусы, бактерии, аллергены). При предрасположенности к заболеванию врожденный иммунитет отвечает на внешние стимулы либо слишком долгой, либо слишком интенсивной воспалительной реакцией. В качестве прицельной помощи ему мы разрабатываем таргетированные иммуномодуляторы, которые в перспективе дополнят или даже заменят существующие противовоспалительные препараты. Например, ингалятивные кортикостероиды – препараты для лечения большинства больных с бронхиальной астмой – подавляют и «вредные», ведущие к болезни, и «полезные» иммунные процессы.
Другое направление нашей работы связано с респираторными вирусами. Дело в том, что многие хронические заболевания дыхательных путей часто обостряются после ОРВИ (простуды и сезонного гриппа). Наша группа исследует механизмы таких обострений и разрабатывает таргетированные иммуномодуляторы для стимулирования антивирусного иммунитета. Такое научное направление называется «трансляционной» медициной, поскольку она стремится внедрить («транслировать») достижения молекулярной науки, генетики, биохимии и прочие инновации в клиническую практику.
– Иммунитет, вирусы, пандемии – в последнее время в Голливуде даже появился отдельный жанр, настолько это захватывающая тема. Есть ли хоть толика здравого смысла в блокбастерах про масштабные заражения? Могут ли вирусы выйти из-под контроля и стать губителями человечества?
– Я – не молекулярный вирусолог, но вопрос о пандемиях мне часто задают молодые врачи во время лекций и семинаров. Риск вирусных пандемий несомненно существует. В наше время интенсивность международных и межконтинентальных путешествий на несколько порядков выше, чем в начале XX века. А ведь пандемия «испанского» гриппа 1918 года, даже при тогдашних «медленных» коммуникациях, привела к смерти около 50 миллионов человек на планете!
Новые вирусы постоянно возникают из-за мутаций при размножении вируса (антигенный дрейф) и за счет генетического обмена между «человеческими» вирусами и вирусами гриппа животных (антигенный шифт). Возможно, что наш врожденный иммунитет сработает неадекватно против какого-то нового вируса. Так было при «испанке», когда больные погибали либо от чрезмерно бурной реакции иммунной системы, либо от вторичной бактериальной инфекции, вызванной микрофлорой верхних дыхательных путей, «безобидной» для здорового человека. Проблема пандемий в том, что они грозят цивилизации как форме организованного сосуществования больших масс людей. Наша инфраструктура, логистика, коммуникации могут не выдержать внезапного появления огромного количества больных и умирающих людей.
Все же, мне кажется, что кино и СМИ обращают непропорционально большое внимание на вирусные пандемии. А вот проблема ОРВИ, их осложнений и вызываемых экономических затрат остаются нераскрытыми. Например, в США затраты на ОРВИ были оценены в 40 миллиардов долларов в год. Эта колоссальная сумма! По-моему, Олимпиада в Сочи стоила примерно столько. Голливуд, конечно, можно понять. Вирусные пандемии – это более «гламурная» тема, чем банальное ОРВИ. К примеру, Брэд Питт выглядит на экране очень зрелищно отрубающим кисти зараженным людям (в «Войне миров Z»), чтобы предотвратить распространение пандемии. Его трудно представить скучно меряющим температуру грудничкам и старушкам, чтобы спасти их от особо зловредной ОРВИ. Такой фильм, наверное, даже участие Брэда Питта не спасет от коммерческого провала…
– У вас есть опыт жизни в науке в разных странах. Чем отличается подход к научной деятельности в них?
– Во-первых, в Германии существуют научные институты, как, например, общество Макса Планка. Там работают профессиональные ученые, и значительный объем фундаментальных научных исследований выполняется ими. А в США и Канаде фундаментальная наука делается в университетах аспирантами PhD и пост-докторантами. В Германии не любят авралов и работают от звонка до звонка. Я как-то попал в одну забавную историю, когда я и еще один коллега задержались в лаборатории в университетской клинике во Франкфурте, чтобы закончить эксперимент. Выйдя из корпуса, мы решили «срезать» и перелезть через забор. Но нас тут же осветил яркий свет и раздалась команда «Halt! Stehen bleiben!» («Стоять! Не двигаться!»). Нам стоило очень больших усилий убедить охранников, что мы не воры, а трудоголики.
Насчет же ученых нравов Северной Америки приведу такой пример. Представьте, Бостон, лето, замечательная погода, около 8 часов вечера, мы с семьей гуляем возле Гарвардской медицинской школы. И в окна видим, как в научных и клинических лабораториях кипит работа... Я часто получаю е-майлы от коллег по работе, написанные ночью. Работа здесь занимает значительную часть жизни, разговоры о ней часто продолжаются и во время неформальных встреч с коллегами после работы в пятницу. К тому же в наши дни глобальная конкуренция вынуждает сравнивать свою производительность труда с таковой в Сингапуре или Южной Корее. А там работают буквально день и ночь.
Мне кажется, что нет прямой зависимости между качеством исследовательской работы и научным оборудованием, технологиями. А раньше мне научная работа моего отца казалась немного «отставшей от жизни». Он и его коллеги занимались улучшением пород сельскохозяйственных животных, сопоставляя характеристики приплода в зависимости от характеристик производителей. Дело было в начале 90-х, и расчеты производились по таблицам, взятым из какой-то советской статистической методички, без всяких компьютеров. А я думал, что «на Западе уже клонируют гены»...
Только по прошествии многих лет я понял, что мой отец делал настоящую и нужную научную работу, пусть даже и не тестируя гены. Как оказалось, можно изменить наследственность без изменения генов. Есть такое современное направление в науке – «эпигенетика», которое объясняет, как это возможно. Так что научные идеи – это самое главное в науке, а технологии – вторичны.
– Какие деловые и научные связи у вас с исторической родиной?
– К сожалению, я живу далеко от Казахстана, поэтому и редко приезжаю. Кроме того, моя научная и преподавательская работа занимает много времени. Здесь «бешеная» конкуренция, нужно соответствовать, постоянно развиваться. Но я, несомненно, хотел бы быть полезным для научной жизни Казахстана. Родину забывать нельзя. Тем более, начало положено – чуть больше года назад меня попросили дать рецензию на несколько заявок на научное финансирование в Казахстане, что я охотно сделал. Кроме этого, несколько раз в Германии и Канаде мне приходилось в чем-то помогать стипендиатам программы «Болашак».
– Нашли ли в Канаде уголок природы, напоминающий Казахстан?
– Нашел, но не в Канаде, больше похожей на среднюю полосу России, а в США. Возле Бостона есть мыс Кейп-Код, выдающийся в Атлантический океан, где мы с семьей были в отпуске. Так вот там я в первый раз за многие годы увидел сосны, растущие на песке, среди барханов, – почти как сосны вдоль реки Иртыш! Но в отличие от нашего соснового бора, с другой стороны берега не видно, только бескрайний океан. А если просто гулять между сосен, то можно представить себя на отдыхе в Восточно-Казахстанской области.
На самом деле отличается не только природа, но и люди. Побывав во многих странах мира и узнав много культур, могу уверенно сказать, что казахстанский народ – уникальный по широте души и стремлению помочь ближнему. А еще у казахстанцев есть большое уважение к знаниям, к науке. По разным причинам мне приходилось обращаться в административные и представительские органы республики и в самом Казахстане, и за его пределами. И я могу сказать, что всегда встречал понимание и поддержку, когда люди узнавали, что я занимаюсь научной работой. Так было и в Посольстве Республики Казахстан в Российской Федерации, в паспортном отделе и в администрации Семея, в Министерстве юстиции и в генеральных консульствах Республики Казахстан в ФРГ и в Канаде.
Так что на самом деле скучаешь не столько по природе, сколько по людям. Наверно, не случайно в казахском языке понятие «Родина» и «люди» выражено одним словом…
