Турар Кукеев: Секрет долголетия? Я дружу с головой

До сих пор оперирующий профессор кафедры хирургических болезней интернатуры и резидентуры Национального медицинского университета им. Асфендиярова считает, что он сполна использовал все шансы, которые дала ему жизнь.

– Мой отец, безграмотный человек, воевал до 1944 года, потом получил сквозное пулевое ранение левого легкого. Отца списали из армии подчистую. Вернувшись домой, он прожил с нами всего год. Умирая от гнойной интоксикации, говорил мне: «Сынок, я видел много страданий. Если получится, постарайся выучиться на доктора».

В Казахский государственный мед­институт им. Молотова Турар Кукеев поступил в 1952-м.

– Я был единственным на лечебном факультете сталинским стипендиатом. Это свое звание я ценю выше, чем все прочие, которых удостаивался на протяжении своей больше чем полувековой профессиональной деятельности. Стипендию я получил уже в октябре, когда учился на 4-м курсе. У врача, только что окончившего институт, зарплата 650 рублей, а Сталинская стипендия – 800 рублей! А у меня за полгода вышло без двухсот рублей пять тысяч! Ужас! Куда девать такие страшные деньги?! Свою группу трижды сводил в ресторан. Следом повел ребят из комитета комсомола и профсоюза, с которыми я, как активист и секретарь первичной партийной организации, много общался. А деньги никак не кончаются. Валька Немченко, староста курса, как-то говорит: «Слушай, Артур, (однокурсники, поменяв слоги в моем имени, называли меня так), пошли и матери что-нибудь». И я послал в овцеводческий совхоз, что в Таласском районе Джамбулской области, две посылки с дефицитом – индийским чаем и пуховые платки.

В конце шестого курса меня вызвал замминистра по кадрам Халык Мусабаевич Мусабаев. «Мы планируем подготовить в московских и ленинградских вузах научно-педагогические кадры», – сказал он мне. – Тебя, как именного стипендиата, первого будем рекомендовать на кафедру теоретических дисциплин».

А в мае под его председательством началось распределение молодых специалистов. Я, естественно, заходил первым. «Где хочешь работать?» – спросил Халык Мусабаевич. Я удивился: замминистра еще недавно предлагал ехать в Москву, а тут: «Куда желаете?». Но виду не подал и ответил: «Где родился, туда и поеду».

«Ты, Тураржан, не волнуйся. Как только придет ответ из Москвы, вызовем тебя», – сказал мне потом замминистра.

Я даже не воспользовался месячным отпуском, а сразу поехал домой и приступил к работе. В районной больнице, рассчитанной на 75 коек, по штату положено 11 врачей, а там всего один врач, чуть раньше меня окончивший педфак, он же и главврач, который три года не был в отпуске. Как только я приехал, его сразу отпустили отдыхать, а я стал исполнять его обязанности.

И вот мой первый самостоятельный рабочий день. «С чего начать-то? – спрашиваю фельдшера-фронтовика. «Начни с приказа, что приступаешь к исполнению обязанностей главврача».

Однажды я собрался со сверстниками на озеро Акколь спасаться от зноя. И тут привозят из песков старика. Трясется, стонет, рука отекшая, на поверхности ладони страшная язва. На практике я не видел, но из теории вспомнил, что так выглядит сибироязвенный карбункул.

Строгости по этой болезни были очень большие, и я позвонил в обл­санэпидстанцию с донесением, что у меня есть подозрения на сибирскую язву. На мою просьбу: «Подскажите, чем лечить?», сидящий на том конце провода ответил: «А мы лечением не занимаемся, только выявляем».

На следующее утро приезжает из области специальная машина. Мой диагноз подтвердился, все принятые санэпидемиологические меры оказались правильными, и старик был благополучно пролечен.

Следующий случай был чисто хирургический. Приехала однажды чабанская жена – молодая крепкая казашка – с огромной флегмоной на кисти. Требовался общий наркоз, а его здесь отродясь не делали. Я решил рискнуть, не в область же отправлять женщину, на руках у которой орал младенец. Поставили систему, капаем, обычно на 40-й секунде больной отключается, а тут хоть бы что. Когда досчитали до 80, больная, пройдясь отборным матом по всем нашим родственникам, раскидала державших ее медсестру и санитарку. Тогда я, наплевав на стерилизацию, вызвал мужа. Он держал жену, а я вскрывал ей гнойник. Дренировал, госпитализировал и со спокойной душой отправился на чью-то свадьбу. И вдруг прибегает испуганная женщина: «Вас зовут в больницу!».

Оказывается, пациентка приложила после операции к груди своего трехмесячного ребенка. Он, наглотавшись вместе с молоком наркотических веществ, уснул мертвецким сном. Младенец мог и не выйти из состояния наркотического опьянения. Что делать?! Куда звонить в час ночи? У кого просить помощи, коль на меня, сталинского стипендиата, все другие коллеги смотрят как на Бога? В памяти всплыло: кофеин является возбуждающим средством, и лучше всего его ввести внутривенно. Но откуда у младенца вены? И опять фраза из учебника: надо вводить в родничок на темени. Проколол, ввел, сделал холодное обтирание. Ребенок захныкал.

Еще один случай. Приходит за­вуч средней школы. Я ей: «Что случилось, апай?». Она начала издалека: «Бауырым, не осуждай меня, но нитка не прошла мимо игольного ушка...». Так она, мать пятерых детей, сообщила о нежеланной беременности. И опять я стал пионером: в Таласском районе еще ни разу не делали медицинских абортов. И я их тоже никогда не делал, только ассистировал опытным врачам. Но юношеский максимализм не позволил отказать отчаявшейся женщине.

В этом полупустынном, заброшенном районе, настоящей тьмутаракани, я и мои немногочисленные помощники работали днем и ночью не покладая рук, а больных все не убывало. Однажды ко мне пришел крохотный мужичонка – инструктор райкома партии – с требованием выделить 13 человек на сеноуборку. «У меня, – говорю, – недобор кадров. – На кого я оставлю больных?». «Ничего не знаю. Ты обязан выполнять задания партии», – ответил тупо упертый инструктор.

В общем, с меня требовали, чтобы районная больница в полном составе вышла махать косами и вилами. Спасла статья во всесоюзной «Медицинской газете», где говорилось о том, что в период уборочной страды медиков нужно использовать только по назначению. И я решил дать телеграмму о произволе в Министерство здравоохранения республики. Через два дня пришел ответ: во время сезонных полевых работ медиков использовать по прямому назначению.

Проработал я у себя дома всего два месяца. В сентябре пришел вызов в Алма-Ату. В столице на кафедре госпитальной хирургии открылась аспирантура по выбранной мною специальности. Я стал первым аспирантом профессора Брякина. Однажды вызвал меня: «У нас есть тема – сосудистая хирургия. Это направление и в центре еще слабо развито, а уж в Казахстане вообще на нуле. Работать, конечно, придется много, но я знаю твои возможности. Как ты смотришь?». «Как скажете, Михаил Иванович».

Таким образом, я наряду со своим наставником являюсь одним из основоположников сосудистой хирургии в Казахстане.

Вообще слово «первый» шагает со мною рядом всю жизнь. Я первый почетный профессор научного центра хирургии имени Сызганова. Вторым стал знаменитый кардиохирург Майкл Дебейки. Тот самый, под руководством которого его ученик, российский хирург Ринат Акчурин сделал аортокоронарное шунтирование Борису Ельцину.

– Было столько шума, но, говорят, это вообще-то очень простая операция…

– Как простая, коль подкожную вену из нижних конечностей вшивают одним концом в аорту, другим – в коронарную артерию?!

– Ну так утверждает в интервью казахстанский кардиохирург Юрий Пя…

– Это для него она простая. Поработав за границей, где давным-давно идет узкая специализация, и оперируя и там, и здесь исключительно больные сердца, он стал специалистом высочайшего класса. А в нашей стране вплоть до последнего десятилетия работали в основном поливалентные хирурги, которые могут сделать операции, начиная от удаления аппендицита и кончая такой сложнейшей, как резекция желудка.

Зарубежные коллеги всегда упрекали нас за то, что мы стоим на одном месте, когда речь заходила о той же сердечной хирургии. Но нам не до сердец было – надо было лечить последствия военных ран. Институт имени Вишневского, который был создан при Академии наук СССР, занимался исключительно остаточными явлениями военной хирургии.

– Почему у нас так слабо диагностируют болезни?

– Мне кажется, мы рано ушли в глобализацию в сфере медицины. Перенимать лучший зарубежный опыт, конечно, надо, но зачем же слепо копировать все, вплоть до учебных программ? Раньше после университета надо было проучиться в интернатуре и – врач готов к самостоятельной работе. А сейчас пять лет учебы в бакалавриате, следом два года в интернатуре, потом еще три года в резидентуре по хирургии, и только после этого человек имеет право браться за скальпель. Опыта у него нет и зарплата, соответственно, мизерная. Думаю, нехватка врачей в стране, где есть пять медвузов, связана с этим. Уже и официальная статистика есть: 30 % выпускников лечебных факультетов уходят в фармфирмы, где платят в разы больше.

– Поделитесь же секретами своего профессионального долголетия.

– У меня генетика хорошая, один из моих предков дожил до 136 лет. Это первый секрет любого долголетия. Второе – нормальный здоровый образ жизни. Что нас портит с пеленок? Табак и алкоголь. Я, кстати говоря, курил 45 лет. Нам, студентам-медикам, приходилось работать с трупами. Чтобы перебить запах, многие из нас стали покуривать. Курил я до весны 1998 года – до тех пор, пока не диагностировал у себя опухоль. Помню, съездил в Актюбинск, где выступал оппонентом при защите диссертации. Дня через два после приезда почувствовал слабость. Давление вроде нормальное, пульс, правда, частит. В чем дело? Начинаю проходить обследование. Кардиограмма – ничего страшного, компьютерная топография тоже ничего не находит, грудная клетка – здоровее и быть не может. А может, брюшная полость? И я начал пальпировать себя. В области слепой кишки обнаружил какой-то узелочек. Раз нашел, надо делать колоноскопию. Неприятную процедуру – ввод трубки через прямую кишку – делал эндоскопист профессор Байжанов, один из моих учеников. «Вижу, – говорит, – выбухание с трехкопеечную монету». «Бери, – говорю, – биопсию – клетку на гистологический анализ». Он спрашивает: «Взял, а какой ставить предварительный диагноз?». «Ставь, рак слепой кишки под вопросом». Гистология подтвердила мой диагноз.

Звоню в Институт хирургии, доктор (мой институтский однокашник и друг юности, кстати), которому я доверял, оказывается, уехал на конференцию в Страсбург. Меня хотели прооперировать другие, тоже очень хорошие хирурги, но я верил только ему. Мой лечащий врач, заведующий хирургическим отделением Нуртас Казыбаев ехал туда следом. Я через него передал письмо другу: «У меня рак». Когда Нуртас вручил ему письмо, он, оказывается, тут же покинул конгресс и первым рейсом вылетел в Алматы. Перед этим позвонил, чтобы меня готовили к операции. Самолет еще не приземлился, а мой закадычный дружок уже отдавал команды готовить меня к наркозу. Я был уже полусонный, когда он зашел в палату: «Ну как ты?», «Жду тебя», – сказал я и уснул. Это было в апреле 1998 года. И я с тех пор бросил курить. Сейчас мне противно даже от табачного дыма.

– Вы преуспели в профессиональной жизни, а как в личной?

– Мне удалось, к счастью, соблюсти равновесие, – встретил женщину, о которой мечтает каждый мужчина. Как-то мы, уже пятикурсники, оказались с другом Геннадием во Фрунзе на студенческой конференции. А вечером нас пригласили на общегородской студенческий праздник. Там я увидел девушку с косами, каждая из которых была с мою кисть. То ли казашка, то ли киргизка, она чем-то разительно отличалась от всех знакомых мне девчонок. Познакомились, стали переписываться. Потом я подключил кое-кого, и она перевелась из своего института в пединститут имени Абая. Шаирбубу не стало два года назад: ушла во сне от обширного инфаркта. Сейчас живу и за нее, и за себя. Я обязан это сделать: наш с ней младший ребенок еще не совсем определился в жизни.

Шаирбубу было 46, когда она пошла на очередной гинекологический осмотр к знакомому доктору. Та ее ошарашила: «Подруга, да ты четвертый месяц беременна!». Мой бывший студент, врач-рентгенолог Александр Гнатко на УЗИ проверил пол ребенка: «Турар Гараевич, крантик вижу». Ну как тут было на радостях не распить бутылку коньяку! Тем более что я так соскучился по маленьким детям.

– Поговорим еще о долголетии. Позитивный жизненный настрой как-то способствует этому?

– Еще со времен Гиппократа врачи первенство во всех физиологических состояниях отдают состоянию нервной системы. Доказано, что наибольшее количество долгожителей приходится на сангвиников и разум­ных холериков, живущих позитивными эмоциями. Питание тоже играет роль. Пища должна быть полноценной, удобоваримой и возрастной. Следствием этого должно быть нормальное отправление организма. У Пушкина есть такие прекрасные строки по этому поводу:

«Блажен, кто рано поутру, Имеет стул без принуждения. Тому и пища по нутру, И день грядущий в наслаждение».

Ну и, конечно же, генетика. Если бы начинать все заново, я бы занялся именно этой наукой. В институте мы этот предмет проходили формально, считалось, что генетика – это буржуазное учение. В действительности же много явлений связано именно с генетикой, с геронтологией в частности.

Галия ШИМЫРБАЕВА, Алматы