Искусство начинается с эмпатии

Уроженец маленького села Каскасу Южно-Казах­станской области, произведения которого выставляются сегодня во многих залах мира, распространяться о своих многочисленных званиях не любит. Упоминает разве что о том, что французы сделали его кавалером Ордена искусств и литературы. Называет себя философом. Без этого качества художник, по словам Ерболата Толепбая, будет всего лишь статистом окружаю­щей действительности.

Мэтр
и его философия

– Думаю, что для любого творческого человека познание мира начинается с вопроса «Как он устроен?» – говорит мэтр. – Пытаясь разобраться, что происходит вокруг, стремиться быть в гуще кипящей жизни, чтобы понять, кто он сам в этом мире и что может дать ему.

Мы ведь пишем свои картины, чтобы их видели другие. Нам нужен театр, но если мир не будет понимать художника, он может оказаться его разрушителем, его искусство может ввести людей в заблуждение. Цель моего творчества – сблизить людей, подать веру в светлое будущее, пробудить эмпатию и умение сочувствовать и понимать друг друга.

Я люблю пофилософствовать на темы искусства, потому что уверен: если мастер кисти не будет философом, то ему нечего будет сказать миру, в его картинах не будет глубины. Работая после окончания художественно-графического факультета пединститута имени Абая школьным учителем, я часто проводил эксперимент, в котором принимали участие дети (допустим, ученики третьего класса) и взрослые (их родители, дяди и тети). Глядя на картину какого-нибудь художника (неважно, знаменитого или нет), они писали сочинение, как понимают то, что изображено на холсте. Если мысли были одинаковые, я считал это верным признаком того, что внешне красивая картина – это мастерски, подобно акробатическим трюкам, отработанное ремесло, но души, которая бы без слов разговаривала со зрителем, в ней нет.

Сам я сейчас в одной из своих последних картин рассказываю о тяжелых 90-х. В тот период, когда страна переходила из одной экономической формации в другую, многие чувствовали себя потерянными и растерянными. Мужчины, кормильцы семьи, осев дома, ударились в пьянство, отношения даже между родными людьми стали сложными, семьи рассыпались на глазах... Это была такая большая общественная драма, что я, как художник, до сих пор не оставляю попыток в ней разобраться.

– Вас называют не только ярким художником современности, но еще и успешным бизнесменом...

– Бизнесмен, да еще и успешный – это вымысел недругов и завистников. Некоторые люди из сферы искусства думают, что если у кого-то из коллег что-то получается, то он переходит им дорогу. Но искусство должно быть разнообразным, у каждого из нас есть свой зритель и своя ниша. Меня тоже не все любят, и это нормально. Я против такого инкубаторства, когда, как в советскую бытность, мы все должны были одинаково думать, смеяться и плакать. Я за то, чтобы разные художники с разными взглядами на мир, не отрицая творчества коллег, дополняли друг друга.

Что касается коммерческого успеха, то за деньгами я никогда не гонялся – они сами сегодня гоняются за мной в виде заказов, и сейчас я, слава Всевышнему, нахожусь в ранге не богатого, но и не бедного художника. Но это как в любой профессии: если человек трудится от души и для людей, проводя в мастерской по 12 часов в сутки без перерывов на выходные и праздники, то он рано или поздно придет к материальному благополучию. Однако здесь надо уметь соблюсти тонкую грань. Я знаю много случаев, когда художники, особенно европейские, в погоне за большими деньгами соревнуются между собой, чтобы понравиться богатым коллекционерам, и часто теряют себя и превращаются в оказателей услуг.

Теперь насчет стоимости моих картин. Я очень дорогой художник, потому что имею нескромность считать, что мое искусство глубокое, сложное и философское, но настоящий бизнес на картинах у меня еще и не начинался. Объясню, почему назвал себя «дорогим». Таким я буду лет через пятьдесят после того, как меня не станет. Я стопроцентно уверен в этом.

Родом из детства

– Хотелось бы подробнее узнать о Ваших истоках...

– Я уже сказал, что сочувствие, сопереживание и эмпатия должны быть главными в искусстве. Эти ощущения тянутся за мной с самого раннего детства. Я вырос в атмосфере милосердия. Проснувшись, каждое утро выходил на широкое крыльцо родительского дома и видел сидящих во дворе на длинных скамейках незнакомых людей – как минимум человек десять.

Моя мама, обладая способностями к знахарству и умением слушать и сочувствовать, не только лечила, но и помогала людям словом. И я, памятуя об этом, тоже старался нести людям своим творчеством свет и исцеление. Нет, конечно, не могу сказать, что напрямую через него сделал кого-то счастливым, но я стремился через холст передать людям месседж, подхваченный мною у мамы: будьте милосердны друг к другу.

Став известным художником, задумался о том, как увековечить память о самом дорогом мне человеке. Я с пяти лет вместе с мамой – как бы отец-коммунист ни был против – читал намаз. Ее молитвы были не только о нас, ее близких. То, что в казахских аулах и селах в те годы народ стал забывать о своих традициях и корнях, мама воспринимала как личную трагедию. И я решил в честь нее построить мечеть, где имам наставлял бы людей на правильный путь, и параллельно сделать капитальный ремонт своей школы. Не знаю, сколько мне еще отпущено Всевышним, но если появятся свободные деньги, то построю новую.

Сейчас я делаю ремонт на свои сбережения в Национальном музее в Астане, в зале, где будет проходить моя персональная выставка в канун юбилея. Хочу показать здесь свои картины (их около тысячи) людям, родившимся на рубеже столетий.

– Кто Вам помог найти свое место в жизни?

– Это случилось благодаря старшему брату Токболату Тогузбаеву – талантливому художнику, чье творчество является по-настоящему национальным, потому что отражает глубину внешнего и внутреннего мира казахов, точнее будет сказать – дух народа. Брат – один из моих первых учителей. Это он вложил мне в руки карандаш и лист бумаги, когда, приезжая домой из Алма-Аты, садился за мольберт. Брат хвалил мои первые рисунки, но я не собирался идти в художники – меня тянуло в архитектуру.

В 60-х годах из Китая вернулось много казахов, бежавших когда-то от голода. Их расселяли по семьям – в каждую по одной, но так как наш отец был председателем колхоза, то он привел к нам домой две семьи. Наши квартиранты, как и многие китайские казахи, оказались высококлассными мастерами прикладного искусства. Когда они развязали огромные тюки со скарбом, там оказались изумительной красоты казахские ковры – сырмақ, текемет, тұскиіз, алаша и түкті кілем. Из одного из них выпал вдруг цветной журнал на китайском языке.

В раннем детстве отец иногда брал меня с собой в районный центр, в городок Ленгер, где я впервые увидел двухэтажные дома. Мое изумление было безграничным: дом стоит на доме! Так вот, на одной из страниц того китайского журнала я увидел дом в 30-40 этажей! Листаю дальше и вижу огромный пляж и тысячи людей на берегу огромного арыка! О морях в ту пору я, шестилетний малыш, еще не слышал.

После тех красочных фото я стал целыми днями думать, почему же мы живем в одноэтажных маленьких домиках? Мечтал, что вырасту и буду строить такие же огромные дома, как в журнале. Но когда после школы собрался на учебу в Алма-Ату, вмешался отец. Для него и художник, и архитектор были людьми одной профессии, а у нас в колхозе работали два художника, оба горькие пьяницы, и отец страшно боялся, что его дети когда-нибудь повторят их путь.

«Зачем нам это? – говорил отец. – Лучше поступай на юрфак. Ты же школу окончил с отличием».

У него в районном центре были два друга: один – прокурор, другой – судья. Он восхищался ими, когда они приезжали отдыхать в наш живописный аул на белой «Волге» в сопровождении кучи людей, готовых им услужить.

Дал в дорогу 67 рублей и предупредил: «Больше не проси». И я поехал в столицу выполнять его наказ, хотя все еще жил мечтой проектировать красивые дома. Отец вообще был достаточно прижимистым человеком, но его можно понять – деньги доставались ему нелегко. Мы, семья председателя колхоза, убеж­денного коммуниста, жили беднее, чем рядовые колхозники. У них дома были велосипеды, а у некоторых даже телевизоры. Я, заядлый болельщик «Кайрата», чтобы посмотреть футбольный матч, бывало, зарабатывал это право в огородах у главбуха и зоотехника.

Брат посоветовал не сразу подавать документы в университет, а подумать какое-то время. Однажды он повел меня на экскурсию к знакомым архитекторам в пару проектных институтов. Серьезные люди. Они все были в очках, не выпуская изо рта сигареты, сидели перед огромными планшетами. Один чертил фасад, другой – двери и окна, третий – радиаторы… Мне сказали, что над проектом работают десятки и даже сотни человек, но автор только один, все остальные – исполнители. Вот так я распрощался с мечтой стать архитектором.

«Но если пойдешь по желанию нашего уважаемого отца в юристы, то будешь чувствовать себя не лучше, – заметил брат. – Представь, что среди задержанных и осужденных тобой могут оказаться невиновные люди. Не думаю, что их слезы пройдут для тебя даром. Тебе это надо?»

И он повел меня в мастерские художников. Один писал пейзажи, второй – натюрморты, третий – картину на историческую тему… Вдруг один из этих рисующих парней бросил кисть, вытащил откуда-то чемодан, побросал туда какие-то вещи и направился к выходу. Когда ему крикнули вслед: «Ты куда?», он бросил не оборачиваясь: «Вдохновения нет. Поехал отдыхать на Иссык-Куль».

«Если пойдешь в художники, у тебя не будет начальников, – соблазнял меня влюбленный в свою профессию брат. – Хочешь – пиши, а хочешь – гуляй. Работать можно и ночью».

И я вдруг понял, что люблю свободу. Вот так я выбрал свою дорогу. Думаю, она оказалась правильной.

Студентом второго курса художественно-графического факультета пединститута имени Абая начал участвовал в респуб­ликанских конкурсах, и меня стали признавать в профессиональных кругах. После окончания института подумывал поступить учиться в художественную академию. Но когда собрался в Москву, брат посоветовал внимательно ознакомиться с работами выпускников художественного института имени Сурикова. По его мнению, они смотрят на мир глазами своих именитых учителей, очень редко среди них можно увидеть художника с узнаваемым стилем. И это было правдой. На одной из международных выставок в Москве, которая проходила в те дни, когда я поехал поступать туда, американские и французские художники, посмотрев тысячи картин, вынесли вердикт: их словно написал один художник.

Работы наших художников – Шарденова, Айтбаева, Сидоркина, Сыдыханова, Алиева, Набиева – выделялись своей индивидуальностью. Я не захотел быть одним из тысячи художников и вернулся домой с твердым намерением найти свою дорогу и стать, как и они, брендом.

Но остаться в Алма-Ате, чтобы заниматься только творчеством, у меня, вчерашнего студента, не было возможности. Брат посоветовал на год-два поехать в аул и арендовать помещение под мастерскую. Я так и сделал – снял пустующее здание и заодно устроился почасовиком в школу.

Картины, которые были созданы в те годы – «Бегущие юноши», «Юная степь», «Степные цветы», рекомендовали на Всесоюзную выставку. Было мне тогда всего 22 года. Это было только начало, потом я на долгие 25 лет, пока существовал Союз, воцарился в Москве, мои картины с удовольствием приобретала Третьяковская галерея...

Мои персональные выставки состоялись на сегодня в 58 странах, следом туда пошли и другие молодые казахские художники. Так что будем и дальше продолжать возвышать свой народ и свою страну с помощью искусства.

– А у нас появятся когда-нибудь свои Третьяковы?

– Если честно, многим сегодняшним миллионерам, которые держат экономику Казахстана, я помог в 90-е годы тем, что привлекал их к искусству, чтобы они в погоне за богатством не очерствели душой. Сегодня это очень богатые люди, но, увы, уроки прошли мимо – они отошли от искусства.

Единственный, кто не изменил себе, – это Нурлан Смагулов, который построил частный музей в Алматы. Это очень хорошее начало, его имя, думаю, останется в истории. Теперь надеюсь, что и другие бизнесмены осознают, что сделали ошибку, перестав поддерживать искусство, а значит – и духовность народа Казахстана.

Досье КП

Ерболат Толепбай – заслуженный деятель искусств Казахской ССР, лауреат Государственной премии РК, независимой премии меценатов «Платиновый Тарлан», кавалер Ордена искусств и литературы Франции, обладатель престижных премий за особые достижения в живописи: премия Международного альянса им. Сальвадора Дали, серебряная медаль им. Масарика за личный вклад и укрепление культурных связей между Казахстаном и Чехией.

Выставляется с 1974 года. За последние 30 лет провел 38 значимых персональных выставок в зарубежных странах. Последняя из них прошла в июне 2025 года в Голландии. Работы находятся в Государственной Третьяковской галерее (Москва, Россия), в Государственном музее искусств им. А. Кастеева, Национальном музее РК, региональных музеях страны, а также в частных и государственных коллекциях зарубежных стран.

Под руководством Ерболата Толепбая осуществлялось художественное оформление резиденции «Акорда» Президента Казахстана и здание Верховного Совета РК. Принимал участие в строительстве и установке символа Астаны – монумента «Байтерек». К открытию Нацио­нального музея РК в Астане Е. Толепбаем был написан триптих «Мәңгілік Ел». К 550-летию образования Казахского ханства создал триптих на эту же тему.