Декабрь 1986-го в памяти тех, кто его видел

Юрий Беккер, в 1986-м – редактор союзной и зарубежной фотоинформации КазТАГ:

«Судебный процесс над четырьмя участниками декабрьских событий состоялся в июне 1987 года. Хотя он и был открытым, никого из журналистов, кроме меня, не пропустили. Я же попал туда только потому, что меня узнал прокурор. Незадолго до этого я снимал здесь процесс над мародерами, раскурочившими захоронения на Кенсайском кладбище.

Я отснял тот момент, когда зачитывался приговор. Утром следующего дня проявил снимки и отправил первым делом в Москву, а потом, после показа снимков редактору фотохроники КазТАГ, курьер доставила их в местные редакции.

Ближе к вечеру пришло сообщение из Москвы: «Благодарим за оперативную съемку. Материал прекрасный». Позже немецкий журнал «Бильд» опубликовал статью «Демократия в Казахстане» с моим снимком на обложке.

Но когда снимок появился на страницах газет «Огни Алатау», «Жетысу» и «Коммунизм туги», поднялся шум. Тогдашнему руководству в лице Первого секретаря ЦК Казахстана Геннадия Колбина не понравилось, что подсудимые стоят с гордо вскинутыми головами, а председатель суда зачитывает приговор, опустив глаза. Первые, мол, похожи на героев, а судья заснят так, словно чувствует себя виноватым перед ними. На самом деле подсудимые ловили каждое слово, поэтому и смотрели в упор на судью, зачитывающего приговор.

Меня и редакторов газет, опуб­ликовавших тот снимок, уволили с работы с формулировкой «не соответствует занимаемой долж­ности». Но мне было легче, чем им. Во-первых, я беспартийный, во-вторых, я не мог работать редактором, но фотокорреспондентом готовы были принять везде. Уже на следующий день я работал в газете «Реклама», где как раз имелась вакансия. Жалел я только об одном – меня «ушли» с КазТАГа, куда я пришел на работу сразу после школы. А в остальном в моей жизни ничего не изменилось».

Мамадьяр Жакып, ветеран казахстанской журналистики, в декабре 1986-го – главный редактор газеты «Жетысу»:

«Обычно газеты давали вначале текст, а потом снимки. У нас же получилось наоборот: я воздержался давать пространный текст из зала суда, ограничился снимком по размерам чуть больше, чем в других газетах, Геннадий Колбин на бюро ЦК сказал, что я сделал это преднамеренно. Поэтому, если редакторы «Огней Алатау» и уйгурской «Коммунизм туги» отделались строгими выговорами, то меня исключили из партии. После этого Жакипова, то есть меня, велено было не подпус­кать к идеологической работе на пушечный выстрел. Я смог устроиться только корректором в районной газете Куртинского района, которая печаталась в Каскелене».

Дос Кошим, известный общественный деятель, работал переводчиком на судебном процессе над четырьмя участниками декабрьских событий, среди которых был и Кайрат Рыскулбеков:

«С марта до начала июня 1987 года я безвылазно сидел в прокуратуре – переводил материа­лы следствия. Как-то зашел их сот­рудник по фамилии Дубаев. Он заявил, что Кайрат Рыскулбеков уходит на расстрел, трое других, подозреваемых в убийстве дружинника, получат по 15 лет. До суда еще оставалось три месяца, я только начал переводить дело, а тут, получается, приговоры были подготовлены заранее.

И вот процесс начался. На скамье подсудимых четыре человека – Тугельбай Ташенов, Жамбыл Таиджумаев, Кайрат Рыскулбеков и Каиргельды Кузембаев. Их обвиняли в организации беспорядков и убийстве дружинника. Сверху (из Москвы), говорят, пришло указание, что надо обязательно найти «виновных» и «наказать по всей строгости закона».

Органы внутренних дел зашевелились и «нашли» этих четырех. Их уже подготовили («сломали») – они должны были «признаться» в убийстве, поэтому в первый день судебного заседания зал был полон журналистов. Но эти четверо неожиданно для тех, кто их судил, повели себя по-другому (их поведение потом запечатлел фотограф Юрий Беккер). Когда председатель суда (его звали Абрам Ефимович Грабарник) спросил подсудимых, признают ли они себя виновными, те ответили, что нет, и несколько раз повторили свой ответ.

Судья, услышав это, объявил перерыв. Через 15 минут, когда процесс продолжился, ни одного журналиста – ни пишущего, ни снимающего – в зале уже не было.

Я старался смягчить слова подсудимых, сказал, например, что в руках у одного из обвиняе­мых была не дубинка (соил), а просто палка (агаш). Вмешался прокурор – сказал, что перевод неправильный, адвокаты Савицкого тоже знали казахский. Но судья Грабарник заявил, что никто из участников процесса не давал отвода кандидатуре переводчика, следовательно, ему, то есть мне, он доверяет.

Во всем ощущалась искусственность, притянутость за уши. Ни для кого, в том числе и для суда, не было секретом, что, когда в 11.00 утра 18 декабря на пересечении улиц Мира и Сатпаева (возле здания Казахского телевидения) убили Савицкого, Кайрат Рыскулбеков находился в гостинице «Казахстан», что на углу улиц Абая и Ленина. Но все шло по заранее написанному сценарию, который я слышал три месяца назад, в прокуратуре. Кайрату Рыскулбекову вынесли смертный приговор, двоим дали по 15 лет и одному – 14 лет.

Участие в том судебном процессе не только как свидетеля творившегося произвола, но и невольного участника стало для меня переломным. Я будто бы проснулся. До этого абсолютно аполитичный человек, с той поры я занялся общественно-политической деятельностью.

– Наблюдались ли в те годы в Алматы конфликты на национальной почве?

– Может быть, в других местах было по-другому, но я лично в декабрьском восстании 1986 года не увидел этого. Один из моих друзей рассказывал, что когда их, 300 человек, задержанных на площади, посадили в один большой подвал, среди них оказался русский парень. Имевшийся единственный стул достался ему. Это был знак уважения: ты вышел вместе с нами.

Да, власть пыталась искусственно придать восстанию межнациональный оттенок. И все же основная часть народа не повелась на это.

Со мной был такой случай. 17 декабря после дежурства в общежитии ближе к 12 ночи я на последнем автобусе добрался до своей первой Алма-Аты. Я вышел из автобуса, и сердце подскочило к горлу: на остановке стояли шесть бугаев славянского обличья. В те дни по городу пустили слухи, что русские бьют казахов, казахи – русских и так далее. Но эти шестеро оказались друзья­ми моего соседа Володи. «Не дай бог, сейчас Доса кто-нибудь забьет», – решил брат моего соседа в тот вечер.

Когда меня приглашают на разные встречи в школы и университеты, я всегда акцентирую внимание на этом случае».

Фрагмент из неопубликованных воспоминаний народного артиста СССР Азербайжана Мамбетова:

«17 декабря 1986 года я был на площади Брежнева, где получил удар саперной лопатой по голове. Кровь мгновенно залила лицо, от верной и наверняка мгновенной смерти спасла плотная каракулевая папаха.

Перед тем как забросить в грузовик, меня тащили по земле, по асфальту, уже бесчувственного, зачем-то везли в ЦК, потом за город... В больницу я попал глубокой ночью. Когда хирург зашивал рану на голове, окончательно потерял сознание.

Я еще лежал в больнице, когда меня вызвали в приемный покой. Увидев незнакомых людей, спросил у заведующей отделением, кто они такие. Она ответила, что посетители хотят увезти меня на допрос в прокуратуру. «Но я вас никуда не отпущу», – твердо сказала доктор. Только тут до меня, кажется, стало доходить, насколько серьезно мое положение, хотя звоночки уже были. Галя (Газиза Жубанова – супруга А. Мамбетова) каждый день приходила в больницу, «друзья» не появлялись из опасений, как бы чего не вышло.

Распустили слух, что я организатор декабрьских событий. Газизу специально вызывали в прокуратуру, чтобы сообщить ей об этом. Думаю, что это были происки моих врагов, коих из-за моего дерзкого языка было много и в ЦК партии, и в правоохранительных органах. Я был растерян: «Как же так? Я же на виду у всех! Кроме театра, я нигде не бываю!»

Когда примерно через полгода пришел в Верховный Совет, мне показали женщину, которая, оказывается, говорила всем, что я был «главарем банды», собравшейся на площади».

Президент Казахской академии туризма и спорта Кайрат За­кирьянов в 1986 году был проректором по воспитательной работе Восточно-Казахстанского педагогического института:

«Мятежной в те дни была не только Алма-Ата, в каждом областном центре прокатились отголоски тех событий. В Усть-Каменогорске тоже часть молодежи вышла на площадь. Когда страсти улеглись, компетентные органы поставили нас в известность, что 17 наших студентов были замечены в стихийных антигосударственных митингах. Секретарь партбюро Анатолий Паюк, ставший впоследствии инструктором ЦК КП Казахстана, сообщил мне, что состоялось заседание бюро, их исключили из комсомола. А коль так, то эти ребята автоматически должны вылететь и из числа студентов. Оставались формальности, которые он решил сделать моими руками. Я уклончиво заявил, что не уполномочен решать такие вопросы. С этим мы и зашли к ректору вуза Ережепу Альхаировичу Мамбетказиеву.

Столько лет прошло с тех пор, а я до сих пор не знаю, как бы повел себя тогда, если бы мне пришлось держать удар первым. Зато мужеству и смелости шефа до сих пор поражаюсь. До обретения независимости еще оставалось долгих пять лет. Слово Компартии – закон, попробуй не подчинись!

А ректор, узнав, что наш партийный вожак предлагает избавиться от неблагонадежных студентов, спокойно отчеканил: «Ты и так их наказал – выгнал из комсомола. Но мне исключать их из вуза не за что, если они справляются с учебными нагрузками. О чем сейчас идет речь? Подумаешь, семнадцатилетний молокосос, у которого каша в голове, вышел на митинг. Да он в самом себе не разобрался, не то что в текущем политичес­ком моменте».

«У вас будут неприятности!» – пытался запугать его секретарь партбюро. «А это уже не твои проблемы», – отмахнулся Ережеп Мамбетказиев.

Депутат Мажилиса Парламента РК Нуртай Сабильянов в 1986-м был студентом 3-го курса учетно-экономического факультета Института народного хозяйства. Это он и есть тот самый парень с рупором, чье фото облетело весь мир:

«Когда я шел на площадь, то, в отличие от однокурсников, знал, чем это может закон­читься. Я был тогда уже далеко не юнцом, пришедшим в институт со школьной скамьи: мне было 24 года. Сотрудники КГБ уже через несколько дней после событий 16–17 декабря надолго обосновались в стенах нашего института. В кабинет к ним студенты ходили как на работу, но меня задержали позже.

В феврале 1987 года я уехал на каникулы к родителям, а когда вернулся, однокурсники предуп­редили, что в кабинете у следователя лежит фотография, где я изображен на площади с рупором в руках. Хорошо, что до начала занятий оставалось четыре дня, и я, пообщавшись с опытными людьми, успел морально подготовиться к изнуряю­щим допросам. С самого начала я решил – буду отвечать только за себя. И когда показывали фото однокурсников, у меня на все был один ответ: «Сам на площади был, но про других не знаю, не до того было».

Не скрою, выдержать допросы было нелегко, более того – страшно, мы уже знали о кровавых расправах с теми, кого задержали в первые дни. Но именно это – не показывать пожирающий внутри страх, не отводить взгляд, когда тебя буравят глаза следователя, а порой держаться с ним даже дерзко – видимо, и спасло меня: я не дал себя сломать.

Когда шли тотальные чистки не только в нашем, но и в других алматинских вузах, выс­тоять мне помогли педагоги. Я до конца жизни останусь им благодарен за их советы и негласную поддержку.

«Пришить» мне дело, несмотря на все старания сотрудников КГБ, не удалось: единственной уликой было фото, взятое из кад­ров хроники. Однако интерес к нему со стороны органов сделал свое дело: ярлык «казахский националист» сопровождал меня до тех пор, пока я не окончил институт. Все это сказалось на распределении: вместо предполагаемой институтской кафедры я попал на электротехнический завод, а там было наплевать на мое прошлое, их больше впечатлил цвет моего диплома – им нужен был перспективный бухгалтер».

Журналист Талгат Айтбаев, издавший 11 книг, где собраны воспоминания участников декабрьских событий, в 1986-м работал заведующим отделом в газете «Қазақстан пионерi»:

«Жил я тогда на пересечении улиц Фурманова и аль-Фараби. Ближе к 12 ночи вместе с соседями спустился к зданию государственного музея, откуда хорошо была видна площадь имени Брежнева. А там – бойня! Женский визг, крики, плач… Солдаты лопатами гонят бе­зоружных людей в один конец площади, а те, развернувшись, бегут обратно…

19 декабря состоялось объединенное партсобрание нескольких редакций: «Қазақстан пионерi», «Дружные ребята» и «Спорт», журналов «Балдырған» и «Бiлiм және еңбек». Перед нами поставили задачу – проголосовать за исключение из партии поэта Мейрхана Акдаулетова. Я же говорю, что на площади в те дни были мы все, но не повезло ему одному – органы его засекли. За месяц до этого он получил партбилет из рук первого секретаря Фрунзенского райкома партии Абыкаева, а я – карточку кандидата.

Мейрхан еле держался на ногах – лицо в ссадинах и синяках, ребра сломанные, в глазах – слезы. Он, наверное, думал в тот момент о своих четверых детишках. Одни, опустив головы, молчали, другие...

Мы отстояли его большинством голосов – все обошлось строгим выговором, но через пару недель поступил указ сверху – уволить! Почти год Мейрхан ходил без работы, потом с большим трудом уже именитый поэт устроился корректором в журнал «Заря». Литературоведу Акселеу Сейдимбекову, главному редактору журнала «Бiлiм және еңбек», припомнили материалы про казахских ханов и деятелей движения «Алаш» – и тоже уволили. И этот интеллектуал три года работал лаборантом в Институте литературы имени Ауэзова».