Вера Сидорова: Я была на площади среди студентов

Возраст, конечно, дает о себе знать – летом этого года она перенесла два инфаркта, но память у экс-исполняющей обязанности Председателя Президиума Верховного Совета КазССР (1988–1989) отменная, а голос – звонкий и хорошо поставленный.

– Когда началась война, наша семья жила в Воронежской области, между Сталинградом и Ростовом, – рассказывает Вера Васильевна. – Я должна была пойти в первый класс, но какая уж тут школа! Впервые я переступила ее порог в 10 лет. Мама боялась, что меня, такую великовозрастную, не примут, и на год уменьшила возраст. Она в этом приз­налась, когда мне было уже 50. В загсе Воронежской области, куда я написала, никаких подтверждающих документов не сохранилось – все сгорело. А день рождения – 15 августа – я выбрала сама. Когда окончила 10-й класс и надо было поступать в институт, потребовалось свидетельство о рождении. Мне сказали, что его восстановят по рассказам матери, а мама сказала, что я родилась, когда на полях начинают жать рожь. В Центральной России это примерно середина августа...

– А что все-таки произошло в 1986 году? Вы ведь были, как пишете в своей книге «Целина – судьба моя», в те дни на площади.

– Давайте я расскажу вам просто о своих впечатлениях, а вы уж выводы делайте сами.

15 декабря 1986 года я, второй секретарь Уральского обкома партии, депутат Верховного Совета КазССР, приехала на Пленум ЦК Компартии Казахстана. В этот день Димаша Ахмедовича Кунаева освободили от должности, а Колбина избирали первым секретарем. Заседание пленума длилось всего 15 или 17 минут. Голосовали вот так, не сильно высовываясь (Вера Васильевна, плотно прижимая к груди, робко подняла правую руку), потому что голосовать против Кунаева вроде бы негоже, но ЦК КПСС, который прислал в Казахстан чужака, нависал, как туча, над каждой союзной республикой.

– Вы тоже так голосовали?

– А я не помню, но рук тех, кто сидел передо мной, на первых рядах, не было видно. Я хотела быстро улететь в Уральск, поэтому, как только пленум закончился, выскочила из зала. Чтобы спуститься к кассе, надо было пройти через большую площадку на втором этаже. Смотрю, Кунаев стоит в центре в одиночестве, и я, вместо того чтобы бежать за билетом, бросилась к нему. Валерия Ивановна Маричева, журналист «Литературной газеты», схватила меня за руку: «Куда ты?! Там Димаш Ахмедович». Я ответила, что как раз к нему и бегу.

«Клюют меня, Вера Васильевна», – сказал он, когда я подошла. «Димеке, вы золотое зернышко – подавятся», – ответила я. Потом подошел Олжас Омарович Сулейменов, следом – председатель Семипалатинского облисполкома, другие люди. Вскоре Димаш Ахмедович оказался в плотном кольце, а из зала продолжали выходить люди, которые принимали участие в работе пленума. Среди них был и Василий Петрович Демиденко, первый секретарь Кустанайского обкома партии, который, когда Димеке был Первым, кланялся в пояс, выступая в газетах, сыпал комплименты, а тут глянул – и быстро направился в другую сторону, туда, где продавали пирожки, чтобы не проходить мимо Кунаева. Это было предательством высшей степени. Мне было так больно, что я о том, как высокомерный Демиденко убегал, упомянула в своей книге «Целина – судьба моя».

В тот день я так и не улетела. Утром, 16 декабря, поехала в ЦК, мне надо было зайти ко второму секретарю Олегу Семеновичу Мирошхину, чтобы решить кое-какие вопросы.

А в его приемной мне говорят, что он у Колбина. Зашла еще к кому-то, того тоже нет. И тут секретарь говорит: «Гляньте в окно, посмотрите, что происходит на площади». Посмотрела, а там вокруг трибуны большая группа молодых людей бегает по спирали Архимеда. В одну сторону, потом раскручиваются в другую… Я поняла, что в этот день никто меня не примет, вызвала машину из гаража ЦК, чтобы уехать в гостиницу «Алма-Ата», где остановилась.

На одном из перекрестков улицы Фурманова встретилась колонна молодежи с огромным портретом Ленина и плакатом «У каждого народа должен быть свой вождь».

Секретарей обкомов вывезли за город, боялись, что протестую­щие ворвутся в гостиницу, но я не поехала. Сказала, пусть убьют, но я должна увидеть все своими глазами. И правильно сделала, иначе пришлось бы читать записки заведующего отделом пропаганды ЦК КП Казахстана, которому потом поручили разработать для обсуждения «правильные» материалы декабрьских событий.

В тот день в Уральск я не улетела. Начальника Уральского облсельхозуправления, с которым мы вместе прилетели, тоже уговорила остаться. Когда мы соб­рались идти на площадь, он взял меня за руку, а сам трясется. Я ему: «Слушай, неужели ты, казах, боишься своего народа? Не потей и не дрожи, просто будь рядом со мною». И мы с ним почти всю ночь были на площади имени Брежнева.

Я видела, как шли колонны, как люди и на казахском, и на русском языке кричали: «Долой Колбина! Да здравствует Кунаев!» Я стояла рядом со студентами. Со стороны – обычная женщина в пальто с поднятым воротником и шапкой, надвинутой на лоб.

На следующий день меня там не было, но говорили, что дружинников вооружали арматурой, а курсанты погран­училища и солдаты шли на митингующих с саперными лопатками. Негоже, негоже было так поступать с народом Казахстана.

Работа с Колбиным

Домой, в Уральск, мы улетели 18 декабря. Вскоре (27 марта 1987 года) меня избрали заместителем Председателя Президиума Верховного Совета Казахской ССР. Представление в ЦК об этом незадолго до своего ухода сделал Кунаев. Я уже успела пройти собеседование, и Колбину не оставалось ничего другого, как согласиться с моей кандидатурой, хотя он не хотел видеть меня в своей команде. Но вот однажды ко мне зашел бывший тогда министром иностранных дел Михаил Иванович Исиналиев. Он сказал, что ему, уже пенсионеру, Колбин предложил занять мою должность пос­ле того, как «ее», то есть меня, отправят досрочно на заслуженный отдых. Михаил Иванович отказался от такого «лестного» предложения.

С тех пор меня на всех заседаниях бюро ЦК поднимали по любому вопросу. Спрашивали, в частности, кто организовал декабрьские события, как идет строительство жилья в регионах и исполняются статьи Конституции... Все это экспромтом, без подготовки, хотя здесь нужна была серьезная аналитическая работа. Не знаю, сколько бы это продолжалось и чем закончилось, но позвонили из ЦК КПСС, откуда дали понять, чтобы Сидорову не трогали. Колбин немного успокоился, но давление продолжалось, теперь уже исподтишка.

Однажды идет заседание бюро, Колбин по своей привычке взял карандаши из подстаканника и стал пересыпать их из одной руки в другую, и так себя убаюкал, что вздремнул, карандаши рассыпались по столу. Проснувшись от их стука, встретился со мной взглядом и понял, что я его осуждаю. Прихожу после этого заседания в свой кабинет, а на столе лежит телеграмма: заместители Председателя Верховного Совета и Кабинета министров могут впредь не принимать участия в работе бюро ЦК Компартии Казахстана, если нет в повестке дня их вопроса.

Однажды принесли проект письма по восстановлению отчис­ленных во время декабрьских событий студентов. Я подписала его, не согласовывая с ЦК. Когда Колбин узнал об этом, состоялось заседание бюро, где был поднят вопрос о моем исключении из партии и снятии с работы. Вот тогда я выступила с разгромной речью.

Сказала, что приехала в Казахстан по путевке комсомола. Другие отказывались, а для меня главным всегда была моя нужность партии и государству. Целина тогда нуждалась в квалифицированных агрономах, но меня заставили, именно заставили работать в комсомоле. Когда попыталась проигнорировать направление на работу в райком комсомола, в совхоз, где я уже устроилась агрономом, приехал на грузовой машине инструктор райкома партии, посадил в машину и привез в райком, где приняли кандидатом без заявления от меня.

Я ведь из тех людей, которые подчиняются приказам. Я все сделаю, чтобы не подвести того человека или орган, который мне предложил должность. Служение – отличительная черта моего характера. На целину нас приехало 25 человек – выпускников Казанского сельскохозяйственного института, а через полгода осталась я одна. Мне было стыдно: тебе доверяют, а ты убегаешь.

Я была первым секретарем Тарановского райкома партии, когда родила второго ребенка. Тот год был сложным для уборки урожая в Кустанайской области. Бесконечные дожди, дожди… Андрей Михайлович Бородин, первый секретарь обкома, в это время лежал с микроинфарктом в больнице. И он оттуда поручил второму секретарю Оразалы Козыбаеву собрать первых секретарей райкомов на бюро с участием Валентина Месяца, второго секретаря ЦК КП Казахстана, и «снять с них шкуру», но Сидорову, то есть меня, как кормящую мать, не трогать. Я про это не знала, и, когда дошла очередь до нашего района, вдруг поднимают для отчета начальника райсельхозуправления. Я запретила ему выходить и, подняв руку – «А можно выступить мне самой?», вышла к трибуне: «Товарищи, прошу не делать мне снисхождения за мое женское происхождение». Зал замер. Я отчиталась – бурно зааплодировали и в отличие от других не задали ни одного вопроса.

А на следующий день в Тарановский райком приехали Козыбаев и Месяц, чтобы удостовериться, правду ли я говорила на бюро. Все факты подтвердились. Через полгода меня выдвинули первым секретарем в другой район – Кустанайский, который был в два раза больше Тарановского. Там я проработала 10 лет, оттуда меня избрали вторым секретарем Уральского обкома партии, я была единственной в Казахстане женщиной на этой должности.

Когда вышла книга «100 видных женщин Казахстана», на Бибигуль Тулегенову сделали дружеский шарж, где она крутится на пластинке, а меня изобразили в пионерском галстуке с поднятой рукой: «Всегда готова!». Но сама я никогда ни за партийную, ни за хозяйственную власть не цеплялась – меня всегда выдвигали.

Когда отправляли в Уральск, я попросила Димаша Ахмедовича не посылать меня в другую область, я привыкла к Кустанайщине, к тому же у меня на руках старая мать. «Прошу Вас как отца», – сказала я Димеке. А он ответил: «А я тебя как дочь прошу – исполни завет отца». «Поеду хоть сейчас», – был после этого мой ответ.

Поэтому Колбину, требующему изгнания меня из партии и освобождения с должности, ответила: «Снимайте!» Это был ноябрь 1987 года. Меня заставляли сделать поклон бюро ЦК, а потом написать заявление о том, что ухожу на пенсию «по состоя­нию здоровья». Но я не стала этого делать, а просто попросила освободить с работы.

Приехала домой уже свободной от всего – и тут звонок от Марата Самиевича Мендыбаева, второго секретаря Компартии Казахстана: «Вера Васильевна, прошу срочно прийти на работу». Семь или восемь вечера, на улице темно, машину уже отпустила. А он мне: «Моя машина стоит у вашего подъезда. Придите, откройте кабинет, включите свет – пусть народ знает, что Сидорова работает».

Оказывается, уже позвонили из ЦК КПСС с требованием – Сидорову не трогать. Так что я пережила ой-е-ей... Но и Колбин тоже вскоре получил отлуп.

Димеке, Димеке…

– А Вы лично как расцениваете декабрьские события?

– Для меня то, что Димаша Ахмедовича освободили от долж­ности Первого и избрали вместо него чужака, стало личной трагедией. Кунаев для меня был и остается иконой. Когда его поп­росили выступить перед студентами, чтобы он остановил их, пришел сразу в ЦК. Зашел в кабинет к Колбину, тот разговаривал по телефону с Михаилом Соломенцевым, членом Политбюро ЦК КПСС. Тот его спрашивает, кто кроме него есть в кабинете? – «Да вот Димеке зашел, хочу, чтобы он выступил перед молодежью». – «Не дели свою славу с Кунаевым. Отправь его домой и вместе с сотрудниками ЦК сам туши эти события», – посоветовал тот.

– А Вы откуда про этот разговор узнали?

– Сейчас расскажу. После тех событий в народе активно обсуждали: если бы, мол, Кунаев вышел к студентам, то трагедии бы избежали. Мне было больно слышать это. И когда я уже работала в республиканской ветеранской организации, позвонила помощнику Димаша Ахмедовича. Сказала, что мне очень нужно встретиться с ним. Димеке принял меня у себя дома. Мы сидели в его рабочем кабинете, он подарил мне книгу «О моем времени» со своим автографом. «Да, я отказался», – подтвердил он, когда я напрямую задала интересующий меня вопрос: почему он отказался выступить перед студентами. И пересказал диалог Колбина и Соломенцева.

Когда 17 декабря события разгорелись пуще прежнего, ему снова позвонили. По словам Кунаева, он сказал им следующее: «Я вчера приходил, но вы не позволили мне выйти к людям, а теперь, простите, я не пойду». И он был прав... 25 лет руководил республикой, промышленные предприятия и целину поднял, народ его всегда уважал и сейчас тоже продолжает ценить.

Димеке, Димеке... Меня в 1967 году избрали первым секретарем райкома партии. Приезжает Кунаев, идет посевная, мы с ним едем по полям. И вдруг он спрашивает: «Вера Васильевна, сколько завезли удобрений в район?» – «Не знаю». Он, доброжелательно посмотрев на меня, сказал: «Хотя вы и работаете всего одну неделю, но вы первый сек­ретарь, поэтому эти цифры должны знать всегда». Мне дваж­ды повторять не надо, и, когда приезжавший в 1985 году в Кустанай Горбачев что-то спрашивал у меня, я, в ту пору первый секретарь Кустанайского райкома партии, знала все о своем районе как таблицу умножения.

Димаш Ахмедович, как заботливый отец, не позволял «баловаться», но и не наказывал, потому что человеческую душу очень ценил. У меня дома его порт­рет висит на самом почетном месте. Я каждое утро благодарю Димеке за то, что он просто был в моей жизни.

– А как Вы попали в книгу «100 выдающихся женщин планеты Земля»?

– В 1979 году я по линии Комитета советских женщин побывала в Америке, где в штате Оклахома выступала перед учеными. Там до меня никогда не видели советского человека, поэтому интерес ко мне был настолько великим, что щупали одежду, даже трогали за щеки – проверяли, не кукла ли я. Жалко – фото себе не оставила, все, приехав, сдала в архив. Там же, в Оклахоме, я познакомилась с журналисткой Эвой Эриксон, которая писала инициированную ООН книгу «100 выдающихся женщин планеты». Я ей была интересна как русская женщина, которая, живя в Казахстане, вошла в высшее руководство страны (я же сказала, что женщин вторыми секретарями обкомов в те годы не выдвигали). Вот так ООН и внесла меня в ту книгу.