Под знаком Бикен Римовой

Всего в 2023 году в театре было поставлено семь новых спектак­лей. Фестиваль открылся потрясающим спектаклем «Жан әке» («Қазағым, қайда барасың?»), поставленным режиссером Асылом Кудайбергеном по мотивам психологической драмы французского писателя-сценариста Флориана Зеллера «Отец». Главную роль в казахской версии спектакля сыграл замечательный актер Болат Абдильманов. В течение пяти дней – с 19 по 23 декабря – любителям театрального искусства будут показаны все семь постановок сезона.

Нынешний фестиваль проходит под знаком народной артистки Казахстана Бикен Римовой, которой в этом году исполнилось 100 лет со дня рождения. Перед началом фестиваля состоялась также презентация фотоальбома о жизни и творчестве выдающейся актрисы, которая проработала в театре более полувека.

«Пойдем попьем чаю»

Впервые Бикен Римова вышла на театральную сцену в роли Енлик в трагедии Ауэзова «Еңлік – Кебек» еще будучи студенткой театрального училища. Последняя ее роль – Корлан в спектакле «Естайдың Қорланы». После смерти единственного сына престарелый поэт потерял вкус к жизни, и единственное его желание – увидеть напоследок Корлан. И вот Естай приходит к ней и видит незнакомую старуху. «А где же та Корлан?» – спрашивает потрясенный поэт. «Ты же придумал меня. Это благодаря тебе я, обыкновенная девушка, стала символом любви».

В этом спектакле Римова сыграла всего три раза. Накануне нового, 2000 года она вдруг стала прощаться со зрителем. «Сахнаға Еңлiк болып келiп едiм, ендi Қорлан болып кетiп бара жатырмын» – «На сцену я пришла Енлик – ухожу Корлан». Через два дня она попала в больницу, а 6 января умерла…

– Я с ней познакомилась на киностудии «Казахфильм», где она, как и многие другие великие актрисы казахского театра, подрабатывала дубляжом, а я, тогда совсем еще юная актриса, тоже там что-то дублировала, а больше была «принеси-подай», – рассказывает актриса и режиссер Алма Какишева. – Потом я пришла в театр, где увидела ее совсем близко. Мы подружились, что для меня было великой честью. Она обладала редким даром тонко чувствовать близких ей по духу людей. Булат Атабаев, к примеру, был ее человеком, и я тоже, кажется, попала в этот круг, судя по ее теплому ко мне отношению. Что касается Атабаева, то не только она, но и вся плеяда великих казахских актрис, которых мне удалось застать, не просто любили его, они его еркелететiн – баловали, боготворили и терпели дерзкие замечания. А его работа с ними окрыляла и вдохновляла. Главный режиссер Азербайжан Мамбетов, который, добиваясь от актера создания того образа, который он видел, бывал порой чрезмерно требователен и даже груб, поощрял дружбу молодого коллеги с гранд-дамами главного театра страны: Бикен Римовой, Хадишой Букеевой и Фаридой Шариповой, потому что тоже любил и даже гордился Атабаевым.

Я и Данагуль Темирсултанова как-то играли вместе с Бикен Римовой и Фаридой Шариповой в поставленном по пьесе Мориса Метерлинка спектакле «Соқырлар» («Слепые»). Издержки возраста не миновали и этих великих актрис, иногда они во время репетиции забывали реплики. Эмоционального Атабаева это очень злило. Он их отчитывал, невзирая на регалии, и вот чудо – народные артистки, нисколько не обижаясь, говорили, что все это рабочие моменты. И глядишь – после репетиции уже сидят рядом с режиссером, который мне, молодой тогда акт­рисе, казался извергом, и пьют вместе чай.

У казахов есть хорошее слово – аулие (святой). Вот и наши великие актрисы были святыми. Помню, как Бикен-апа сыграла последний раз в спектакле «Естайдың Қорланы», она – главную роль, я эпизодичес­кую – какой-то пионерки. Когда занавес уже закрылся, она подозвала меня и вручила огромную корзину с цветами. «Я больше не приду сюда, – сказала она. – Это был мой последний выход на сцену». Сказала она это так спокойно и буднично, что я восприняла как обыч­ный рабочий момент, подумала, что она, наверное, решила просто уйти на заслуженный отдых. А Бикен-апа прощалась, оказывается, навсегда. Она давно болела, у нее был хронический бронхит. Съемки в первом казахском сериале «Перекресток» усугубили болезнь. Это ведь была вторая половина 90-х, павильоны киностудии «Казахфильм», где проходили съемки, не отапливались совсем. Впрочем, это не удивительно для людей нашей профессии. Мне часто приходилось встречаться с тем, что актеры выходили на сцену с температурой под сорок. Помнится, в спектакле «Ымырттағы махаббат» Асанали Ашимов играл совершенно больным, но выходил на сцену – и все забывал.

От того поколения мы научились не просто любить театр, а понимать магию искусства. Если сейчас люди работают для своей карьеры, то поколение великих – для своего народа. Сейчас у меня огромное желание написать книги, где были бы описаны мои встречи с ними. Что касается Бикен Римовой, то она уважала всех, и, главное, она помогала всем, кто был рядом с ней. Не к каждому ведь подойдешь с душевной болью, а к ней было можно, она не отказывалась выслушать, а потом помочь решить проблему. Она в таких случаях говорила: «Идем. Попьем чаю».

Она была из породы не просто талантливых актрис, а деятельных людей. Настолько любила мужа, драматурга Шахмета Хусаинова и его творчество, что сама начала писать пьесы. Когда говоришь с Бикен-апа, то там никак невозможно говорить дежурными словами. Там все должно быть искренне, потому что она сама была искренней, абсолютно не способной на какую-то подлость. Вот как она жила в театре, так и ушла.

«Встретимся в раю»

А это из воспоминаний театрального режиссера Булата Атабаева, с которым у нее были очень теплые отношения и с которым она сегодня, возможно, играет на небесах. Ведь она обещала ему, своему любимцу, приготовить мес­течко в раю.

«Я давно ее знал, но первая наша встреча состоялась в 1989 году в Талды-Кургане, где одновременно гастролировали Казахский академический театр имени ­Ауэзова и немецкий театр, где я был режиссером. Мы жили с ней в одной гос­тинице. Прослышав, что она болеет, пришел навестить актрису, которую, после того как увидел ее в фильмах «Меня зовут Кожа», «Белая аруана» и в спектакле «Материнское поле», считал великой. Первое, о чем Бикен-апай меня попросила, когда мы с ней познакомились, – прочитать написанную ею пьесу и высказать свое мнение. Ее «Қара Кемпір» мне не понравилась, и я открыто сказал ей об этом. Все нелицеприятные слова она молча выслушала, а потом стала сокрушаться, почему ее муж (драматург Шахмет Хусаинов) так рано умер.

– Ты бы очень помог ему, – сказала она мне.

А потом получилось так, что вскоре я перешел в казахский театр, и мы с ней были неразлучны вплоть до ее смерти. Уход Бикен Римовой стал для меня большим ударом. А ведь она, зная, как я к ней привязан, готовила меня, как я сейчас понимаю, к тому, что ее не будет: Бикен-апа говорила, что когда человек уходит из жизни по старости – это естественно и не надо по этому поводу убиваться, это – грех.

Подставив мне свое плечо после смерти моей мамы, к которой я был очень привязан, она была ко мне и очень строга. У меня, честно говоря, язык длинный, и, думая, что говорю правду, я иногда откровенно хамил. Она же, если это происходило в ее присутствии, быстро пресекала все мои попытки укусить и оскорбить человека. Мне, например, очень не нравилось, когда актеры, с таким трудом получив роль в спектакле, потом начинают бесконечно отпрашиваться с репетиций. Я им говорил в таких случаях: «Если вы болеете, то почему бы не оформить инвалидность или не уйти на пенсию?»

Бикен-апа же призывала меня к большей дипломатичности, возвращала к национальным истокам, говоря, что есть веками сложившиеся этические нормы, которые я не признавал, когда касалось профессиональной деятельности. Никогда не забуду ситуацию, когда мы возвращались из гаст­рольной поездки в Баканас, где ставили спектакль по ее пьесе. В какой-то момент она задумчиво сказала: «Большая часть жизни прошла, кто знает, сколько мне еще осталось работать в театре? Уже сейчас приходится слышать упреки: почему, дескать, не уходишь на пенсию?» Я сразу понял, что она намекала на меня. Когда мне что-то не нравилось, я говорил старшему поколению: «Что это за маразм – держаться до последнего за сцену? Человек должен умирать дома в нормальных условиях, а не где попало, как собака». Но я не Бикен-апа имел в виду, ее не было на тех репетициях, когда бросал такие слова, но их ей передали. Мне было очень больно от того, что она восприняла их на свой счет. Ведь она в отличие от тех актеров, которые приходили в театр только для того, чтобы просто получать зарплату, всегда была в форме.

Когда Римова стала часто говорить о том, что все мы уйдем в иной мир, я ее однажды спросил: «А интересно, апа, есть ли театр в ином мире?» Она, мгновенно подхватив игру, сказала: «Наверное, есть, раз ушли такие гиганты, как Айманов и Жантурин».

«Если вы уйдете раньше, чем я, то подыщите и для меня место в тамошнем театре», – попросил я. «А кем ты хочешь работать?» – «Хотя бы помрежем». Она какое-то время думала, а потом очень серьезным голосом заявила: «Нет, там уже есть Карас (был такой знаменитый и очень вредный помощник режиссера в Ауэзовском театре). Но ты сильно туда не торопись. Я обустроюсь вначале сама, а потом буду подыскивать место для тебя».

Бикен-апа вообще ко всему относилась с юмором и хорошей иронией. Однажды, проходя мимо больницы Совмина, я увидел Хадишу Букееву, Бикен-апа и еще одну женщину – бывшую балерину. Они оживленно разговаривали между собой и весело хохотали. Увидев меня, Бикен-апа махнула рукой: «Иди к нам, Булат. Посмотри, какие мы, шахметовские жены, дружные между собой». Она на самом деле была третьей женой Шахмета Хусаи­нова, которого боготворила и называла «султаном среди мужчин».

Иногда, когда в театре становилось скучно и мне казалось, что я уже иссяк, Бикен-апа находила какие-то новые повороты и грани для моего творчества. Она, например, подсказала мне форму спектак­ля «Абай десем», поставленного на основе слов-назиданий Абая. Сделала она это будто невзначай, чтобы не задеть мое самолюбие. Свои мысли она написала на листке бумаги и «забыла» его на моем столе. А там было написано: «Абай-мыслитель, Абай-бунтарь, Абай-любовник». И я поставил спектакль, где три Абая спорят между собой: бунтарь говорит одно, любовник – второе, а мыс­литель – третье. Этот спектакль получил Гран-при на фестивале, посвященном 150-летию Абая.

Помню, как мы работали над «Мадоннами АЛЖИРа». Я был недоволен многими актрисами, потому что школу переживаний по системе Станиславского они путали со школой страданий. Я уставал от их бесконечного рева. И вот Бикен-апа, народная артистка, лауреат Госпремии РК, взяв меня однажды за руку, сказала: «Балам, научи меня страдать». А речь ведь шла не о ней, она как раз играла очень органично. В мою бытность так просто, по-человечески, без всякой патетики и пафоса работали только две актрисы – она и Сабира Майканова, по сцене они ходили так, словно были кусочками самой природы. Но Бикен-апа хотела сгладить ситуацию, чтобы уберечь своих коллег от моей истерики, от жестоких слов: «Идите в цирк, я вам не дрессировщик». Она тут же вклинивалась: «Ну почему режиссер должен опускаться до моего уровня?» Когда же я порывался сказать: «Не до вашего – до их», она останавливала меня взглядом.

Когда читаешь книгу ее воспоминаний, то кажется, что по жизни она шла легко. «Неужели у вас все было так гладко?» – допытывался я у нее. «Остается в памяти только хорошее. А зачем дрязги? Их хватает и без меня», – отвечала Бикен-апа. В людях она всегда старалась видеть только хорошее, хотя коллеги были иногда высокомерны и не всегда доброжелательны к ней. Ее обвиняли даже в том, что она умная. Я сам слышал, как на планерке ее укоряли: «Сен ақылдысын!» – «Ну, конечно, ты умная!» Ее много ругали за то, что стала сниматься в первой казахстанской мыльной опере. Но, как она мне признавалась, пошла туда с единственной целью – оказахить «Перекресток», где в основном снимались «асфальтные» дети. Бикен-апа и партнера выбрала под стать себе – Касыма Джакибаева. Эти два актера внес­ли в «Перекресток» национальный колорит.

Может, об этом нельзя писать, но когда в 1998 году в Алматы проходил кинофестиваль «Евразия», то там произошел эпизод, который многие не могут забыть. Бикен-апа была ведущей на проходившей в его рамках встрече театральных актеров СНГ. И вот она своим необыкновенным голосом представляла: «Вия Артмане – Латвия! Софико Чиаурели – Грузия! Инна Чурикова, Николай Караченцов – русская…» И тут Бикен-апа произнесла слово «федерация» согласно законам казахского языка, а у нас «ф» нет. Она была грамотной женщиной, говорила хорошим литературным языком и обычно все слова выговаривала точно, но от большого волнения в языке проявилась ее национальная особенность.

Народ – в хохот. Бикен-апа, которая, как выяснилось позже, не знала значения произнесенного ею слова, опешила, а проходившая мимо меня Чурикова ойкнула и прикрыла рот ладошкой. Караченцов – ей: «А что ты так напугалась? Не о тебе же она так сказала». «Но твоя тайна стала достоянием казахов», – парировала Инна. В общем, обид не было никаких, Бикен-апа же, посмотрев на шпаргалку поверх очков, сказала: «Извините, не русская …, а Российская Федерация». Народ от этого развеселился еще больше, а Караченцов обнял ее: «Ничего, Бикен-апа, все правильно».

Слова не выражают то, что я думаю о ней, а так не хочется говорить стандартно об этой нестандартной женщине, которая своим присутствием облагораживала все вокруг. Я хочу быть похожим на нее. Добиваюсь, например, квартир для актеров, отправляю их учиться – она ведь талантливых людей очень любила. И очень надеюсь, что мы с ней еще встретимся. И еще ее часто называют казахской Раневской, я не согласен с этим – она Римова».