«Шинель» Азербайжана Мамбетова

В эти дни известному казахстанскому режиссеру театра и кино исполнилось бы 90 лет.

Напутствие Айманова

Большая часть творческой жизни Азербайжана Мадиевича была связана с Казахским государственным академическим театром драмы им. М. Ауэзова.

– Равного ему в отечественной театральной режиссуре так и не появилось, – говорил о нем главный режиссер Государственного академического театра русской драмы им. М. Лермонтова Рубен Андриасян в день его смерти (17 ноября 2009 года. – Прим. авт.). – Не думаю, что кто-то сможет занять это место, для этого, помимо таланта, нужно обладать еще и лидерскими качествами. И не верьте тем, кто говорит, что у Азика был тяжелый характер. Да, он бывал непримирим, да, у него была высокая требовательность к коллегам, но и к себе он был также беспощаден. Перефразируя классика, можно сказать, что вся сегодняшняя казахская режиссура вышла из шинели Мамбетова.

…Он не собирался идти в режиссеры. С началом войны семья переехала из Волгоградской области России в Алма-Ату, и он поступил в музыкально-хореографическое училище. Не по призванию – мать отдала его туда потому, что там был интернат, где кормили и давали одежду. Оттуда его пригласили сниматься в фильме «Золотой рог», на роль мальчика-подпаска. Шакен Айманов, игравший в этой картине ученого-селекционера, заявив, что как актер он «правдив как слеза», посоветовал ему поступать в Казахское театрально-художественное училище. Так юный Азербайжан оказался в Алматинском театрально-художественном училище им. Н. Гоголя, но параллельно продолжал учиться в хореографическом. Бросить не мог, так как был солистом ансамбля песни и танца Казахской ССР.

Талант к режиссуре у него заметил художественный руководитель Казахского государственного театра драмы (сейчас театр им. М. Ауэзова. – Прим. авт.) Моисей Гольдблат, где он проходил практику. Азербайжан Мамбетов вспоминал впоследствии: «Моисей Исаакович сказал мне однажды: «Ты любишь анализировать, даже мне пытаешься делать замечания. Они, конечно, у тебя не очень умные, зато интересные. Давай, Азик, поступай на режиссерский факультет». Эти слова запали мне в душу, училище я оканчивал только через два года, но во мне сработал сиротский комплекс – страх голода, от которого умерла мать. Надо, думаю, копить деньги, в Москве мне никто не поможет. Жил на стипендию, а зарплату, которую получал в ансамбле песни и танца, складывал в пантронташ, он у меня всегда висел на поясе, я с ним даже спал».

В 1952-м Мамбетову дали направление в ГИТИС им. Луначарского. О своем не совсем обычном поступлении он рассказывал:

– В тот год набирал курс режиссер МХАТа Николай Михайлович Горчаков, но на приемных экзаменах его не было – он находился на гастролях. Среди других поступающих я не выделялся ни ростом, ни знаниями, ни особыми талантами, зато был шустрым. После второго тура меня вызвал к себе проректор по учебной части. Николай Иванович Счеснович сказал мне, что я абсолютно не знаком с системой Станиславского (это правда, я в ней до сих пор толком не разбираюсь) и поэтому не могу учиться в театральном. От одной мысли, что опять целый месяц придется трястись в «веселом» поезде (они ходили без всяких расписаний и могли стоять где-нибудь в степи по несколько дней), на меня нападала тоска, поэтому я решил дождаться мастера курса.

Пока ждал, проедал накопленные деньги, а ночью через окно залезал в общежитие, откуда меня давно уже выселили. Горчаков приехал только в конце августа. Ребята, которые поступили, стали хлопотать за меня. Мол, этот бедолага из Казахстана очень хочет учиться у вас.

И вот меня вызывают в ректорат. А там – целая комиссия во главе с ректором. Попросили что-нибудь прочитать, я выбрал басню «Слон и Моська». Зло сощурившись в сторону проректора Счесновича, я так выразительно переврал ее: «Ай, моська, ну что ты лаешь на слона?», что члены комиссии чуть со стульев не попадали от смеха.

В общем, творческий экзамен я прошел. Оставалось сдать общеобразовательные предметы. Узнав, что я сирота, Горчаков попросил Счесновича на все экзамены заходить вместе со мной, чтобы я мог сдать их не меньше, чем на четверку, иначе остался бы без стипендии. Но хоть и поступил я с трудом, зато потом по режиссуре получал одни пятерки.

«Материнское поле»

В 1957-м Азербайжан Мамбетов вернулся в Алма-Ату. Через год поставил свой первый этапный спектакль по пьесе молодого и тогда еще никому неизвестного драматурга Калтая Мухамеджанова «Волчонок под шапкой». Результат превзошел все ожидания – редко кто из режиссеров начинал свою жизнь в академическом театре столь шумно.

«К алматинскому театру драмы невозможно подойти, – писал тогда журнал «Театр». – За квартал у идущих спрашивают лишние билеты. Всюду оживленные, взволнованные лица. Сегодня идет комедия К. Мухамеджанова «Волчонок под шапкой», которая стала горячим увлечением казахской молодежи».

Мухтар Ауэзов отозвался на спектакль хвалебной статьей, где говорил, что «от смеха данной комедии прослеживается глубокий смысл, он заставляет задуматься… Молодому писателю К. Мухамеджанову и А. Мамбетову, проявившему интересные качества режиссера и актера, говорю «доброго пути» к высотам творчества по этому направлению».

Но настоящее признание к Мамбетову пришло после того, как он поставил «Материнское поле». Этот спектакль побил все рекорды. Он шел на сцене Ауэзовского театра более 30 лет.

Перед этим Азербайжан Мамбетов собирался навсегда уйти из театра в кинорежиссуру – не складывались отношения с главным режиссером. Но до ухода ему надо было поставить спектакль – из театра его отпускали только на этих условиях. К тому времени он уже имел семилетний опыт работы в театре. Но в ошеломляющем успехе, который ожидал спектакль «Материнское поле», сыграли роль не профессиональные закономерности, а, как он считал сам, личные обстоятельства. Мамбетов поставил его в честь своих рано ушедших из жизни родителей. Отец погиб на фронте в 1942 году, мать умерла через год от голода. Его с сестрой спасло то, что она училась во ВГИКе (институт в то время был эвакуирован в Алма-Ату. – Авт.) и жила в общежитии, а он – в интернате хореографического училища.

– Однажды я застал маму корчащейся от боли, – вспоминал режиссер. – Я закричал на весь двор: «Мама умирает!» Когда сбежались соседи, она уже была мертвой. Боль от ее смерти останется во мне до конца жизни – я не смог ей ничем помочь.

После «Материнского поля» карьера Мамбетова резко пошла в гору. В 33 года он был назначен главным режиссером главного театра страны. Многие приписывали это «удачной женитьбе» на талантливом композиторе Газизе Жубановой – дочери самого академика Ахмета Жубанова. Он эти досужие разговоры называл фигней. Они были созданы друг для друга, хотя окружающие, глядя на них, удивлялись, как эти двое уживаются под одной крышей. Они же такие разные. Она – спокойная, тактичная, интеллигентная, он – кипел и горел день и ночь. Завистники шептались: «Она же старше его на пять лет!» А они не только уживались – в этом союзе родились пятеро детей.

– Бывают семьи, где речь идет о крепком сплаве разнородных элементов. Союз моих отца и матери можно назвать таким, – говорил их старший сын Алиби Мамбетов, вспоминая взаимоотношения отца и матери. – Есть звездные пары (например, Плисецкая и Щед­рин, Магомаев и Синявская), которые настолько посвятили себя творчеству, что у них не было детей. Но наши родители, незаурядные композитор и режиссер, от которых все ждали великих свершений во имя искусства, не испугались трудностей. Пятеро детей – плод их взаимной любви. Мама в отличие от феминисток считала, что женщина в первую очередь должна быть матерью, это ее долг и перед природой, и перед людьми.

«У нас с Газизой сейчас четверо детей – Дина, Алия, Алиби и Адай. Но был еще Аханчик, наша с ней лебединая песня. Ему было три года, когда он заболел воспалением легких. Нашего мальчика должны были уже выписывать из больницы, когда врач неожиданно сказала: «Пусть полежит еще субботу и воскресенье, а в понедельник вы его заберете». В субботу ночью вдруг звонок: «Вашему ребенку плохо». Я кинулся искать известного профессора – специалиста по детским болезням. Но когда наконец я привез его в больницу, было уже поздно: врач взяла у него пункцию. Эта процедура оказалась для Аханчика смертельной – он скончался на глазах у Газизы. До сих пор стоит в ушах ее душераздирающий крик: «Убийца, убийца! Отдай моего ребенка! Что ты сделала с ним?!» Та молчала, скрывая лицо за белой повязкой. Сейчас, когда я вижу врача в маске, у меня такое чувство, что это та самая, которая сделала это… А крик Газизы, ту страшную боль, которая так ее и не оставила до конца жизни, я слышу в ее операх, балетах и симфониях…

В нашей жизни было много разных горестей, помогало то, что мы с Газизой всегда переживали их вместе. Но особенно остро я почувствовал ее поддержку, когда произошли события декабря 1986 года. Распустили слух, что я – «главарь банды, которая собралась на площади». Но самым убийственным для меня в те дни было то, что в прокуратуру на допрос вызывали и Газизу. Я боялся за нее. Но моя мужественная жена пережила и это. После этого я стал называть ее декабристкой» (из неопубликованных воспоминаний А. Мамбетова. – Прим. авт.).

Революция в театре

После триумфа с «Материнским полем» молодому главному режиссеру Казахского академического театра драмы дали карт-бланш. Европеец по менталитету, яркий и выразительный постановщик, Мамбетов сделал революцию в национальном театре, вдохнул в него новую жизнь. Застывшую каноническую трактовку классических образов он заставил сменить на более жизненную, осовременил ее, первым начал выводить актеров в зрительный зал, применять световые эффекты. Зритель – и не только казахский – был покорен этими новшествами.

– Что и говорить, при Мамбетове в середине 60-х и начале 70-х годов состоялся творческий взлет Ауэзовского театра, он вошел в четверку лучших театров Союза. Он перестал быть только казахским – национальный театр вписался в мировой театральный процесс: был на гастролях во Франции, в Иране, много раз в Москве, – рассказывает художест­венный руководитель театра, народный артист СССР Асанали Ашимов. – На этой почве вырос­ли и я, и Ануар Молдабеков, и Фарида Шарипова... Но чтобы достичь этого, Мамбетову приш­лось ломать традиции актерского театра, политику которого определяли такие личности, как Калибек Куанышбаев, Елубай Умурзаков, Серке Кожамкулов, Шакен Айманов, Хадиша Букеева, Сабира Майканова… Мамбетов, обновляя театр и придавая ему новое звучание, должен был идти на неминуемые жертвы. Он прекрасно понимал, что на одном-двух актерах постоянного репертуара не построишь, что театр – искусство коллективное. Кроме того, он думал о перспективах подрастающего поколения, о новых аймановых и жантуриных, которые могли бы подхватить эстафету старшего поколения и, не повторяя их, засверкать по-новому.

Поэтому Мамбетов, став главным режиссером театра имени Ауэзова, вынужден был выбирать: либо работать во имя теат­ра и поднимать его, либо пойти на поводу у актеров-личностей. В последнем случае ему приш­лось бы шагать по проторенной дорожке и не думать о тех пре­образованиях, которые уже шли в ведущих театрах Союза, творческую политику определяли уже не большие актеры – их время постепенно уходило, а режиссеры. Мамбетов выбрал первое.

Те, кто его критикуют как режиссера, почему-то забывают, что звания многим актерам Казахского театра драмы принесли именно постановки Азербайжана Мамбетова. Да, он бывал жестоким на репетициях, но это было продиктовано необходимостью. Совсем еще молодой режиссер говорил именитым актерам, что за пределами театра он готов отдать им душу, но сцена – это их рабочий станок, и здесь они должны пахать до седьмого пота.

Что касается конфликта с выдающимся актером Нурмуханом Жантуриным, чей уход в 1967 году многие ставят ему в вину, то Азекену не вставать бы на дыбы, а Нуреке перетерпеть немного, и тогда из этого союза наверняка вышло бы великое сотворчество. Но, увы, две незаурядные личности не смогли найти общего языка. Они оба этот разрыв переживали очень остро. Мамбетов скрывал горечь за внешней бравадой, и только люди, близко знающие его, видели, насколько болезненно переживал он за судьбу Нурмухана. Вопреки обывательским разговорам, Жантурин не держал зла на Азербайжана. Он говорил: «Я ушел из театра, но я сам выбрал этот путь».

Когда в середине 90-х часть коллектива Театра им. М. Ауэ­зова заявила, что Мамбетов устарел и театр должен пойти по-новому пути, то он, ответив на это стать­ей «Я устал бороться с пигмеями», ушел из театра, хлопнув дверью. В этот раз уже навсегда…

Справка «КП». Азербайжан Мамбетов родился в селе Палласовка Волгоградской области. С 1957 года – режиссер Казахского государственного академического театра драмы, с 1965-го – его главный режиссер. В 1976 году удостоен звания народного артиста СССР. Наиболее значимые постановки – «Волчонок под шапкой», «Материнское поле», «Козы-Корпеш – Баян-сулу», «Кровь и пот», «Карагоз», «И дольше века длится день». В конце 70-х – начале 80-х снял два фильма – «Гонцы спешат» и «Кровь и пот». В 1995 году ушел из Казахского государственного академического театра драмы им. М. Ауэзова. Последнее место работы – Казахский государственный музыкально-драматический театр им. К. Куанышбаева. Умер 17 ноября 2009 года.