История одной ошибки, или Как исказили слова Абая

О казахи мои,
мой бедный народ!
Ус, не ведавший бритвы,
скрывает твой рот.
Кровь за левой щекой,
жир за правой щекой.
Где добро и где зло,
ум ли твой разберет?

Вот эти-то строчки и не дают покоя алматинцу Канату Тасибекову (автору ставшего бестселлером учебника «Ситуативный казахский»).
– Я впервые прочел эти слова на русском языке в переводе Юрия Кузнецова еще будучи школьником, – говорит он. – Помнится, они меня потрясли. В моем детском воображении возник образ современного Абаю казаха. Этот отроду небрившийся дикарь так жадно и свирепо поглощает мясо только что зарезанного им барана, что на щеках застывают вперемежку кровь и жир. Вдобавок ко всему мой не столь далекий предок не может разграничить понятия добра и зла.
Став академическим, этот перевод стал цитироваться повсеместно. Казахи, слыша столь нелицеприятные строчки о себе, только поеживаются и вздыхают: «Ну и врезал же нам Абай камчой наотмашь. Но ему можно – он наш гений!» Неказахи пожимают плечами: «Раз их собственный, горячо любимый Абай так о них говорит, что же остается нам?»
Первоисточник между тем звучит так:

қалың елім, қазағым,
қайран жұртым,
ұстарасыз аузыңа
түсті мұртың.
жақсы менен жаманды
айырмадың,
бірі қан, бірі май боп
енді екі ұртың.

Всерьез взявшись изучать родной язык, в казахско-русском фразеологическом словаре, выпущенном в 1988 году издательством «Мектеп», Канат Тасибеков обнаружил статью, где давалось толкование фразеологизма «Бір ұрты май, бір ұрты қан» (на одной щеке жир, на другой – кровь). Оказывается, так говорят о человеке, в котором уживаются противоположные качества. Он может быть в зависимости от обстоятельств и добрым, и злым, и непостоянным, и верным, и хитроумным, и прямолинейным.
– Как же так?! – пробежали у меня мурашки по спине. – Неужели за все эти годы никто так и не обратил внимания на буквальный перевод фразеологизма? – горячится Канат. – Задавшись этим вопросом, я продолжил поиски и – нашел! «Мұртына ұстара тимеген» (усы, не знавшие бритвы) – так говорится о человеке, который, не признавая ограничений и запретов, живет, рассчитывая только на себя. Так вот оно как, оказывается! А что касается ставшего уже классическим перевода, то он равнозначен тому, как если бы мы сделали прямой перевод на казахский такого устоявшегося в русском языке выражения как «У девицы ушки на макушке, а сама она кровь с молоком». Выражение «Ол сұлудың құлақтары төбеде орналасқан, бір емшектен қан, бір емшектен сүт тамған» казахоязычный читатель воспримет не иначе как бред.
Словосочетание «қайран жұртым» переведено как «мой бедный народ», тогда как «кайран» в данном контексте переводится как «мой любимый (или милый) народ». Очень часто мы, казахи, упот­ребляем это слово с нотками нежной грусти в отношении близких родственников, например, родителей: «қайран анам, қайран әкем» – «милая мама, незабвенный отец».
Не замахиваясь ни в коей мере на статус переводчика Абая, смею предположить, что это первое четверостишие должно бы в переводе иметь примерно следующую нап­равленность:

О, казахи мои, мой любимый
народ!
Ты не знаешь запретов –
жизнь вольно идет.
Поступить как, не знаешь –
плохо ли, хорошо,
Ведь в тебе в равной мере и зло,
и добро?

Абая переводили очень хорошие поэты. Юрий Кузнецов – не исключение. Но они ведь делали перевод для русскоязычного читателя с подстрочника, подготовленного носителями языка. Я лично не могу найти объяснения, почему вершина нашей поэзии, великий Абай так искажен в одном из своих программных стихотворений? Почему из-за человека, сделавшего неграмотный подстрочный перевод фразеологизмов, присутствующих в оригинале, мир должен подозревать наших предков в игнорировании бритья, сыроедении и неспособности отличить плохое от хорошего?
Канат Тасибеков считает, что судьба сыграла злую шутку с Абаем, так талантливо и точно передавшим на казахском языке поэзию Пушкина и Лермонтова. Общеизвестно также, что перевод, а затем переложение на музыку степным гением стихотворения Лермонтова «Горные вершины спят во мгле ночной» (великий русский поэт в свою очередь сделал вольный перевод «Ночной песни странника» Гете) по певучести и ритму даже превзошел оригинал.