На виражах судьбы

Как парадоксально порой складываются писательские судьбы: без романов и повестей Петра Андреевича Павленко невозможно даже представить себе советскую литературу 30–50-х годов, а сегодняшние читатели знают и о них, и об их авторе крайне мало, зачастую ограничиваясь растиражированной, но далеко не самой объективной информацией из Интернета. Например, Википедия, одним из важнейших правил которой является нейтральность статей, предлагает оценивать произведения и творческий метод писателя по единственной выдержке из книги «Лексикон русской литературы XX века» немецкого литературоведа Вольфганга Казака: «Павленко был малопопулярным, но официально поддерживаемым писателем псевдореалистичес­кого направления». Согласитесь, из настолько категоричной, откровенно тенденциозной и содержательно ограниченной характеристики легче вынести представление о пристрастиях критика, чем о творчестве критикуемого, а потому нам остается лишь догадываться, какими соображениями руководствовались авторы посвященной Павленко статьи, представляя ее истиной в последней инстанции. Впрочем, дело даже не в конкретной статье, а в настрое целого ряда публикаций, фактически выдворяющих писателя за пределы литературы. Стоит ли напоминать, чего в былые времена стоила духовной жизни общества подобная расточительность? Ведь примеры, как говорится, памятны до боли.

Изучением творческого наследия Петра Павленко мы занимаемся уже около пяти лет, и в статье «В поисках исторической и художественной правды», опуб­ликованной 5 апреля 2024 года, уже писали о его вкладе в освещение объективной истории Золотой Орды. В настоящей же статье мы хотим поделиться свои­ми изысканиями, приведшими нас к выводу, что произведения писателя представляют собой яркую страницу истории русской литературы XX века, а его личность может служить образцом гражданственности в самом высоком смысле этого слова и провозглашенной Максимом Горьким «взаимоответственности литераторов друг за друга». Мы не станем подробно останавливаться на биографических сведениях из жизни писателя, ограничиваясь лишь наиболее проблемными и дискуссионными вопросами его творческого наследия и общественной деятельности. Хотя, надо сказать, точная периодизация жизненного пути Павленко тоже представляет собой большую литературоведческую проблему, ведь разночтения встречаются даже в именах родителей писателя. Так, например, инженер Андрей Барсегов, друг детских лет Петра Андреевича, в своих воспоминаниях пишет, что отца его звали Андреем Васильевичем, а критик Лев Левин утверждает иначе – Андреем Яковлевичем. Решить эти вопросы может лишь научная биография писателя, издание которой, на наш взгляд, является необходимым делом будущего.

Страсти вокруг рецензии

К середине 30-х годов Петр Павленко был уже признанным мастером советской литературы. За его плечами были «Азиатские рассказы», сборники очерков «Стамбул и Турция», «Анатолия» и «Путешествие в Туркменистан», повести «Пустыня» – о туркменском крестьянстве и «Баррикады» – о героической истории Парижской коммуны. Каждое из них заслуживает отдельного внимания, ведь в большинстве из них писатель выступил как первопроходец, открывая советским читателям быт Турции, колоссальные преображения в советском Туркменистане и воссоздавая по историческим источникам ключевые события борьбы парижских коммунаров за свободу. Однако нам приходится экономить место, чтобы обратиться к истории, отголос­ки которой слышатся всякий раз, стоит лишь упомянуть имя Петра Павленко. Речь идет о событиях, сопутствовавших аресту поэта Осипа Мандельштама. Пожалуй, именно они и привлекли наше внимание к личности и писательской судьбе Павленко, а также лишний раз убедили в том, насколько высок запас живучести у слухов и сплетен. Арест Мандельштама, безусловно, трагическое событие для русской литературы, однако подходить к нему надо, что называется, с трезвой головой, не позволяя эмоциям взять верх над установлением истины. Увы, описывающие подробности этого ареста воспоминания Надежды Мандельштам, как и всякие мемуарные свидетельства, не отличаются строгой объективностью. Именно по этой причине многие профессиональные мандельштамоведы, в частности, Павел Нерлер, призывают относиться к ним с известной осторожностью. Но именно в них, на наш взгляд, стоит искать причину, по которой имя Павленко незаслуженно превратилось в настоящий жупел, да и, говоря откровенно, было попросту оклеветано.

Как же это произошло? Примерно так: в главе «Христофорыч» (так Осип Эмильевич звал следователя Николя Шиварова) Надежда Мандельштам уверяла, что Павленко якобы присутствовал при допросах ее мужа, да присутствовал не абы как, а спрятавшись «не то в шкафу, не то между двойными дверями». Тщетно было бы искать в тексте главы сколько-нибудь убедительных доказательств такого обвинения, ведь единственным источником информации сама Надежда Яковлевна называет... дошедшие до нее слухи. Однако столь скудная доказательная база не мешает сделать ей далеко идущие выводы: «В своем одичании и падении писатели превосходят всех». И никаких гвоздей, как говорится...

Конечно, у нас тоже нет прямых доказательств, позволяющих со стопроцентной уверенностью утверждать, что в мае 1934 года Павленко даже близко не подходил к кабинету следователя, в котором велся допрос Мандельштама. Нет по одной простой причине – поденную хронику жизни писателя никто не вел. Однако необходимо помнить, что именно в это время Павленко был занят решением организационных вопросов предстоящего Первого Всесоюзного съезда советских писателей, в Оргкомитет по созыву которого он вошел двумя годами ранее. Коммунистическая фракция Оргкомитета, как свидетельствуют хранящиеся в архиве литературоведа Валерия Кирпотина стенограммы ее заседаний, была ареной регулярных литературных и окололитературных боев, и Павленко как член этой фракции с горечью констатировал, что писателям никак не удается достичь ее единства. Вполне очевидно, что подобные столкновения отнимали много сил, а ведь нужно было заниматься и другими предсъез­довскими делами: разъяснять значение образовываемого Союза писателей, выступать с лекциями, подбирать подходящее под проведение съезда здание...

Добавим к этому, что Павленко с 1933 года редактировал журнал «30 дней» и был ближайшим помощником Максима Горького по изданию альманахов «Год XVI» и «Год XVII». Писатель Михаил Слонимский вспоминал: «Его организационная работа в период подготовки (съезда писателей. – Прим. авт.) и потом проходила без шума, без длинных речей и частых выступлений, но те, кто работал с ним, знали, сколько труда он вкладывал в исполнение всех своих многочисленных обязанностей». Все это в наших глазах делает приводимые Надеж­дой Мандельштам слухи о шкафах и двойных дверях тем, чем они и являются – просто слухами. Неприязнь к писателю, которого мемуаристка аттестует не иначе как страшного человека, очевидно, затмила ей глаза, и она словно искала лишний повод утвердиться в своих оценках. Тогда как истина заключается в том, что именно Павленко стремился спасти Осипа Мандельштама от трагической участи, уготованной ему раскрученным маховиком репрессий.

Исследователям жизни Петра Павленко хорошо известно, какое гражданское мужество он проявил, защищая дагестанского писателя и партийного деятеля Юсуфа Шовкринского. Извращения законности Павленко считал несовместимыми с социалистическим идеалом, в который верил всю жизнь, и старался по мере сил бороться с ними. Увы, даже такая деятельная защита не помогла – Шовкринский погиб в 1937 году, однако имя защищавшего его русского писателя хорошо сохранилось в памяти дагестанцев.

В случае с Мандельштамом дело обстояло куда сложнее, и для его защиты Павленко приш­лось воспользоваться приемами нападения. В 1938 году ответственный секретарь Союза советских писателей Владимир Ставский направил наркому внутренних дел Николаю Ежову письмо с просьбой «решить вопрос о Мандельштаме», к которому приложил рецензию Павленко на стихи Осипа Эмильевича. Ее текст можно с легкостью найти в Интернете, поэтому воспроизводить его здесь мы не станем, а сразу перейдем к главному. Павленко прекрасно понимал, что поставленный Ставским вопрос о Мандельштаме лежит далеко за пределами литературы, и потому ход своего отзыва решил направить двумя путями: во-первых, подчеркнуть необязательность собственно литературных оценок («Мне трудно писать рецензию на эти стихи... Я не могу оценить возможную их значительность или пригодность»), во-вторых, что наиболее важно, отвести от Мандельштама политические обвинения («Советские ли это стихи? Да, конечно»). Открыто признаться в своем истинном отношении к произведениям поэта Павленко, понятное дело, не мог, и потому, пытаясь тем самым еще больше нивелировать собственные же критические замечания, писал о том, что не понимает и не любит стихов Осипа Эмильевича. Подобную стратегию писатель уже использовал, когда перед самим Сталиным защищал от нападок своего друга Михаила Слонимского, о чем читатель может узнать из мемуаров Валерия Кирпотина «Ровесник железного века». Нельзя не согласиться с мнением российского историка Александра Немировского, который в своем блоге писал: «То, что отзыв Павленко писался не под задачу Мандельштама посадить или повлиять на его судьбу в этом смысле, вопиет из каждой строки этого отзыва».

Остается добавить, что три года назад нами была обнаружена рукопись Павленко, содержащая выписки из произведений Мандельштама, в частности – из его стихотворений и очерка «Фео­досия». Именно они свидетельст­вуют об истинном отношении писателя к творчеству одного из крупнейших русских поэтов. Человек, не любящий и не понимающий эти стихи, вряд ли бы стал выписывать строки из них и бережно хранить выписки в своем архиве. К сожалению, Ставский заступничества Павленко не понял, а Ежову в принципе не было до него никакого дела, и в конце 1938 года Мандельштам скончался в пересыльном лагере. По какой причине защищавший поэта Павленко был уже посмертно зачислен в его убийцы, сказать сложно. Однако хочется верить, что приведенная нами информация хоть как-то поспособствует очищению имени честного и мужественного писателя от клеветнических наветов.

Весенние туманы казахских степей

Впервые нашу страну Павленко посетил в марте 1930 года, когда вместе с писательской бригадой направлялся в Туркменистан. И хотя первое знакомство оказалось мимолетным, по воспоминаниям поэта Николая Тихонова, Петр Андреевич навсегда сохранил в памяти плывущие по небу «весенние туманы казахских степей». Вообще мировоззрение писателя отличал, если можно так выразиться, естественный, проявившийся в самые ранние годы интернационализм, ведь свое детство и юность коренной петербуржец Павленко провел в Тифлисе, Баку, Константинополе и Одессе. И потому, когда в 1938 году Гослитиздат принял решение издавать альманах «Дружба народов», кандидатуру Павленко на должность его ответственного редактора утвердили моментально. Работе Петра Анд­реевича в редакции альманаха посвящены бесценные воспоминания видного советского критика Семена Евгенова, который свидетельст­вовал, что именно благодаря Павленко в альманахе были напечатаны большие подборки стихотворений Абая и Токтогула на русском языке, впервые познакомившие широкого читателя с наследием классиков казахской и кыргызской литератур. Конечно, первый сборник стихов Абая на русском языке вышел несколько раньше – летом 1936 года, однако тираж его был скуден настолько, что даже у Всеволода Рождественского, перу которого принадлежат составившие сборник переводы, не сохранилось ни одного экземпляра, о чем он рассказывал Дмитрию Снегину в 1971 году. Поэтому Евгенов был прав, называя опубликованную в «Дружбе народов» подборку стихотворений Абая первым обстоятельным знакомством многих тысяч советских читателей с произведениями великого казахского поэта.

На этом связь Павленко с нашей страной не оборвалась. Так, например, в очерке «Рядовой Советской Армии», опубликованном в 1947 году, он называл образцом воинской отваги, сноровки и мастерства гвардейца-казаха Нургиза Якупова, который стал зачинателем массового движения среди солдат-танкис­тов, соревновавшихся в точности стрельбы. Влюбленно – иначе и не скажешь – писал Павленко о великом Жамбыле, «проявившем прозорливую мудрость пророка». Писатель отмечал: «Какой индеец смог бы в тяжелые для Лондона дни с отцовской гордос­тью воззвать к англичанину, как это сделал Джамбул, воскликнув: «Ленинградцы, дети мои!», в тяжелые дни обороны Ленинграда. Старый казах Джамбул по праву называл себя отцом молодых русских, отстаивающих Ленинград. И он и они были одним народом». Любовь писателя к казахскому народу нашла живой отклик в сердцах читателей. В 1950 году главное литературное произведение Павленко – роман «Счас­тье» – было переведено на казахский язык. А с декабря 1956 года имя писателя носит одна из улиц в Жетысуском райо­не Алматы.

Очаровательный человек

Именно так в своем письме к Вере Меркурьевой Петра Павленко называла Марина Цветае­ва, для которой писатель сделал многое. Поэзию Цветаевой Петр Анд­реевич очень любил и поэтому быстро откликнулся на просьбу своего близкого друга, поэта Бориса Пастернака, помочь Марине Ивановне с поисками жилплощади. Когда же Цветаева поселилась в доме на Покровском бульваре и ей остро потребовалась крупная сумма для оплаты квартиры, Павленко был первым, кто пришел ей на помощь. Об этом Марина Ивановна с благодарностью рассказывала в письме к Елизавете Эфрон: «Первый – сразу – не дав раскрыть рта – дает Павленко: чек на тысячу. (Мы виделись с ним раз – 5 мин., и я сразу сказала: человек.)»

Кроме того, именно Петру Павленко ценители поэзии во многом обязаны сохранением дома Есенина в селе Константиново. Когда в июле 1940 года мать Есенина обратилась в Союз писателей с просьбой составить обращение к Константиновскому сельсовету об охране дома, за решение этого вопроса Петр Андреевич взялся самостоятельно, без поручения. Итогом стало направленное не только в сельсовет, но и в Совнарком обращение, а затем и соответствующая петиция советских писателей, которую первым подписал Павленко. Эти меры позволили сохранить дом, временно оставшийся без присмотра, и сохранить его, после чего в 1965 году в нем был открыт мемориальный дом-музей великого поэта.

Когда Петра Андреевича не стало, известный писатель и драматург Борис Лавренев писал: «Ушел один из самых не только талантливых, но и культурнейших наших писателей. Петя Павленко сверкал блеском неподдельного драгоценного камня... Сегодня мы хороним его, и у меня такое ощущение, словно я хороню кусок самого себя, потому что Петя, выражаясь языком военным, был одним из последних моих однополчан, русских интеллигентов высокого класса». Схожим образом высказывалась сестра Чехова, Мария Павловна: «Пусто теперь будет в Ялте без него. Часто виделись, крепко дружили... Семья осиротела так неожиданно, и для меня это большая потеря. Сегодня я целый день плачу...» Эти короткие искренние слова поистине стоят дороже иных многотомных мемуаров...

Нельзя не отметить, что творчество Петра Павленко постепенно возвращается к своему читателю. Два года назад, к примеру, были переизданы его «Баррикады» и «Русская повесть». За сохранение памяти о выдающемся писателе нам бы хотелось от всей души поблагодарить Ялтинский историко-литературный музей, экспонаты которого позволяют восстановить подлинный облик яркого представителя русской литературы XX века. Также хочется выразить надежду на то, что реконст­руируемый в данный момент дом-музей Тренева и Павленко в скором времени распахнет свои двери для посетителей, и судьба писателя, заложив очередной вираж, наконец поднимется на заслуженную высоту.