Узницы АЛЖИРА до конца жизни оставались пленницами вечного страха
4670
Зарина Москау
В 1953 году было закрыто 17-е женское лагерное спецотделение Карагандинского ИТЛ, больше известное как АЛЖИР – Акмолинский лагерь жен изменников Родины. Больше 6 тыс. узниц, коротавших срок, были освобождены. Но все они до конца жизни оставались пленницами вечного страха.
Капля жизни
Судя по архивным документам, меню в лагере было более чем скудным. На завтрак, например, давали черпак баланды, отдаленно напоминавшей кашу. К ней полагалось масло. И женщинам отмеряли ровно каплю растительного масла.
И знаете, что делали узницы с этой капелькой? Они ее не ели, а смазывали ею лицо, потому что дули ветры, а работать приходилось на улице, поэтому кожа сильно обветривалась. Эта попытка ухаживать за собой даже в таких чудовищных условиях, какие, несомненно, были в лагере, словно символизирует несломленный дух узниц тоталитарного режима, ставших жертвами жестокой системы, но не потерявших себя.
Среди арестанток было немало жен, матерей, дочерей, сестер высокопоставленных лиц, верой и правдой служивших власти, которая в одночасье заклеймила их, обвинив в чудовищных преступлениях, причем почти всегда надуманных.
Так, например,в стенах АЛЖИРа много лет провела супруга Темирбека Жургенева, наркома просвещения КазАССР, Дамеш Жургенева, жена наркома труда КазАССР Мухаметкали Татимова Шакитай Татимова, Рабига Асфендиярова – супруга наркома здравоохранения КазАССР, врача Санжара Асфендиярова. Мать поэта Булата Окуджавы Ашхен Налбандян, мама Майи Плисецкой Рахиль Мессерер-Плисецкая и многие другие.
Магрифа Казбекова, врач-инфекционист, попала так же, как и тысячи других, за то, что была замужем за человеком, оказавшимся неугодным, – Исмагулом Казбековым, заведующим отделом семеноводства Казахского института земледелия. В лагере она трудилась в медчасти, образование спасло ее от тяжкого труда. Так же, как и женщин с архитектурным, строительным и другим техническим, зооветеринарным образованием. Они работали по специальности, если можно так сказать, то есть проектировали и строили бараки, ферму, каналы, высаживали сад, ухаживали за живностью на ферме.
Сложнее всего пришлось гуманитариям: педагоги, музыканты, художницы, певицы и другие были брошены на заготовку камыша. В зимнюю стужу, в морозы они рубили замерзший лед, срезая камыши, носили на себе в бараки.
– В целом через АЛЖИР прошло свыше 7 тысяч женщин со всего Союза. Больше всего было русских – 4 350, казашек – 87, евреек – 855, азербайджанок – 44, украинок – 855… Но эти цифры можно назвать условными, потому что сотрудники при заполнении документов сильно себя не утруждали и писали, часто искажая как имена, фамилии, так и национальности, – рассказывает Алена Саморокова, специалист отдела исследовательской работы музея АЛЖИР.
Для более 600 женщин лагерь стал последним пристанищем. В селе Акмол есть место массового захоронения умерших в АЛЖИРе. Там в 1989 году, во время встречи бывших узниц АЛЖИРа, которую организовал директор совхоза «Акмолинский» Иван Иванович Шарф, были установлены две памятные плиты, а также памятник «Расколотая звезда».
К слову, на ту встречу прибыли лишь 15 женщин. Отказавшиеся называли много причин, но главная, по мнению сотрудников музея, это страх.
Тюрьма для мам
Знаете, почему большинство женщин шли по этапу в красивых платьях, туфельках на каблучках, с ридикюлями в руках? Потому что, вызывая их, следователи говорили женщинам, что будет свидание с мужем. И они шли в уверенности, что увидят любимого, и наряжались. А их прямо из кабинетов отправляли в лагеря. И ехали они в холодную степь в туфельках на каблучках, в платьях с оборками и в модных, но совершенно негреющих пальтишках.
Поэтому среди экпонатов музея есть утонченные шляпки, сумочки, кошелечки, чулочки. Все, в чем женщина могла пойти на свидание или в театр.
Наверное, так выглядит одна из высших форм предательства, когда играют на чувствах людей, обнадеживая, а потом вот так жестко обрывая все нити к прошлой жизни, лишая всего в один момент.
Всего в фондах музея хранится более 18 тыс. экспонатов: личные вещи узниц, книги, документы, фотографии – большинство из них передали в дар музею потомки отбывших срок женщин или сами узницы, когда музей открылся.
Особо хочется сказать о письмах от детей своим мамам. На многих из них в графе адрес написано просто: Акмолинск, тюрьма для мам. Трогательной детской рукой старательно выведены строки, в которых рассказано, как им живется без нее, самого главного человека для любого ребенка.
Без содрогания и слез смотреть на все это невозможно.
При лагере действовали швейный и вышивальный цехи. Осужденные там шили обмундирование для солдат во время войны, форму для учреждений, выполняли заказ государства. Причем зачастую перевыполняя норму в три раза. Так бедные женщины пытались амнистировать себя в глазах власти, лагерного руководства.
– Многие осужденные перевыполняли план на 300%, их называли трехсотницами. В целом, по сохранившимся данным, обитательницы АЛЖИРа работали не щадя себя. Возможно, они видели в этом свое спасение, – говорит Алена Саморокова.
Но все же женщины находили время и делали нехитрые поделки из подручных средств. Например, маленькие композиции из хлебного мякиша или теста, незатейливые вышивки, тряпичных кукол. И во всех рукодельных игрушках есть образы детей, возможно, это были самодельные игрушки для малышей, живших там же, в лагере.
Материнский инстинкт – один из самых сильных на земле. И именно он помогал женщинам выжить. Первые годы они были лишены права переписки, впоследствии со смягчением в лагерь приходили первые письма, рыдали все – и это понятно. Конечно, в письмах родным они слезно просили позаботиться о детях.
Среди таких писем особо запомнилось обращение Марии Минкиной к своим родственникам, где она просит не бросать ее детей, пишет, что только надежда свидеться с детьми держит ее на земле.
Многие становились мамами уже в лагере, кто-то прибыл уже беременной, другие стали жертвами насилия конвоиров. Всего в АЛЖИРе родилось 1 507 детей. То есть каждая четвертая женщина родила в стенах лагеря.
В целом по СССР было репрессировано около 18 тыс. женщин и лишены дома, родителей около 25 тыс. детей – в основном из семей интеллигенции.
Хрустальные бусы
Печально известное постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О членах семей осужденных изменников родины» было принято 5 июля 1937 года.
По мнению их авторов и исполнителей, репрессии были необходимы и даже полезны.
Так, например, В. Молотов, председатель Совета народных комиссаров СССР в 1934–1941 годах, до конца своей жизни был уверен в правильности репрессий, и более того, совершенно не сожалел о своем участии в этой отвратительной кампании по истреблению своих граждан.
О его позиции и взглядах на произошедшее написано в книге советского писателя Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым». Повествование, построенное на основе многолетнего наблюдения и общения с Молотовым, обнажает многие стороны того времени.
Во время одной из бесед писатель спросил его, зачем и почему репрессии распространялись на жен, матерей, сестер и детей. На что государственный деятель ответил, не моргнув: «Они должны были быть изолированы. Иначе они были бы распространителями жалоб всяких». Вот так просто, жестоко и бесчеловечно была решена судьба ни в чем не повинных людей и детей, чтобы не жаловались и не просили, были спрятаны в тюрьмы.
Еще страшнее читать воспоминания чекистов УНКВД Московской области А. Постель и А. Радзиловского:«...ни наркома, ни его ставленников не интересовал вопрос, откуда берутся эти, как в булочной испеченные, десятки и сотни террористов, что собой представляют эти арестованные в большинстве коммунисты, рабочие, служащие и военные, что это за планы подготовки терактов, часто без оружия, кто их направлял, причины и другие моменты, которые ярко бросаются в глаза, но этим никто не интересовался...»
Если отбросить в сторону лирику и эмоции, остаются жесткий расчет и цифры. И становится понятно, что, да, сверху давали разнарядку, своеобразные квоты с указанием количества человек, подлежавших репрессии.
Поэтому неудивительно, что в делах осужденных в графе «Причина ареста» появлялись нелепые записи вроде: «вредительски преподавал учение детям 5–6-х классов» или «вредительски преподавала по предмету русскому языку и литературе» и другие не менее нелепые и поражающие своей бессодержательностью, отсутствием доказательной базы и хотя бы более или менее правдоподобной версии для обвинения человека.
Все просто – сбором информации, доказательств никто не обременял себя.
– Если в первые годы репрессий в делах осужденных и были какие-то документы, претендующие на обвинительный акт, то в последующих в папках были лишь куцые бумажки с не менее куцым текстом: «обвинен», «приговорен», «выслан», – говорит Алена Саморокова.
Валентину Грюнберг забрали вместе с мужем Юлием Грюнбергом, бухгалтером артели «Технохимик», в один день. Муж был расстрелян, а она выжила в АЛЖИРе, нашла потом своих детей и прожила долгую жизнь. Вот дети и привезли в музей в числе других вещей бусы своей мамы из чистейшего хрусталя.
Жизнь в ожидании
Она всегда была готова к тому, что ее могут снова забрать и отправить в лагерь.
На тумбочке лежал узелок с вещами: платье, рейтузы, чулки теплые, малюсенький заварочный чайник, в котором лежал калампыр – гвоздика, сахар, раздробленный на кусочки.
Она очень боялась людей в форме и слова «лагерь».
Когда мы возвращались с пионерлагеря домой, отведя в сторону, тихонько спрашивала, не били ли нас в лагере, кормили ли.
Мы смеялись, наивно думая о том, какая же наша дәу апа глупая, не знает элементарного, что пионерлагерь– это здорово, что там и кормят, и не бьют.
Она прожила почти 100 лет. Больше 50 лет после возвращения из Степлага провела в ожидании чуда, что сыновья вернутся. И в страхе, что снова могут забрать, так же, как в первый раз, ни за что.
О том, что моя прабабушка Самия Умбеталыкызы была репрессирована и отбыла срок как раскулаченная, я узнала только в прошлом году.
Мы знали, что был репрессирован ее муж, забрали двоих сыновей, а дочь, наша бабушка, выжила чудом, спрятавшись в стоге сена.
– У всех, кто прошел ужас лагерей, навсегда остался страх. Перед людьми в форме, перед представителями власти. Даже на свободе они жили в ожидании, боясь того, что за ними снова придут. Воспоминания потомков узниц АЛЖИРа похожи до мелочей. Тьма бараков и ужас произвола навсегда врезались в их память, – говорит директор музея АЛЖИР Раиса Жаксыбаева.
Моя прабабушка ушла из жизни, когда мне было лет 12. И я помню ее глаза, полные испуга, когда приходили незнакомые люди, помню, как она жила, практически изолировавшись от общества, не ходила на тои, не ездила даже в город. Помню, как она не разрешала держать дома настольные лампы, а еще как мало она ела, совсем мало.
Лишь спустя много лет я узнала правду о том, что ей пришлось пережить. Как и десятки тысяч женщин, выживших в аду, она стала пленницей вечного страха, узницей своих тягостных воспоминаний.
Капля жизни
Судя по архивным документам, меню в лагере было более чем скудным. На завтрак, например, давали черпак баланды, отдаленно напоминавшей кашу. К ней полагалось масло. И женщинам отмеряли ровно каплю растительного масла.
И знаете, что делали узницы с этой капелькой? Они ее не ели, а смазывали ею лицо, потому что дули ветры, а работать приходилось на улице, поэтому кожа сильно обветривалась. Эта попытка ухаживать за собой даже в таких чудовищных условиях, какие, несомненно, были в лагере, словно символизирует несломленный дух узниц тоталитарного режима, ставших жертвами жестокой системы, но не потерявших себя.
Среди арестанток было немало жен, матерей, дочерей, сестер высокопоставленных лиц, верой и правдой служивших власти, которая в одночасье заклеймила их, обвинив в чудовищных преступлениях, причем почти всегда надуманных.
Так, например,в стенах АЛЖИРа много лет провела супруга Темирбека Жургенева, наркома просвещения КазАССР, Дамеш Жургенева, жена наркома труда КазАССР Мухаметкали Татимова Шакитай Татимова, Рабига Асфендиярова – супруга наркома здравоохранения КазАССР, врача Санжара Асфендиярова. Мать поэта Булата Окуджавы Ашхен Налбандян, мама Майи Плисецкой Рахиль Мессерер-Плисецкая и многие другие.
Магрифа Казбекова, врач-инфекционист, попала так же, как и тысячи других, за то, что была замужем за человеком, оказавшимся неугодным, – Исмагулом Казбековым, заведующим отделом семеноводства Казахского института земледелия. В лагере она трудилась в медчасти, образование спасло ее от тяжкого труда. Так же, как и женщин с архитектурным, строительным и другим техническим, зооветеринарным образованием. Они работали по специальности, если можно так сказать, то есть проектировали и строили бараки, ферму, каналы, высаживали сад, ухаживали за живностью на ферме.
Сложнее всего пришлось гуманитариям: педагоги, музыканты, художницы, певицы и другие были брошены на заготовку камыша. В зимнюю стужу, в морозы они рубили замерзший лед, срезая камыши, носили на себе в бараки.
– В целом через АЛЖИР прошло свыше 7 тысяч женщин со всего Союза. Больше всего было русских – 4 350, казашек – 87, евреек – 855, азербайджанок – 44, украинок – 855… Но эти цифры можно назвать условными, потому что сотрудники при заполнении документов сильно себя не утруждали и писали, часто искажая как имена, фамилии, так и национальности, – рассказывает Алена Саморокова, специалист отдела исследовательской работы музея АЛЖИР.
Для более 600 женщин лагерь стал последним пристанищем. В селе Акмол есть место массового захоронения умерших в АЛЖИРе. Там в 1989 году, во время встречи бывших узниц АЛЖИРа, которую организовал директор совхоза «Акмолинский» Иван Иванович Шарф, были установлены две памятные плиты, а также памятник «Расколотая звезда».
К слову, на ту встречу прибыли лишь 15 женщин. Отказавшиеся называли много причин, но главная, по мнению сотрудников музея, это страх.
Тюрьма для мам
Знаете, почему большинство женщин шли по этапу в красивых платьях, туфельках на каблучках, с ридикюлями в руках? Потому что, вызывая их, следователи говорили женщинам, что будет свидание с мужем. И они шли в уверенности, что увидят любимого, и наряжались. А их прямо из кабинетов отправляли в лагеря. И ехали они в холодную степь в туфельках на каблучках, в платьях с оборками и в модных, но совершенно негреющих пальтишках.
Поэтому среди экпонатов музея есть утонченные шляпки, сумочки, кошелечки, чулочки. Все, в чем женщина могла пойти на свидание или в театр.
Наверное, так выглядит одна из высших форм предательства, когда играют на чувствах людей, обнадеживая, а потом вот так жестко обрывая все нити к прошлой жизни, лишая всего в один момент.
Всего в фондах музея хранится более 18 тыс. экспонатов: личные вещи узниц, книги, документы, фотографии – большинство из них передали в дар музею потомки отбывших срок женщин или сами узницы, когда музей открылся.
Особо хочется сказать о письмах от детей своим мамам. На многих из них в графе адрес написано просто: Акмолинск, тюрьма для мам. Трогательной детской рукой старательно выведены строки, в которых рассказано, как им живется без нее, самого главного человека для любого ребенка.
Без содрогания и слез смотреть на все это невозможно.
При лагере действовали швейный и вышивальный цехи. Осужденные там шили обмундирование для солдат во время войны, форму для учреждений, выполняли заказ государства. Причем зачастую перевыполняя норму в три раза. Так бедные женщины пытались амнистировать себя в глазах власти, лагерного руководства.
– Многие осужденные перевыполняли план на 300%, их называли трехсотницами. В целом, по сохранившимся данным, обитательницы АЛЖИРа работали не щадя себя. Возможно, они видели в этом свое спасение, – говорит Алена Саморокова.
Но все же женщины находили время и делали нехитрые поделки из подручных средств. Например, маленькие композиции из хлебного мякиша или теста, незатейливые вышивки, тряпичных кукол. И во всех рукодельных игрушках есть образы детей, возможно, это были самодельные игрушки для малышей, живших там же, в лагере.
Материнский инстинкт – один из самых сильных на земле. И именно он помогал женщинам выжить. Первые годы они были лишены права переписки, впоследствии со смягчением в лагерь приходили первые письма, рыдали все – и это понятно. Конечно, в письмах родным они слезно просили позаботиться о детях.
Среди таких писем особо запомнилось обращение Марии Минкиной к своим родственникам, где она просит не бросать ее детей, пишет, что только надежда свидеться с детьми держит ее на земле.
Многие становились мамами уже в лагере, кто-то прибыл уже беременной, другие стали жертвами насилия конвоиров. Всего в АЛЖИРе родилось 1 507 детей. То есть каждая четвертая женщина родила в стенах лагеря.
В целом по СССР было репрессировано около 18 тыс. женщин и лишены дома, родителей около 25 тыс. детей – в основном из семей интеллигенции.
Хрустальные бусы
Печально известное постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О членах семей осужденных изменников родины» было принято 5 июля 1937 года.
По мнению их авторов и исполнителей, репрессии были необходимы и даже полезны.
Так, например, В. Молотов, председатель Совета народных комиссаров СССР в 1934–1941 годах, до конца своей жизни был уверен в правильности репрессий, и более того, совершенно не сожалел о своем участии в этой отвратительной кампании по истреблению своих граждан.
О его позиции и взглядах на произошедшее написано в книге советского писателя Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым». Повествование, построенное на основе многолетнего наблюдения и общения с Молотовым, обнажает многие стороны того времени.
Во время одной из бесед писатель спросил его, зачем и почему репрессии распространялись на жен, матерей, сестер и детей. На что государственный деятель ответил, не моргнув: «Они должны были быть изолированы. Иначе они были бы распространителями жалоб всяких». Вот так просто, жестоко и бесчеловечно была решена судьба ни в чем не повинных людей и детей, чтобы не жаловались и не просили, были спрятаны в тюрьмы.
Еще страшнее читать воспоминания чекистов УНКВД Московской области А. Постель и А. Радзиловского:«...ни наркома, ни его ставленников не интересовал вопрос, откуда берутся эти, как в булочной испеченные, десятки и сотни террористов, что собой представляют эти арестованные в большинстве коммунисты, рабочие, служащие и военные, что это за планы подготовки терактов, часто без оружия, кто их направлял, причины и другие моменты, которые ярко бросаются в глаза, но этим никто не интересовался...»
Если отбросить в сторону лирику и эмоции, остаются жесткий расчет и цифры. И становится понятно, что, да, сверху давали разнарядку, своеобразные квоты с указанием количества человек, подлежавших репрессии.
Поэтому неудивительно, что в делах осужденных в графе «Причина ареста» появлялись нелепые записи вроде: «вредительски преподавал учение детям 5–6-х классов» или «вредительски преподавала по предмету русскому языку и литературе» и другие не менее нелепые и поражающие своей бессодержательностью, отсутствием доказательной базы и хотя бы более или менее правдоподобной версии для обвинения человека.
Все просто – сбором информации, доказательств никто не обременял себя.
– Если в первые годы репрессий в делах осужденных и были какие-то документы, претендующие на обвинительный акт, то в последующих в папках были лишь куцые бумажки с не менее куцым текстом: «обвинен», «приговорен», «выслан», – говорит Алена Саморокова.
Валентину Грюнберг забрали вместе с мужем Юлием Грюнбергом, бухгалтером артели «Технохимик», в один день. Муж был расстрелян, а она выжила в АЛЖИРе, нашла потом своих детей и прожила долгую жизнь. Вот дети и привезли в музей в числе других вещей бусы своей мамы из чистейшего хрусталя.
Жизнь в ожидании
Она всегда была готова к тому, что ее могут снова забрать и отправить в лагерь.
На тумбочке лежал узелок с вещами: платье, рейтузы, чулки теплые, малюсенький заварочный чайник, в котором лежал калампыр – гвоздика, сахар, раздробленный на кусочки.
Она очень боялась людей в форме и слова «лагерь».
Когда мы возвращались с пионерлагеря домой, отведя в сторону, тихонько спрашивала, не били ли нас в лагере, кормили ли.
Мы смеялись, наивно думая о том, какая же наша дәу апа глупая, не знает элементарного, что пионерлагерь– это здорово, что там и кормят, и не бьют.
Она прожила почти 100 лет. Больше 50 лет после возвращения из Степлага провела в ожидании чуда, что сыновья вернутся. И в страхе, что снова могут забрать, так же, как в первый раз, ни за что.
О том, что моя прабабушка Самия Умбеталыкызы была репрессирована и отбыла срок как раскулаченная, я узнала только в прошлом году.
Мы знали, что был репрессирован ее муж, забрали двоих сыновей, а дочь, наша бабушка, выжила чудом, спрятавшись в стоге сена.
– У всех, кто прошел ужас лагерей, навсегда остался страх. Перед людьми в форме, перед представителями власти. Даже на свободе они жили в ожидании, боясь того, что за ними снова придут. Воспоминания потомков узниц АЛЖИРа похожи до мелочей. Тьма бараков и ужас произвола навсегда врезались в их память, – говорит директор музея АЛЖИР Раиса Жаксыбаева.
Моя прабабушка ушла из жизни, когда мне было лет 12. И я помню ее глаза, полные испуга, когда приходили незнакомые люди, помню, как она жила, практически изолировавшись от общества, не ходила на тои, не ездила даже в город. Помню, как она не разрешала держать дома настольные лампы, а еще как мало она ела, совсем мало.
Лишь спустя много лет я узнала правду о том, что ей пришлось пережить. Как и десятки тысяч женщин, выживших в аду, она стала пленницей вечного страха, узницей своих тягостных воспоминаний.
