Хлеб везти не согласны!

Личный архив Александра Дубовицкого – настоящая энциклопедия жизни Акмолинского региона, или Акмолинского уез­да (административная единица в 1920-х), столетней давности.

То, о чем писал Дубовицкий, в советское время замалчивали, поэтому, видимо, никто не торопился с публикацией его воспоминаний. В 1920–1930-е годы слишком много было совершено ошибок и преступлений, за которые тяжелую цену пришлось платить простым людям.

Теперь же благодаря его материалам на примере Акмолинска легче понять, что происходило в те годы по всему Казахстану. Конечно, нужно делать поправку на попытки оправдать действия советской власти, но постепенно к читателю его рукописей приходит осознание истинного положения дел.

Да и в биографии самого Александра Дубовицкого есть один показательный факт. В 1928 году он, заведующий Акмолинским уездным статистическим бюро, решением Акмолинской губернской контрольной комиссии был исключен из Коммунистической партии «за неправильное составление хозфинплана, за перегибы, неучастие в хлебозаготовках, за клеветническое заявление с попыткой скомпрометировать уездных руководителей, прикрывая свою негодную работу».

Рукописи Дубовицкого, хотя и претендуют по форме на литературное произведение, на самом деле являются важным историческим источником, поскольку подкрепляются реальными документами из его личного архива.

Итак, вот что пишет наш автор – участник событий тех лет в своем неопубликованном романе «Впереди времени».

Хозяин уезда

«…Осень 1927 года началась ветрами. Над высохшей степью вставали песчаные бури. Потом полили дожди. Уборка урожая шла трудно. Немало хлеба было оставлено в скирдах, намолоченное зерно где-то оседало, пряталось в тайники. В деревню, в сельские потребительские общест­ва, через которые шла закупка хлеба у населения, везли товары, забивали лавки, обделяли город, но хлеб шел плохо. Росла тревога. Подвоз хлеба с каждым днем уменьшался, цены росли, торговля закрывалась».

Как объясняет Дубовицкий, окрепшее кулачество воспользовалось недородом, решило дать советской власти бой, вызвав в стране голод.

Однако из дальнейшего его рассказа следуют совсем другие выводы. Хлеба действительно не хватало, но власти не собирались снижать планы по его сдаче государству, чем вызвали протесты крестьян и угрозу голода в 1927 году. В последующие годы ситуация только ухудшалась.

В том же 1927-м для обеспечения хлебозаготовок в Акмолинском уезде создали специальную комиссию, в которую включили всех заведующих отделами исполкома и главных специалистов, имеющих какое-либо отношение к сельскому хозяйству. Ее председателем стал Уразалин – новый глава исполкома, временно выдвинутый на этот пост (настоя­щая фамилия по документам – Иралиев).

Начались горячие споры об урожае, о наличии хлеба, о потребности в нем у населения. На этой почве в Акмолинском исполкоме произошел раскол на умеренное и крайнее течения. «Умеренные» пытались повысить нормы потребления на местные нужды, что привело бы к сокращению «свободных излишков», которые должны были поступить по закупу государству. «Умеренных» было большинство, и их поддерживал Уразалин.

«Я хозяин уезда, и я не могу оставить население без хлеба. С меня за это спросят», – заявлял он.

Течение «крайних» возглавил председатель экспертной комиссии Полынин. За этой фамилией, судя по архивным документам, скрывается сам автор.

«Крайние» доказывали, что урожай не так уж плох, что у населения осталось много хлеба с прошлых лет, поэтому местных потребительских нужд не стоит преувеличивать.

«Крестьянин себя никогда не обидит», – отстаивал линию «крайних» Полынин.

Однако этот спор нигде не был записан, верх же одержали «умеренные». Хлебофуражный баланс изменили, и это нигде опять же не получило отражения. Комиссию распустили.

Вслепую

После этого был созван внеочередной съезд уездного комитета партии. Говорили только о хлебе и о том, как его взять у населения. Баланс комиссии был раскритикован и отвергнут. «Умеренные» сделали ловкий ход, отреклись от него – благо на нем не стояло ничьих виз, и это дало возможность облечь его в туманную форму как некое творение учетно-плановых органов.

Дело в том, что в губернии возникло недоверие к властям Акмолинского уезда, наверху посчитали, что уездные власти сознательно занижают показатели урожая.

В уезд поступили грозные директивы. Цифру, которой определялся сбор хлеба волостями, подняли. Но недород оставался недородом. Хлеба было мало.

Нового баланса сколько хлеба сдать⁄оставить составлено не было, указывает Дубовицкий. Действовали вслепую, без ясной цели и перспективы. Возможно, это было на руку местным руководителям, чтобы при необходимости уйти от ответственности, подставить вместо себя других.

Правда, в волостях, из которых состоял Акмолинский уезд, были экспертные комиссии, возглавляе­мые председателями волостных исполкомов. Они на основе своих мнений также делали прогноз урожая, принимали решения. Однако влияние крестьянской стихии, как пишет Дубовицкий, и надвигающийся призрак голода вкупе влияли на объективность оценок. То есть волостные власти просто опасались давать наверх завышенные планы хлебозаготовок, чтобы не быть растерзанными крестьянами.

В это время из Акмолинска уездные партийные работники разъезжались по волостям на хлебозаготовки. Полынина отправили в северо-восточные волости уезда, где хлеба было меньше, а трудностей больше. Но хлеб оттуда пошел и сразу же вывозился в Акмолинск и на ближайшие ссыпные пункты, находившиеся на пути к Щучинску.

Не так было в основных хлебных глубинных волостях Акмолинского уезда, расположенных на плодородных землях по берегам Ишима и Нуры. Села здесь были богаче, кулачество крепче. Хлебозаготовки там провалились, закупленный для государства хлеб не вывозился.

Андрея Полынина отозвали и оставили в Акмолинске. Его обязали составлять расчеты, изыскивать причины, оправдывающие провал хлебозаготовок. Андрей нужен был местному начальству как щит, как громоотвод. Он понял свою незадачливую роль и не проявлял особого рвения. Доклады, которые он составлял, скорее обвиняли, чем оправдывали «умеренных». Тогда руководители стали ему на это осторожно намекать. Спрашивали, где он находится, почему забывает о том, где живет, с кем работает…

Однако время для хлебозаготовок было упущено. План закупок, преподнесенный сверху, не выполнили и наполовину, почти весь закупленный хлеб лежал в глубинных пунктах, в общественных и частных амбарах.

Спасали свои шкуры

«Вот тогда-то перед уездным начальством в ультимативной форме руководством губернии был поставлен вопрос: либо-либо. Теперь уездному начальству приходилось думать не о местных интересах, а о собственной шкуре. Начались экстренные заседания. По волостям отправили уполномоченных выбивать хлеб с крес­тьян. Полынина послали в самые хлебные волости. И права дали неограниченные: «отстранять от занимаемых должностей всех руководителей советско-кооперативных учреждений с преданием суду за бездействие и пассивное отношение к хлебозаготовкам и отгрузке заготовленного хлеба».

Полынин приехал в Киевскую волость. Большое село Киевка раскинулось на берегу Нуры. Здесь было много крупных хозяйств. Мужики как дубы – упрямые, стойкие, скоро не сломишь. В 1921 году во время голода здесь немало советских уполномоченных сломало зубы о крестьянскую силу. Посылали сюда и Полынина – пятым или шестым в подкрепление. Как только прибыл – в тальниках Нуры объявился отряд восставших крес­тьян. «Белая банда», называет их Дубовицкий. Уполномоченные по хлебозаготовкам создали боевой отряд, сели на коней. Дикий, необъезженный конь из байского табуна занес Андрея на крестьянскую засаду, и он едва не погиб. Крестьян все же разгромили, хлеб забрали.

В Киевке Полынин встретил двух своих товарищей по хлебозаготовкам.

– Почему хлеб не отгружаете? Богатые мужики вам известны?

– Знаем.

– Вот с них и начнем.

Горячий нрав Полынина здесь помнили. Потому-то уже на следующий день потянулись по заснеженным дорогам через Акмолинск на Щучье к линии железной дороги обозы, груженные хлебом. На передних санях сидели сельские коммунисты, комсомольцы, рабселькоры (рабочие и сельские корреспонденты советских газет). И так было на многих дорогах. Но чем дальше вверх по Нуре поднимался Андрей, тем труднее становилось забирать хлеб. А тут еще начался март, запахло весной. Возчиков могли отрезать реки, лога. Надо было спешить. И думать.

Так Полынин добрался до Захаровской волости, одной из самых глухих и тяжелых в Акмолинском уезде. Здесь было два центра – официальный в Захаровке, неофициальный, но самый сильный, в селе Самарке. Люди разбогатели на степном приволье, не признавали властей, не давали в Красную армию сыновей, добивались выхода из советского подданства и каждую весну десятками семей уезжали в Америку. В Самарке были склады уездного продовольственного комитета, здесь сосредоточилась главная масса закупленного потребкооперацией хлеба. Однако вывозить его отсюда не собирались.

Спустя два-три часа группа кулаков, отказавшихся вывозить хлеб, была Полыниным арестована и посажена в амбар. У дверей встали комсомольцы с винтовками. Кулакам было дано 24 часа на размышления: либо подводы, либо отправка в город под суд.

По селу от хаты к хате ходили с милиционерами члены сельсовета, брали на учет лошадей, сани, обязывали хозяев выезжать к складам, грузить хлеб.

– Разрешите доложить! Те, что в амбаре, просят, чтоб выпустили. Согласны везти хлеб, – обратился к Полынину милиционер.

– Выпустить!

Пошла погрузка. Подводы с полными мешками отводили на площадь. И тут заморосил дождь. Первый, такой неожиданный и такой ненужный мартовский дождь.

– Кого ждете? – говорит Полынин крестьянам.

– Куда ехать-то? Дождь.

– Это не дождь. Через полчаса его не будет. Трогайте!

Белые стены хат уже посерели от влаги. От подводчиков приходит делегация. Хмурые, смотрят исподлобья.

– Людей, скот хочешь погубить, комиссар? Нельзя ехать, Нура пойдет, отрежет от дороги. Вели разгружать.

– Разгружать никто не будет. Всем оставаться на площади. Накройте хлеб сеном, соломой. А подморозит – повезете».

Комиссар в осаде

«Дождь не переставал. Возчики, кони мокли. Настал вечер. Стемнело. В небе ни малейшего просвета. По окнам стучит мелкая влажная пыль. Помощников своих Полынин распустил по квартирам – нужды в них нет, воевать не с кем. Текло время, дождь не затихал. Андрей через каждые пять, десять минут выходил из хаты, всматривался в серое небо, клял этот непрошенный дождь. На площади было тихо, но тишина эта оказалась обманчива. По улице, прижимаясь к хатам, к Полынину подбежал знакомый ему человек.

– Андрей… убивать тебя идут. В Нуру, говорят, спустим, и конец.

Полынин влетел в избу, закрыл дверь на щеколду и задул свет. Перед окнами лежала площадь. Через нее двигаются к его хате едва заметные в темноте людские тени, одна из них с ружьем. Вскоре они навалились на дверь, стучат.

– Кто там?

– Выйди, комиссар, дело до тебя есть, – приглушенный с хрипотцой голос.

– Что нужно? Говорите!

– Выйди.

Открыть – сейчас же ахнут по черепу ломом или топором, а то и пустят в грудь заряд с волчьей картечью. Полынин вынимает из кобуры наган.

– А ну шагайте к тем, кто вас прислал! – эти слова он хотел произнести спокойно, но голос сам по себе загремел. – И сейчас же вывозите хлеб! К утру чтоб не было в селе ни одной подводы!

В ответ слышит злобное ругательство. На дверь снова навалились. Она издала треск, подалась внутрь. Рука Полынина невольно нажимает на собачку нагана, раздается короткий щелчок курка самовзвода. Он поднимает наган с расчетом стрелять выше голов, ломящихся в дверь. У дверей стоит ружье «Зауэр», в стволе два патрона с крупной дробью. Осаду можно выдержать до утра.

– Отойдите от дверей! Иначе всех перебью! Раз… два…

Отвалились от двери. Спрятались за углы дома. Полынин не побоялся открыть дверь. Никого.

Потом застучали в окно.

– Комиссар! Подводы уходят! Хлеб на снег выкидывают!

Это провокация, расчет на внезапную психическую реакцию, как только подойдет к окну, сейчас же грохнет выстрел.

Полынина тоже подмывает пустить сквозь стекло пулю в голову человека с ружьем.

Те, что были за окном, выжидали. «Хитрый волк, тут его не возьмешь!»

Тени ушли. Но подвод не распускают. Видно, все же не могут решиться.

Стало светлеть. На площади началось движение, говор, ржание коней. Обоз с зерном, втягиваясь в улицу, трогается вниз по Нуре на Акмолинск к начавшим недоедать в городах людям. Полынин спрятал наган. Все, что можно было здесь взять – взято, вывезено…

Однако в Акмолинске говорили о хлебозаготовках по-другому. Хлеба собрали мало, а тот, что собрали, не подвезли к железной дороге. Склады в городе забиты, а в центры страны он не попал. Из губернии ждали строгую партийную комиссию. В этот раз виновным в срыве хлебозаготовок сделали Полынина. «Баланс Вы неправильно составили… Валовый сбор зерна преуменьшили. Незаконно применяли к крестьянам военно-административные меры, производили аресты, сажали людей…», говорили ему на партийной комиссии. Полынина исключили из партии, но затем ему удалось оправдаться. Однако в городе он решил не оставаться, в засушливый 1928 год уезжает из Казахстана».

На этих событиях записи нашего автора заканчиваются. Что было дальше?

Свидетельствуют метрики

Продовольственный кризис 1928–1929 годов привел к очередным насильственным мерам – силовому изъятию скота и хлеба у крестьян.

1929-й – год повсеместного кризиса хлебозаготовок, когда хлеба и скота у крестьян удалось собрать совсем мало, сменяется годами «великого бедствия», ставшего следствием сплошной насильственной коллективизации, седентаризации кочевых и полукочевых казахских хозяйств, политики ликвидации байства и кулачества как класса.

Трагическим итогом этих событий стала сверхвысокая смерт­ность людей в 1932–1933 годах. Стихийный поток голодных беженцев из сельской местности устремился и в Акмолинск. Городской совет не успевал принимать меры по размещению постоянно прибывающих переселенцев, детей и взрослых, которые пополняли армию городских голодающих.

Свидетели сохранили в памяти мрачные воспоминания той поры: «…голодный люд начал стекаться зимой в Акмолинск со всех сторон. И как только весной сошел снег, открылась страшная картина – трупы умерших от голода. С каждым днем трупов на улицах Акмолинска становилось все больше».

Точных данных о количестве погибших в результате голода по городу нет, поскольку, как отмечают исследователи, медицинские учреждения не регистрировали смертность от голода. Однако в Государственном архиве города Астаны, в фонде 594 в делах 112–120 все же сохранились косвенные данные о голоде и его последствиях в Акмолинске.

Как свидетельствуют документы, особенно тяжелой для горожан и беженцев выдалась зима 1933 года. В метрических книгах за январь-февраль 1933 года массово указываются причины смерти акмолинцев и неопознанных, прибывших из сел людей, от истощения и эпидемий – сыпного, брюшного тифа и натуральной оспы.

В ряде случаев одной записью в метрической книге фиксируется смерть нескольких неопознанных человек, зачастую от 6 до 10 в день. В некоторых записях отмечено, что тела были подобраны на городских улицах милицией.

Особо трагичная запись, датированная 22 января 1933 года, – 17 трупов из детских яслей, при этом фамилии умерших детей не указаны.

Такие свидетельства не единичны. От истощения умирали беспризорные дети в детском доме, в Доме колхозников, в яслях. Взрослые и дети умирали на улицах и в своих домах.

Характерно в этой связи постановление городского совета от 12 декабря 1933 года «Об охране строений в городе Акмолинске от расхищений». В нем городские службы обязуют принять решительные меры против разорения и расхищения бесхозных жилых строений на топку печей. Постройки, оставшиеся без хозяев, должны были передаваться государству.

То есть в 1933 году часть городских домов опустела. Хозяева их либо умерли от истощения, либо покинули город, надеясь спастись от голода. Оставшиеся в живых разбирали брошенные дома на дрова, чтобы выжить зимой. Эти трагические страницы истории Акмолинска все еще ждут своих исследователей.