Ради водворения правды

Среди всех русских юрис­тов не отыщешь, пожалуй, более популярного и любимого в народе человека, чем Федор Плевако. Даже Анатолий Кони, личность не менее легендарная, близкий друг едва ли не всех писателей своего времени и защитник осужденных революционеров, – даже он не мог похвастаться той народной любовью, которой было окружено имя Плевако.

И в этом нет ровным счетом ничего удивительного. Народный заступник, человек высоких моральных качеств, отдающий всего себя делу, которому он служит, в глазах простых людей всегда приобретает героические черты. Однако биографиям таких героев, «до вершин вознесшихся не вдруг», присуще одно досадное для последующих исследователей свойство – они крайне быстро начинают обрастать всевозможными байками, анекдотами, слухами и сплетнями, превращающими жизнь реального человека в сборник мифов и легенд.

Плевако, по словам известного российского адвоката Генри Резника, в представлении потомков стал этаким профессиональным Насреддином. И с этим утверждением сложно не согласиться, ведь все сохранившиеся и циркулирующие в среде юристов по сей день легенды о Плевако построены по одной схеме с заранее заданными элементами: глуповатый, но желчно обозленный на всю адвокатуру прокурор, еще более глупый судья, по-детски наивные присяжные и сам оратор-адвокат, взявший на себя роль Цицерона и одурачивающий всю вышеописанную компанию своими сладкими речами.

В итоге фразы про снятые туфли, мозеровские часы или чайник за 30 копеек, кражи которого не выдержит Россия, стали среди юристов притчей во языцех, синонимами красноречия и остроумия. Но вот вникать в правовую суть выступлений Плевако сегодняшние продолжатели его дела почему-то не спешат, видя в славном предшественнике всего лишь мастера вводить присяжных в состояние гипноза и разговаривать афоризмами. Умения эти, быть может, и полезны, но только в том случае, когда адвокат рассчитывает на легкий успех и стремится «при помощи эмоционального воздействия на присяжных заседателей добиться желаемого результата». В случае же с Плевако мы должны говорить не об очередном любителе словесного дурмана, а о первоклассном специалисте с довольно своеобразными, но крайне действенными формами защиты и обвинения.

Его мать была из казахского рода

«Скуластое, угловатое лицо калмыцкого типа с широко расставленными глазами, с непослушными прядями длинных темных волос могло бы назваться безобразным, если бы его не освещала внутренняя красота, сквозившая то в общем одушевленном выражении, то в доброй, львиной улыбке, то в огне и блеске говорящих глаз» – так своего коллегу описывал Анатолий Кони в очерке «Князь А. И. Урусов и Ф. Н. Плевако». И хотя очерк этот является бесценным мемуарным свидетельством, с исследователями жизни выдающегося адвоката он сыграл злую шутку. Дело в том, что дореволюционные историки восприняли слова Кони слишком буквально и объявили Плевако калмыком, но по какой-то причине не учли тот довольно известный факт, что калмыками в европейской части России тогда называли едва ли не всех кочевников, как делал это, например, Пушкин, создавший обобщенный образ «друга степей».

В настоящее время мы можем говорить о том, что вопрос о происхождении Плевако по существу снят. Историк Василий Смолярчук, опубликовавший в 1989 году книгу «Адвокат Федор Плевако», обнаружил воспоминания матери знаменитого юриста: «Жили мы в степи, недалеко от Троицка, в войлочной кибитке. Жили очень богато, кибитка была в коврах, я спала, как и старшие, под меховыми одеялами и на меховых подстилках. На стенах висели сабли, ружья и богатые одежды, и на себе я помню наряды и монеты». Разысканные материалы позволили Смолярчуку подтвердить ранее высказанную версию о том, что мать Плевако была представительницей одного из казахских племен. Однако он сделал весьма существенную оговорку, назвав ее крепостной. Как это понимать? Девочка из богатой семьи – и вдруг крепостная?

Однако Смолярчук не ошибся. На основе обнаруженных данных он установил, что однажды, когда на аул напали «чужие всадники», девочка выпала из кибитки и была вынуждена две ночи прятаться в камышах, после чего вышла к Троицку, где ее встретила и приютила кухарка управляющего местной таможней. Так девочка стала жить вмес­те с дворней, которая, как известно, набиралась из «отозванных от земли» крепостных крестьян.

Более поздние исследования позволили окончательно сорвать с родословной Федора Никифоровича завесу тайны. Основываясь на трудах Василия Радлова, ученые установили, что мать Плевако принадлежала к роду карабалык племени кыпчак. Более того, костанайские историки высказали предположение, что при рождении девочке дали имя Ульмесек (саму себя она называла Ульмес) и что отцом ее был известный в тех краях батыр Алдар. Это позволило по-новому взглянуть на воспоминания самого Плевако, из которых можно узнать, что брак его родителей «не был узаконен, и дети записывались как «рожденные от установившейся связи от троицкой мещанки Екатерины Степановой, девицы». По мнению отечественных историков, имя девочка сменила после того, как ее крестили по православному обычаю.

Вполне вероятно, что именно межнациональный брак родителей и пережитые в детстве невзгоды – незаконнорожденные дети тогда были лишены многих прав – в конечном итоге сделали Плевако страстным защитником прав всех народов, населявших Российскую империю. Его гуманизм ярко проявился в деле Горнштейна, обвиняемого в поджоге своего лесного склада с целью получить страховое возмещение. По словам самого Плевако, для обвинения решающей оказалась одна-единственная «улика» – происхождение подсудимого.

«Страна наша – страна разноплеменная. Не все национальности в ней, к сожалению, пользуются равноправием... В жизни мы часто грешим легким суждением. Но когда вы делаетесь судьями, вы должны высоко поднять голову над всеми предрассудками, над всеми предвзятыми мнениями! Ведь когда правосудие будет национальным, лучше не жить человеку на свете. Ведь правосудие – это последнее прибежище человека, последняя его защита», – обратился Федор Никифорович к участникам процесса в надежде огородить Горнштейна от предосудительных, дискриминационных суждений. Отметив, что «действие над собственным имуществом подлежит наказанию только в том случае, если затрагивает одновременно интересы других лиц», Плевако убедительно доказал: поджигать свой же склад ради страховых выплат подсудимому не было никакой нужды, и тем самым добился его полного оправдания.

Были и легенды

Стоит ли удивляться тому, что подобные процессы становились почвой для разного рода баек? Вряд ли. Интересно другое: как защитник Плевако проиграл по меньшей мере четыре дела, как обвинитель – ни одного. Свой счет крупных побед он открыл после участия в резонансном процессе над игуменьей Митрофанией, уличенной в подделке ценных бумаг и пытающейся оправдаться тем, что не знала о преступности совершенных ею деяний. Линия защиты, прямо скажем, невыигрышная, а потому Плевако хватило одного весомого аргумента, чтобы разрушить ее: «Верим, что многое, что написано в книгах закона, вам неведомо. Но ведь в этом же законе есть и такие правила, что которые давным-давно приняты человечеством как основы нравственного и правового порядка. С вершины дымящегося Синая сказано человечеству: «Не укради...» Вы не могли не знать этого, а что вы творите? Вы обираете до нищеты прибегнувших к вашей помощи». Отметим, что в словах обвинителя нет ни намека на трюкачество с целью привлечь присяжных на свою сторону. Плевако лишь образно проиллюстрировал тезис, который современные юристы формулируют следующим образом: заблуждение лица о непреступности деяния, в то время как оно запрещено уголовным законом, не освобождает от уголовной ответственности.

И все-таки речи Плевако-обвинителя не перешли в разряд легенд. Почему так случилось, можно лишь догадываться. Видимо, для простого человека образ справедливого адвоката, который берется за дело исходя из собственных убеждений, а не из потенциальной выгоды, был дороже, чем образ сурового обвинителя, какими бы благими намерениями он ни руководствовался.

Как уже отмечалось, правовая суть тех выступлений Плевако, что продолжают свою жизнь в виде легенд об искусстве защитника одурачивать присяжных, остается в стороне. Даже в профильных университетах эти легенды чаще всего преподносятся как иллюстрация того, что адвокат может выстроить линию защиты, уцепившись за один-единственный факт, то есть, говоря простым языком, умеет вовремя приспособиться и залиться соловьем. Так ли обстоят дела на самом деле? Разумеется, нет. Но чтобы окончательно в этом убедиться, разберем несколько примеров.

История об украденном чайнике наиболее известна в пересказе знаменитого русского писателя Викентия Вересаева. В своих «Невыдуманных рассказах о прошлом» он поведал читателям о том, как старушка, почетная потомственная гражданка, украла чайник стоимостью 30 копеек. Дело рассматривал суд присяжных, и защитником «по наряду ли или так, по прихоти» выступил Плевако. Прокурор решил нанести упреждающий удар и сам перечислил все те доводы, которыми адвокат мог бы оправдать свою подзащитную. Суть его выступления свелась к следующему: да, перед нами бедная старушка, да, кража незначительна, но «все наше граж­данское благоустройство держится на собственности, если мы позволим людям потрясать ее, то страна погибнет». Затем настал черед Плевако. Речь его была короткой: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно».

Может показаться, что Плевако лишь зацепился за фразу прокурора и решил обратить ее против него самого. Но это лишь на первый взгляд. Чтобы лучше понять подлинный смысл иронии адвоката и соотнести его с сегодняшним днем, обратимся к п. 4 ст. 10 Уголовного кодекса Республики Казахстан, который гласит: «Не является уголовным правонарушением действие или бездействие, хотя формально и содержащее признаки какого-либо деяния, предус­мотренного особенной частью настоящего кодекса, но в силу малозначительности не представляющее общественной опасности». Плевако прекрасно знал, что общественная опасность является неотъемлемым свойством преступления, а потому умело парировал попытку прокурора представить дело так, будто кража старого чайника обладает такой опасностью. Старушку оправдали.

Не менее интересна и та история, которую принято называть «15 лет несправедливых попреков». Суть ее такова: Плевако защищал мужчину, обвиняемого в убийстве своей жены. Когда пришла пора выступать защитнику, он поднялся и несколько раз повторил одну-единственную фразу: «Господа присяжные заседатели!» Естественно, что присутствовавшие усмотрели в поведении адвоката неприкрытую издевку и разразились возмущениями. «Ну вот, господа, – ответил Плевако, – вы не выдержали и 15 минут моего эксперимента. А каково было этому несчастному мужику слушать 15 лет несправедливые попреки?» Подсудимого оправдали.

Как уже можно понять, дело здесь не только в эмоциональном воздействии на присяжных. Все куда глубже. В судебной практике Российской империи того времени под аффектогенной, или, как ее еще называли, психотравмирующей ситуацией понимались обстоятельства, непосредственно предшествующие совершению преступления. Плевако придерживался совершенно иной точки зрения. Он полагал, что аффективная вспышка может стать результатом длительного, продолжающегося неделями и месяцами воздействия на психику подсудимого, тогда как непосредственный повод такой вспышки зачастую является малозначительным, выполняя роль последней капли. Аффект подобного рода впоследствии получит название кумулятивного. В приведенной выше истории Плевако смог не только отстоять судьбу подсудимого, но и доказать на примере ошибочность узкого понимания психотравмирующей ситуации.

Достаточно взглянуть на эти истории с правовой точки зрения, чтобы понять, насколько далеким от истины было представление о Плевако как о «мастере ловких адвокатских трюков, остроумных выходок, неожиданно приходивших ему в голову и нередко спасавших клиентов от грозившей кары». Да, он прак­тически никогда не готовил свои речи заранее, записывая их лишь в том случае, если за этим к нему обращались журналисты и издатели, но разве это дает сколь-либо весомое основание говорить, будто мы имеем дело не с профессиональным юристом, а с упражняющимся в остроумии балагуром? Свою точку зрения мы ясно обозначили еще в начале статьи: нет, не дает и давать не может. Напротив, ораторский талант Плевако не заменял ему обширных познаний в юриспруденции, а подкреплял их, поз­воляя облекать тяжеловесные правовые термины в образную и доступную форму.

В этом году телеканал НТВ обе­щает порадовать своих зрителей сериалом «Плевако» с Сергеем Безруковым в главной роли. Его историческим фоном станет эпоха «великих реформ» Александра II, а сюжет завяжется вокруг нашумевшего дела 18-летней дворянки Прасковьи Качки, убившей своего бывшего возлюбленного Бронислава Байрашевского. И хотя сказать что-то более конкретное мы пока не можем, сам факт создания подобного сериала не может не радовать. Очень хочется верить, что его создатели отойдут от набившего оскомину образа «московского златоуста» и воссоздадут на экране личность человека, для которого жизненным кредо были слова Владимира Мономаха: «Делающий правду блюдет Отечество свое!»