Сергей Дворцевой: «Не пытайтесь повторить то, что делаю я!»

Единственный среди стран постсоветского пространства триумфатор Каннского кинофес­тиваля родился в Шымкенте и поддерживает тесную связь с городом, в котором живут его мама, родственники и друзья. Об этом знают многие. Гораздо меньше известно, как Сергей Дворцевой оказался в кинематографе. Нынешнее лето Сергей Владимирович по семейным обстоятельствам проводит на малой родине, и мы расспросили его, как он стал режиссером.

Только футбол!

Я был обычным подростком, никогда даже не мог представить, что сам буду фильмы делать. В то время у всех было убеждение: попасть в кино без блата, без денег, без знакомств – невозможно. Для этого ты должен быть либо сыном, либо родственником какого-нибудь кинодеятеля. У меня такого не было. Мои родители – инженеры-картографы-геодезисты. Никто у нас искусством не занимался.

С детства увлекался футболом, учился в специальной спортивной школе. Буквально бредил футболом, чуть ли не спал с мячом. Делал вырезки из газет, подклеивал в тетрадь, целая стена в комнате была отведена моему увлечению. Учился в школе хорошо, без троек, хотя все время был в футболе – двухразовые ежедневные тренировки предполагали плотный график.

Я был не просто фанат, сам хотел стать профессиональным футболистом. И все складывалось наилучшим образом: в 17 лет меня пригласили в коман­ду мастеров – в экибас­тузский «Угольщик». Все шло к тому, что я стану спортсменом.

Хотя я не зацикливался только на футболе, как это часто случается. Много читал. Это у меня от мамы. Она увлекалась литературой, собирала домашнюю библиотеку. Тогда любая новая книга становилась событием, ее доставали, чтобы прочесть. Я не ложился спать, пока не прочитаю от корки до корки. Был активным читателем библиотеки имени Пушкина. Но никогда не интересовался театром, кино, не считая походы в кинотеатр «Родина» или «Казахстан», где смотрел фильмы, выходившие на широкий экран.

После школы я с двоюродным братом поехал поступать в авиационное училище. Он провалил экзамены, а я поступил, хотя никакого желания учиться там не было, ехал просто за компанию. В итоге стал курсантом Криворожского авиационного училища.

Дисциплина была, как в армии: стрижка под ноль, форма, казарменное положение. Все годы учебы играл в футбол, но уже не на том уровне, что раньше. В силу наивности, думал: ну, какая разница, окончу училище, получу профессию и снова вернусь в футбол. Оказалось, что в жизни ты теряешь то, чем перестаешь интенсивно заниматься. Я утратил навыки, получил травму, и в какой-то момент понял, что в футбол буду играть на любительском уровне.

Интересная профессия

На работу пришел в Шымкентский авиационный отряд. Как авиационный инженер отвечал за навигационное и радиоборудование. Со временем даже стал небольшим начальником, карьера складывалась вполне нормально. Но мне всегда было немножко скучновато. Знал все наперед: через 5 лет получу очередное повышение по службе, через 10 лет стану тем-то... Такая предсказуемость давила. Не знаю, может, у человека есть какой-то внут­ренний двигатель, какой-то огонь, который не дает ему успокоенности?

Работа особо не увлекала, ведь самолет – это железо, оборудование. Ты его знаешь и – все. Нет неразрешимых задач, которые бы поставили в тупик. Есть свои сложности, но на то и книги, по которым находишь неисправность, ремонтируешь, проверяешь и – дело сделано.

Как-то после работы за ужином я развернул областную газету «Южный Казахстан» и обратил внимание на заметку под названием «Интересная профессия». В ней сообщалось о наборе в мастерскую документального кино «Казахфильма». Учиться предстояло в Москве. Желающим стать режиссером предлагали сдать свои фотоработы или сочинения.

Я писал сочинения только в школе, не считая короткие зарисовки о себе, своих друзьях по училищу. Но это была совершенная ерунда, все мимолетно и несерьезно. Для внутреннего пользования.

Когда осознал, что профессио­нальным футболистом уже не стать, подумывал о спортивной журналистике. И даже написал письмо главному редактору газеты «Футбол – Хоккей» Льву Филатову, известному московскому журналисту. И вдруг, представляете, я получаю письмо на фирменном бланке, отпечатанное на машинке, в специальном конверте. Корифей и очень важный человек посчитал нужным мне ответить?! Это сильно поразило.

Он писал, что футбол – та же жизнь, в нем действуют те же закономерности. И чтобы заниматься спортивной журналистикой, надо отталкиваться от жизни, советовал изучать жизнь. Очень умное письмо. Но меня больше впечатлило не содержание, а сам факт, что он ответил. Я настолько проникся этим, что сейчас, когда ко мне, к примеру, обращаются студенты, всегда выслушиваю и тоже стараюсь помочь. Такой вот урок он мне преподнес…

Зацепило меня за живое и объявление в газете о наборе на курсы режиссеров. Я тут же сел и написал парочку сочинений о своей бабушке. Она не имела даже образования, но была очень мудрой по жизни. И отослал свои опусы. На удачу, ни на что особо не рассчитывая. И даже забыл об этом.

Через месяц пришла телеграмма. В ней сообщалось, что прошел первый тур, и приглашают на второй в Алматы. Даже не сразу понял, кому это адресовано. Особо не стал распространяться, показал телеграмму только маме. Через пару дней «зайцем», в авиационной форме, полетел в Алматы на
«АН-24», экипаж посадил меня без билета.

Второй этап экзаменов уже был серьезным, присутствовали лучшие режиссеры «Казах­фильма». Они и сейчас все на виду – Серик Апрымов, Сергей Азимов, Досжан Амирбаев. Мне задавали вопросы, я отвечал. И прошел в следующий тур.

В Москву!

Все как-то лихо закрутилось – и вот я уже в Москве. Из Казахстана нас привезли полсотни человек, уже там отобрали пятерых для учебы на отделении режиссуры неигрового кино ВКСР (Высшие курсы сценарис­тов и режиссеров) – в хозрасчетной мастерской Гуревича и Зеликина.

Там снова собеседование, надо было написать сценарий документального фильма. Стоит ли говорить, что о документалистике на тот момент не знал вообще ничего. Решил описать один день из своей жизни в гостинице, где поселился. Что-то типа хостела – в комнате человек десять. Не зная законов жанра, написал, как чувствовал.

Этот этап тоже проскочил. Потом было собеседование, сидели известные московские преподаватели. Неожиданно для себя прошел и этот тур. Когда спросили, какие я смотрел документальные фильмы, тут же назвал фильм московского документалиста Алексея Ханютина, который посмотрел по телевизору накануне. Других просто не знал. Еще перед этим купил книжку об итальянском неореализме, из которой почерп­нул какие-то имена – Феллини, Росселлини... Что-то говорил экзаменаторам об искусстве, отвечая на вопросы.

Не знаю, чем их зацепил, для меня это загадка. Уже потом я говорил об этом со своими учителями, высказав предположение, что они решили поставить на мне эксперимент, зачислив на курсы человека, не имеющего ни малейшего представления о том, чем собирается заниматься. Я ведь о кино на тот момент не знал ничего, как чистый лист бумаги. Если бы я преподавал, точно такого студента себе не взял.

Среди нас были подготовленные грамотные люди. Стоя в коридоре перед дверью экзаменаторской, они обсуждали фильм Тарковского, говоря о каких-то склейках на таких-то минутах. Слушал их, разинув рот. Господи, думал, что я делаю среди этих прекрасных людей, они все знают!

Когда сказали, что поступил, у меня была мысль дать задний ход, уступив дорогу этим ребятам. Даже слегка перепугался, что меня приняли. Когда дома сообщил своим друзьям по футболу, что уезжаю в Москву учиться снимать кино, все говорили: брось эту ерунду, кому ты там нужен, у тебя вон только ребенок родился. Жена сначала не понимала, что происходит, откуда вообще взялось желание стать режиссером? Мама тоже сильно удивилась, но не отговаривала.

Коллеги уговаривали остаться. Дескать, ты же хорошо идешь по карьерной лестнице, что тебе еще надо? Даже предлагали сохранить рабочее место, пока я не вернусь из Москвы.

У меня же была какая-то внут­ренняя уверенность, сидевшая где-то глубоко, что все получится, хотя вроде я и сомневался...

Счастье, как оно есть

Я приехал учиться в Москву в 29 лет. Обычно люди к этому времени уже снимают по несколько фильмов. Ни о чем это не говорит. Просто человек действительно не знает, что его ждет завтра. Я в это верю. Жизненный опыт подсказывает: может произойти все, что угодно. И совершенно неожиданно.

Очередным испытанием стал развал Союза. Началась неразбериха, Казахстан перестал платить за нашу учебу. Думаю, на «Казахфильме» просто забыли о нас. Меня оставила в Москве директор наших Высших режиссерских курсов Людмила Голубкина. И я даже догадываюсь почему.

Учеба в Москве проходила в удивительной атмосфере, вольной, что ли. В отличие от Новосибирского электротехнического института, где я учился на заочном отделении радиотехнического факультета. Спрос был очень жестким: никаких поблажек и снисхождения. Должен ходить на лекции, нельзя с кем-то договориться, чтобы тебе поставили оценку. Только знания. Пройти через подобное горнило снова я не хотел, полагая, что с меня хватит такого школярства.

И вдруг оказалось, что в Моск­ве на лекции можно ходить, а можно и не ходить, лишь бы зачеты сдал. К нам приходили западные и отечественные режиссеры, музыканты, композиторы, религиозные деятели. Для меня, приехавшего из Чимкента, это было сродни блаженству. Я общался с чрезвычайно интерес­ными людьми. Они говорили об очень важных вещах, я слушал и пытался все впитывать. Господи, какое счастье оказаться в такой среде! Ходил на все лекции, был прилежным студентом, и это, без сомнения, оценила Голубкина. Но я не пропускал занятия не потому, что чего-то боялся – мне было интересно!

Допустим, был предмет – работа с актерами. Мы учились на документальном отделении, и многие считали, что эти знания не пригодятся. А я ходил. Преподавал режиссер Евгений Ташков, снявший сериалы «Адъютант его превосходительства», «Майор Вихрь», комедию «Приходите завтра». Как такого не послушать?

Если сегодня попытаться найти ответ на вопрос, как обычный чимкентский парень оказался в кинематографе, лично я его не нахожу. Абсолютно. Вот здесь начинаешь верить в судьбу, в какие-то мистические вещи. Потому что как это может быть – вдруг, ниоткуда? Я действительно был ниоткуда. Не потому что Чимкент – маленький город, а потому что я слишком далек от кинематографа. Никогда не ходил в театр, не занимался в кружке, не знал кино... И почему-то проскочил в какую-то узкую щелку.

Моя первая работа после окончания курсов – документальный фильм «Счастье» – получила огромное количество наград на международных фестивалях, в том числе Гран-при. Этот короткометражный фильм о семье чабанов я снимал в середине 90-х годов в Сузакском районе. Быстро понял, о чем хочу рассказывать. И четко осознал, как хочу делать фильмы, что мне интересно, а чего совершенно не буду касаться.

Это тоже удивительно, потому что обычно люди долго не могут найти свой почерк, свой стиль. А я никогда не думал ни о каком стиле. Знаю, что если не любишь то, что делаешь, людей, которых снимаешь, ты просто не сможешь хорошо сделать работу. Это будет как бы профессионально, но не экстраординарно. Возможно, сказалось, что я имел жизненный опыт, оторванный от кино.

У меня есть приятель-сценарист, который принципиально не ездит в метро. Но если не ездишь в метро, то не видишь людей. Я очень люблю метро. И я жил обычной жизнью. Может, это знание жизни мне сейчас помогает?..

Моя судьба – неожиданно сос­тоявшаяся. Считаю, что никто не знает, что ждет его завтра, независимо от того, сколько человеку лет.

Ощущение Колумба

В душе я остался таким же обычным человеком, как и был. Ничего специального не делал, чтобы прославиться, не предпринимал никаких экстраординарных мер.

Да, работал тяжело, это правда. Часто попадал в жесткие ситуации. Но никогда сильно не стремился попасть на вершину. А талант – это такая штука… Убежден, он, безусловно, должен быть. Режиссуре трудно научить. Я имею в виду не обыч­ную режиссуру, для этого есть технологии. А вот научить чему-то большему – вряд ли возможно. Это вещи подсознательные, интуитивные. Хороший режиссер – набор определенных качеств. Их с десяток, и они трудно сочетаются в одном человеке, поэтому сильных режиссеров мало.

Бывает, что у человека есть талант, но он не может долго работать, не доводит до ума начатое. Или есть трудолюбие, но нет интуиции, подсознательного ощущения. Я Самал Еслямову интуитивно почувствовал, выбрав в 19 лет для съемок в «Тюльпане», когда она только окончила колледж в Петропавловске. Мне тогда никто не верил, что из нее получится очень хорошая актриса, даже отговаривали работать с ней.

Необходимо сочетание многих качеств, и, когда они сходятся в одном человеке, тогда рож­дается настоящий режиссер, а не просто ремесленник… Как во мне все это срослось, сам не знаю. Просто так получилось. Но самое главное, что с самого первого этапа была абсолютная уверенность во всем. Знал, что закончу любой фильм, который начинаю. Что он будет хороший, даже отличный.

«Тюльпан» снимал 4 года. Продюсеры говорили: остановись, хватит, мы запрещаем тебе продолжать. Я снимал на свой страх и риск. Были очень сложные съемки в Бетпакдале, жара за 50 градусов. Но меня ни на один день не покидала уверенность, что все закончится хорошо. Откуда она? Не знаю! Это тоже одна из составляющих хорошего режиссера.

Внутри должен быть какой-то огонь, который не гаснет. Режиссер – это все равно что Колумб, который набирает коман­ду и указывает, куда плыть. Ты можешь сам точно не знать направление движения, но обязан верить абсолютно. Тогда люди видят, что ты знаешь, куда ведешь. Вот эта вера, ощущение Колумба, должно быть у режиссера всегда, иначе люди не поверят тебе. И если потом окажется, что ты планировал один фильм, а получился совсем другой, тем не менее твой огонь вел тебя до последнего…

Ощущение Колумба внутри – природная вещь. Его никак не воспитаешь. Есть люди, очень сильные сами по себе, но у них не хватает духа. А можно быть не таким сильным внешне, но иметь дух. Откуда у меня это? Не знаю. Может, из спорта. Или сочетание каких-то качеств, полученных от папы с мамой. Однозначно: меня это ведет и помогает.

Картину «Айка» мы вообще снимали 6 лет. Но я был уверен – все получится. И Самал всегда говорил, что у нее будет суперроль, которая выведет ее на вершину мирового кинематографа. Как женщине, ей пришлось физически тяжело на съемках. Самал – сильный человек, хотя были моменты, когда она и плакала, и ругала меня. Все-таки зима, холод в Москве, а у нее сапожки на тоненькой подошве, грим надо постоянно делать на морозе…

Без волшебства – никак

Меня часто спрашивают, почему всегда снимаю о Казах­стане, либо в моих фильмах казахстанские актеры? Не в этом ли секрет успеха? Стараюсь не заниматься просчетом и самоанализом. Хотя многие это делают, пытаясь просчитать успех, повторить успех. Для режиссера это опасно: чем больше ты думаешь об этом, тем больше двигаешься к схеме, тем дальше уходишь от самого главного – от спонтанности.

Все фильмы, которые я смот­рю, делю на те, в которых есть какое-то волшебство и где его нет. Сделать полнометражный художественный фильм – тяжелый труд. Но в то же время знаю, что есть режиссеры-волшебники. Точно так же в литературе, музыке. Читаешь Чехова и не понимаешь, как автор в нес­кольких фразах создал образ, который стоит живой у тебя перед глазами. И в кино порой смотришь и не понимаешь, как это сделано. Как бы за гранью человеческих возможностей, там есть какое-то чудо.

Так вот, занимаясь само­анализом, пытаясь просчитать успех, я очень боюсь выскочить в чистые ремесленники, потерять волшебство, которое, как говорят люди, в моих фильмах есть.

Что, где и как снимать, какую тему взять – для меня это очень хрупкий сосуд. Знаете, когда человек дышит, его дыхание непроизвольно, все происходит автоматически. Но как только начинаешь думать про дыхание, сразу сбиваешься. Дыхание перестает быть рефлекторным: сознательно продлеваешь вдох, делаешь глубже выдох. И все – это уже не твое дыхание, оно как бы от головы.

Боюсь начать снимать фильмы только от головы. Голова нужна, но должны быть серд­це, душа, которую невозможно просчитать. Поэтому, когда делаю фильмы в Казахстане или о Казахстане, это говорит только о том, что это моя жизнь. Для меня это важно – детство, юность, все, что я впитал. Это мой багаж, все привязано к Казахстану.

Что будет дальше, не знаю, потому что буду идти только от себя. У меня были разные варианты развития карьеры. После «Тюльпана» приглашали в Америку, в Голливуд. Предлагали выбор из 12 сценариев, я от всех отказался. Понимал, что это будет не тот фильм, который я хочу, а тот, который они хотят. А я не делаю то, что мне неинтересно.

Понимаю, что нахожусь в какой-то привилегированной ситуации, хотя мне точно так же надо жить, зарабатывать деньги, у меня семья, дети, а Москва – дорогой город. Но пока складывается так, что я делаю то, что хочу сам. И, наверное, поэтому получается. Когда душа твоя хочет, ты это любишь, это твоя тема, твои герои, тогда ты выложишься без остатка. А если делать от того, что кто-то сказал, а тебе это неинтересно, ради зарплаты, хотя она, конечно же, нужна, и я никого не осуждаю. Просто у каждого своя жизнь и свои взаимо­отношения с творчеством, с самореализацией.

У меня сложная судьба. Хотя, учитывая, что два моих фильма стали лауреатами Каннского фестиваля, а таких режиссеров в мире единицы, кому-то может показаться, что я баловень судьбы. Какой за этим успехом стоит труд, знает моя команда. Когда мы работали над «Айкой», за месяц перед Каннами я спал два часа в сутки, ходил, как зомби, мог уснуть прямо на интервью. Это был тяжелый, но сладостный труд, а отнюдь не легкая прогулка.

Когда встречаюсь со студентами, и они спрашивают формулу моего успеха, я им говорю: «Не пытайтесь повторить то, что я делаю!» Вы можете сломаться, набить кучу шишек, я бывал в разных, очень не прос­тых, даже жестких ситуациях. Но это моя дорога, я не хочу ни под кого подстраиваться, быть похожим на того или иного режиссера. Это – я, и тем, собственно, интересен. Если стану другим – буду не интересен. Да, я с какими-то своими вывихами, со своими странностями, но это и есть искусство – непредсказуемо, индивидуально, интересно. Иначе давно бы писали компьютерные программы и с их помощью делали фильмы.