Сергей Погосян: Казахстан – моя единственная Родина

Популярному казахстанскому актеру театра и кино Сергею Погосяну исполнилось 50. Так, по крайней мере, сообщил Интернет.

Двойной юбилей

Последние годы он больше работает за пределами страны, но сейчас артист дома, в родном Алматы, где и принимает поздравления по поводу очередной круглой даты, которая, как выяснилось, не совсем настоящая.

– С этим юбилеем из-за такой солидной организации, как Википедия, произошла интересная ошибка – там написали, что я родился в 1972 году, хотя на самом деле – годом раньше, – сообщил Сергей. – Но я не стал никого разочаровывать – пусть будет два юбилея, хотя мне в этом году исполнился 51. Теперь у меня как в том анекдоте – 38 шесть лет подряд.

…Сергей Погосян – коренной алматинец. Семья его отца была депортирована в Казахстан в печально знаменитые 30-е годы прошлого века.

– Хотя юридически наша семья таковой и является, но как-то даже неловко называться репрессированными или депортированными, – рассказывает актер. – Да, моим деду и бабке было трудно – их выгрузили из скотных вагонов фактически в голую степь, но отцу было всего пять лет, когда он попал в Казахстан, и он всегда чувствовал себя здесь уютно. Он работал сначала в совхозе под Алма-Атой, потом поступил в техникум, в институт, окончил Тимирязевскую академию в Москве и опять вернулся сюда, чтобы преподавать в альма-матер – сельхозинституте. Поэтому моя судьба после окончания школы была определена сразу – экономический факультет Алматинского СХИ. Был период, когда я распределял удобрения и принимал готовые отчеты в такой организации, как «Казсельхозхимия», но в целом сельское хозяйство должно быть благодарно мне за то, что я там не работаю. Это совершенно не мое.

Дорога в театр

– А как Вы попали в театр?

– Один мой друг учился в молодежной студии у удивительной актрисы – Алены Скрипко. Я как-то пришел вместе с ним на ее спектакль, будучи уже студентом сельхозинститута и работником сельского хозяйства. Потом мы встретились с ней в компании, где она всем молодым людям уделяла немножко внимания. Внимание Алены Алексеевны минут на 15 остановилось и на мне тоже: «Вас, кажется, Сережей зовут? Ну как вам спектакль?».

Я сказал, что людям сейчас не до театров и что будущее за экономикой. А потом стал ее поучать: я бы в этом месте вот так сыграл, а здесь бы сделал бы вот это, финал спектакля, мне кажется, должен закончиться не так, а вот так.

Она все выслушала, а потом сказала фразу, которая перевернула всю мою жизнь: «Молодой человек, дайте ладонь, я вам погадаю. Я вижу у вас две жизни. В одной вы будете ханжой, заставите свою жену носить паранджу. В театрах, на ваш взгляд, работают только женщины легкого поведения, мужчины – то же самое, а все спектакли – полная ерунда. А все это произойдет потому, что в вас очень глубоко будет сидеть зависть к тем людям, которые стали актерами. Но у вас есть и другой путь: если вы будете работать в театре, то не только всего добьетесь – будете более счастливы, чем сейчас. Я веду молодежную студию, приходите».

Я, конечно же, пришел и, естественно, увлекся театром. Чтобы играть в спектаклях и бывать на репетиции, сбегал с лекций. А папе, который преподавал в том же институте, где я учился, разумеется, все докладывали.

«Почему тебя не было на лекции по политэкономии? Представляешь, как мне было стыдно, когда коллеги жаловались на тебя: «Размик Захарович, ваш сын опять прогуливает», – начинал проводить со мной воспитательную работу отец.

– Я играл Петушка в детском спектакле «Теремок».

– Кого?! И ради этого Петушка ты сбежал с лекции?! Ладно, если бы водку пил или с девушками любовь крутил, но бегать играть в спектаклях?!

«Сынок, что ты хочешь получить в подарок?» – спросил он, когда закончился мой срок пребывания в сельхозинституте и я принес ему диплом.

Мой восточно-азиатский менталитет не позволял мне ослушаться отца, и я взмолился: «Папа, можно я пойду в театр?».

«Видимо, жизнь тебя ничему не научила, – вздохнул он обреченно. – Ну, иди-иди».

И я сдал документы в театрально-художественный институт (сейчас – КазНАИ им. Жургенова. – Авт.). А потом Рубен Андриасян, один из моих педагогов, взял меня в театр имени Лермонтова. Я довольно легко влился в труппу, потому что был знаком практически со всеми актерами. Они подрабатывали в театре «Бенефис», где работал и я. Потом этот театр уехал в Россию. Был в моей жизни еще и «Другой театр». Он тоже уехал туда же. Я же все время оставался здесь, потому что чутье мне подсказывало, что почва на родине благодатнее, и что скоро у меня все получится.

К тому времени, когда я окончил институт, актеры получали три тысячи тенге, а у меня жена вот-вот должна была родить. И я решил, что пока мне нужно пойти туда, где больше платят, и пошел дворником в развлекательный центр «Алтын Алма», где платили пять тысяч.

Меня поставили на пищевые отходы. Забрасываю их лопатой в помойную машину и думаю: «Погосян, у тебя два высших образования, ты театральный институт окончил с красным дипломом. Что ты здесь делаешь?! Беги отсюда». И я ушел, не получив вожделенные пять тысяч тенге. Пусть, думаю, денег будет меньше, зато попаду в театр.

И как-то так получалось, что я всех на всех спектаклях подменял. «Серега, пойдешь туда?» Как пионер, бодро отвечал: «Пойду». При этом никогда не спрашивал о деньгах. Почему все-таки стал театральным актером? Ведь вообще-то не думал об этом никогда, но зато я, заика от рождения, всегда мечтал красиво говорить. Я заслушивался, когда говорил Ираклий Андронников, когда Олег Табаков читал «Конька-Горбунка», когда видел Хазанова, Райкина… «Господи, неужели можно так владеть словом?» – думал я в те моменты, когда от их декламации по спине начинал пробегать холодок. Или наши «старики» Юрий Борисович Померанцев, Лия Владимировна Нэльская... Они не напрягаясь, не прыгая по сцене, не потея, не заигрывая со зрителем, могли сказать несколько фраз и все – зал падает. При всех своих минусах советская актерская школа была все-таки удивительной.

Национальный вопрос

– Последние годы Вы работае­те в России. То, что сейчас Вы дома, связано с геополитической обстановкой?

– Я космополит от искусства. В России работаю по контракту с московским ТЮЗом. В этом году отыграл там спектакли, дальше у меня начинаются съемки, которые будут проходить в Нижнем Новгороде, но сейчас с большим удовольствием вернулся домой, в Алматы. Здесь, возможно, тоже буду сниматься – у меня были пробы в проекте режиссера Жениса Туматаева. Если ему удастся пройти через питчинг в Центре поддержки национального кино, то картина будет запущена. Планов у меня всегда много, но сейчас такое время, когда планировать что-то очень сложно. Когда, например, случилась пандемия, и мы все засели в четырех стенах, нам говорили, что через полгода все наладится, но мы жили в условиях больших ограничений почти 2 года, и все прежние планы рухнули. Было несколько месяцев передышки, а теперь нас пугают тем, что пандемию никто не отменял, локдауны могут вернуться. Поэтому сейчас боюсь говорить о планах. Во-первых, это может не сбыться из-за каких-то внешних обстоятельств, а во-вторых, боюсь спугнуть удачу. Но то, что я хочу продолжать свой творческий путь и радовать этим зрителей, – это однозначно.

– Вы, кажется, переехали сейчас на постоянное жительство в Москву?

– Я живу на два города, связи с Казахстаном никогда не терял. И это к счастью! Вернусь ли я осенью в российский театр? Во всяком случае, осенью контракт с московским ТЮЗом заканчивается, надеюсь его продлят, и я смогу продолжить свою работу.

– Сейчас Вы много снимаетесь в кино, но когда-то сетовали, что не избалованы им, а вот хотелось бы...

– В конце 90-х и начале нулевых годов я, действительно, был рад любой, пусть даже и эпизодической, роли. У меня была задача – нарастить количество киноматериала. Я ее в общем-то решил, потому что фильмов с моим учас­тием сегодня около 80. Но, как любой творческий человек, планку для себя все поднимаю и поднимаю. Теперь мне уже мало сниматься – хочется сыграть такую роль, которая раскрыла бы мой актерский потенциал. Кому-то она дается сразу, а кто-то ждет ее всю жизнь. Но скажу честно: если это случится в моей жизни, буду очень рад, а если нет, то расстраиваться не буду, потому что в принципе достаточно набрал того материала, который позволяет ощущать себя маленькой крупицей искусства. Казахстанского уж точно. Но если моя востребованность как киноактера увеличится, то тогда смогу позволить себе такую роскошь, как долгое пребывание дома, в Алматы. Пока же у меня получается 30 на 70 не в пользу Казахстана.

– Одна из первых ролей у Вас была в «Перекрестке», самом известном казахстанском сериа­ле, который отметил недавно 20-летие выхода на экраны...

– Он культовый не только у нас. Один из московских режиссеров, в чьей картине я снимался, сказал, что это был уникальный сериал, по которому они изучали такой прогрессивный метод, как многокамерная съемка. В «Перекрестке» снимались самые элитные актеры Казахстана, это была очень хорошая школа для всех нас. Жаль, что мы этот жанр – сериалы – немного запустили.

– Вот Вы, этнический армянин с характерной внешностью, были одним из ведущих актеров русского театра имени Лермонтова в Алматы…

– Я понял ваш вопрос. Это старое, архаичное представление – в нацио­нальном театре должны играть актеры только определенной национальности. Я, например, учился у такой великой женщины, как Татьяна Касымовна Наурызбаева. Выпускница ГИТИСа, она подавала очень большие надежды как театральная русскоязычная актриса, но ей в махровые советские времена дали понять, что из-за азиатской внешности перспектив в русском театре у нее нет – репертуар будет очень ограниченным. Зато скольким самым известным казахским и русским актерам она дала путевку в жизнь!

К счастью, времена, когда актера оценивали по «национальной» внешности, ушли. Надеюсь, безвозвратно. Теперь мировая тенденция такова, что все стремятся, чтобы театральные труппы были универсальными и по национальному, и по религиозному признакам. Уже сняты замечательные фильмы, где, к примеру, европейских королей и королев играют люди разных национальностей. Неважно, какой у актера, создавшего запоминающийся образ, цвет кожи или разрез глаз, главное – наличие таланта. Очень жаль, что это поняли только сейчас.

– Вам это когда-то мешало?

– К счастью, у меня изначально все складывалось легко. Первое образование не связано с искусством, но я не могу сказать, что у меня была какая-то трудная дорога в театр. Татьяна Касымовна Наурызбаева вселила в меня уверенность, а другой заботливый учитель, Рубен Суренович Андриасян, взял меня в свой театр. Оттуда ушел на телевидение, где вел разные шоу, заодно что-то там рекламировал.

Сейчас я достиг такого актерского возраста, когда могу позволить себе быть не в штате, а сотрудничать. Сегодня – с московским ТЮЗом, а завтра, может, с кем-то еще. И чем старше становишься, тем больше хочется иметь такой вот фриланс.

– А в театрах исторической родины не хотелось поработать?

– С этим все сложно. Я знал теоретически, что предки моего отца жили где-то в Армении. Но для меня она была и все еще остается загадочной, мифической страной, где еще ни разу не был, но очень хочется пройтись по тем местам, где когда-то шагали мои предки.

Но точно так же хочется посетить и Израиль – родину христианства, побывать в Мекке, куда стремятся все мусульмане. Мне всегда были интересны те культовые места, которые были до моего рождения и будут после меня тоже. Но родиной для меня был, есть и всегда будет Казахстан, а лучшим городом на земле – Алматы. Для меня очень важно бывать в родном городе 3–4 раза в год, без этого я как будто обессилеваю. Я это понял во время пандемии, когда очень трудно было попасть из Москвы в Казахстан. Я не был в Алматы года полтора и при первой же возможности вырвался сюда только для того, чтобы пройтись по алматинским улицам, ощутить на себе знойное алматинское солнце.

Многоцветие жизни

– Было ли такое, чтобы Вы хотя бы раз пожалели о том, что стали актером?

– Жалею, когда у меня случаются неудачи, а их у меня столько же, сколько и удач. В такие моменты говорю самому себе: зачем я в этой профессии? Я же бездарный! К счастью, всегда рядом находится человек, который говорит: «Что ты, что ты! Попробуй еще раз». Творческая профессия, к счас­тью или к несчастью, каждый раз заставляет работать над собой заново.

– Говорят, что заставить человека заплакать легче, чем заставить смеяться, а у Вас больше амплуа комедийного актера...

– И смех, и слезы – это сопереживание. Заставить зрительный зал испытывать это можно только одним – максимальной правдивос­тью того, что происходит на сцене. Иначе никто не придет ни в кино, ни в театр. Я сам действительно все-таки больше комедийный актер, но в театре Лермонтова сыграл и Гамлета, и Эзопа, за которого был удостоен Государственной премии. Это далеко не комедийные персонажи, но даже в трагедии бывает элемент легкой иронии, вот это я и пытался привнести в эти свои роли. Жизнь ведь не состоит только из черного и белого, она многоцветная.

– Насчет многоцветия жизни... Из России сейчас уезжают многие культовые актеры. Как Вы к этому относитесь?

– Я считаю, что каждый человек имеет право поступать так, как велит ему его совесть. Актер, который уезжает, понимает, на что себя обрекает – он отрывает себя от большинства своих зрителей, теперь придется работать или для эмигрантов, или осваивать язык другой страны так, чтобы на нем можно было работать. Если они смогут адаптироваться, то замечательно. Я вообще за то, чтобы люди, и не только актеры, как можно меньше наступали на горло собственной песне. Жаль, что есть такие, которые кидают уезжающим вслед камни. Но мне кажется, они бы делали это независимо от политической ситуации.

– Трудно ли сейчас оставаться просто порядочным человеком?

– Думаю, да, хотя, может, и нет. Все зависит от того, чего и какими способами добиваться. В жизни всегда есть люди, которые будут честны при любых обстоятельствах, и люди, которые будут пытаться использовать политическую конъюнктуру в свою пользу. Но время как море – оно наносит и сносит «песок», а берег остается. И в жизни также: есть вечные песни о вечном – дружбе, предательстве, любви, и сиюминутные, посвященные, например, XXIV съезду КПСС. Но последние, как появились в авральном темпе, так же и исчезли, и теперь о них никто не помнит.