Литература под грифом «Секретно»

В тот сравнительно короткий, но важный период на казахскую литературу и общественную жизнь наложил трагический отпечаток переломный характер эпохи.

В первые годы XX века продолжали работать основоположник казахского литературного языка и реалистической литературы Абай Кунанбаев и целая плеяда поэтов и писателей: Акылбай и Магавья Кунанбаевы, Султанмахмут Торайгыров, Сабит Донентаев, Бернияз Кулеев, Мухаметжан Сералин, в творчестве которых отразились противоречия жизни.

По убеждениям писателей тех лет, трагизм времени заключался прежде всего в нравственном несовершенстве человека, и литераторы направляли все усилия на искоренение этого явления.

Заканчивается этап устных традиций и начинается новый этап письменной литературы, появляются публицистические произведения, пропаганда и распространение передовых взглядов. Спустя 100 лет мы столкнулись с теми же вопросами и проблемами, что волновали писателей начала ХХ века: каковы пути дальнейшего развития человека и общества, формы государственного устройства?

Пока единого взгляда на сложные явления казахской литературы тех лет нет. Ведь немало писателей того времени было предано забвению, как до революции 1917 года, так и после нее. И хотя многие из них уже реабилитированы, но обстоятельства их жизни, произведения и влияние на общество до сих пор полностью не изучены и непоняты. Равно как и влияние на общественную жизнь. И для заполнения белых пятен истории большую пользу принесут архивные находки.

К примеру, в столичном архиве собраны редкие документы о судьбе Миржакыпа (Мир-Якуба) Дулатова – поэта, писателя, публициста, обозначившего вместе с Букейхановым и Байтурсыновым вектор национального самосознания казахов в XX веке. Столичный архив проливает свет на трагическую судьбу поэта и его непреклонную борьбу за счастье народа.

В те годы особую известность получила его книга стихотворений «Оян, казақ!» («Проснись, казах!»), выпущенная в 1909 году в Казани. После ее переиздания Дулатов был привлечен к судебной ответственности. Книгу его конфисковали, владельца типо­графии оштрафовали, Миржакыпа посадили в тюрьму. Однако оказалось, что книгу успели издать и в других городах Российской империи.

Началось рассмотрение «дела Дулатова» только 15 марта 1911 года. Тогда властям поступило обращение одного из чиновников о вышедшей в 1910 году в уфимской типографии «Восточная Печать» 100-страничной (8 печатных листов) брошюре «Оян, казақ!» с портретом на второй странице автора-издателя.

Дулатов печатал свою книгу небольшими тиражами в разных городах империи, и именно уфимское издание привлекло внимание цензурного чиновника.

В записке чиновника-переводчика была изложена просьба к руководству Казанского временного комитета по делам печати (орган царской цензуры, занимавшийся проверкой книг на казахском языке. – Авт.) о наложении на книгу ареста и привлечении ее автора-издателя к судебной ответственности.

«6 июня 1911 года в городе Семипалатинске жандармами был произведен обыск у проживавшего там Мир-Якуп Дулатова...», свидетельствует секретное представление прокурора Семипалатинского окружного суда от 1911 года. В ходе осмотра в чемодане Дулатова было обнаружено 9 брошюр на казахском языке под заглавием «Оян, казақ!».

Догадки прокурора

По утверждению прокурора, брошюра представляет воззвание к казахской молодежи, возбуждающее к свержению царской власти, а также в ней проводится сравнение свободной жизни казахского народа при ханах с жизнью в начале XX века, якобы полной несправедливости и притеснений.

Как следует из архивных документов, привлеченный к следствию в качестве обвиняемого в преступлении, предусмотренном п. 2 ч. 1 статьи 129 Уголовного Уложения, уроженец Тургайской области казах Мир-Якуп Дулатов виновным себя не признал. Он справедливо заметил прокурору: «Обнаруженное у меня при обыске сочинение «Оян, казақ!» разрешено к печати Петербургской цензурой и издано с целью распространения среди казахов».

По всей видимости, такие доводы Мир-Якупа семипалатинского прокурора не устроили, и он просит суд в качестве меры пресечения Дулатову на время следствия избрать безусловное содержание под стражей в семипалатинской тюрьме.

А вскоре, 2 сентября 1911 года, появился еще один секретный документ, подписанный тем же прокурором. В нем говорится, что в семипалатинский окружной суд внесен обвинительный акт по делу Дулатова. Теперь поэт был обвинен в том, что в брошюре «Оян, казақ!» поместил свою статью под названием «Загадка», в которой изложил политические события в аллегорической форме, якобы оскорбительной для достоинства монарха.

Получается, будто бы прокурор разгадал замыслы Дулатова, основываясь на своем личном мнении, а суд согласился с представленными выводами. Однако и здесь прокурор решил подстраховаться, а точнее обезопасить себя. Он дописал: «Загадка» Мир-Якупа не ставила целью пропагандировать неуважение к его императорскому величеству». Тем не менее Дулатов был осужден.

Также в Государственном архиве Нур-Султана хранится «Ведомость о лицах, против которых было возбуждено дознание или предварительное следствие за государственные преступления» от 22 ноября 1912 года. В ней указан Мир-Якуп, которому на тот момент было 26 лет.

Согласно документу, подсудимый приговаривается к заключению в крепости сроком на один год с возможной заменой наказания заключением в тюрьме на тот же срок.

Впрочем, познакомиться с сочинениями Дулатова на тот момент уже успели многие. Ведь арест на его брошюру был наложен только 7 ноября 1911 года.

После освобождения Дулатов начинает регулярно печататься в журнале «Айқап» и газете «Казақ», которую он основал в 1913 году совместно с Ахметом Байтурсыновым, тоже недавно вышедшим из семипалатинской тюрьмы. В своих поэмах и статьях он по-прежнему критикует социально-экономическое и политическое положение казахского народа под гнетом имперской администрации.

Думы о Родине

Гораздо менее известен, чем Миржакып Дулатов, другой казахский писатель начала ХХ века Алиулла Алимжанов, но его творчество также заслуживает широкого внимания. Книга под названием «Есiл жұртым» («Моя бедная нация») вышла в 1912 году в Казани в издательстве братьев Каримовых и во многом по содержанию сходна со «Словами назидания» Абая. Даже название его книги напоминает знаменитое стихо­творение Абая «О казахи мои, мой бедный народ!».

В Госархиве Нур-Султана хранится не сама книга Алимжанова, а только ее переводы на русский язык, ранее засекреченные и использованные только цензурой.

Как самокритично пишет автор в предисловии, первый недостаток его брошюры в том, что она не соответствует названию, то есть не является по содержанию общей для всей казахской нации.

«Три года тому назад, когда я учился в Троицке в школе «Медресе Мухамедия» еще не разбирался в окружающем, а потому содержание этой книги отражает только жизнь казахов Сырдарьинской области и окрестностей самого Троицка», – предупреждает писатель. Однако вскоре выясняется, что он прекрасно знает судьбу всего народа, независимо от мест его проживания.

Он пишет: слово «есiл» понятно казахскому народу и весьма старинное. Оно произносится людьми, у которых болит душа, когда они видят, что важное дело попирается или поносится. Например, если захворает юноша, являющийся вожаком народа, то близкие ему люди и друзья советуются и говорят: «Как жалко его, он лежит забытый всеми! Если бы остался жив, то руководил бы народом. Как было бы хорошо, если бы он не умер!»

Далее Алимжанов негодует, что многие его соплеменники не думают о судьбе Родины – Степи, не стремятся к просвещению и отстают от других культурных народов, мало того, в силу невежества предаются порокам.

Поэтому он призывает казахов к активной деятельности, пре­одолению лени и апатии.

«Если не смотреть на лесной пожар со стороны, то и страшный огонь можно остановить», – так призывает он свой народ выйти из духовной спячки.

Далее автор пишет, что люди в степи привыкли говорить неправду и тем самым успокаивать себя.

«Где же тот муж, который не отступился бы от горящего огня, до смерти говорил бы правду? Казах, открой глаза, будь бодр… Если не будешь стараться сейчас, то раскаешься потом», – уговаривает автор свой народ.

Как дальше пишет Алимжанов, причиной многих бед казахов являются несправедливые выборы «штата» (то есть волостных управлений. – Авт.).

В стихотворении «Штат нашей нации» он говорит о неуемном желании казахов выбиться любыми путями в волостные управители и создании в народе по этой причине враждебных партий. Волостные же правители, по его мнению, только порабощают народ.

Поэт ставит вопрос: «Настанет ли день освобождения от штата?»

И сам же отвечает: от этой беды непременно можно освободиться.

«О завтрашней пище подумай сегодня же, а то придет новый день, и ты раскаешься о бесцельно проведенном времени», – так рассуждает поэт.

Он призывает не верить на выборах волостных управителей лгунам и обманщикам, а двигаться вперед, к просвещению.

«Казах мой, открой свои глаза и выкажи усердие, раскайся и не живи так, как живешь сейчас. Проведя всю жизнь попус­ту, вследствие невежества, мы всецело потеряли человеческий облик», – укоряет он.

А дальше добавляет, что настало теперь время старательно учиться и не спать так много, как было раньше.

Как следует из архивных документов, Казанский комитет по делам печати хотя и признал содержание этой брошюры тенденциозным, но за отсутствием явных признаков уголовного преступления (призывов к свержению власти) не нашел достаточно данных для судебного преследования автора этой книги.

Арестованные книги

А вот, что касается книги другого малоизвестного, а фактически забытого казахского писателя Юсуфа Кефяева «Одно зрелище, виденное нами благодаря долгой жизни», тот же комитет постановил наложить на нее арест, а самого автора привлечь к судебной ответственности.

О чем же была эта книга? О дурном управлении местной администрации в начале XX века, смотревшей на народ, как на свою доходную статью, о разорении страны выборами управителей и о благодетельном, как наивно считал автор, царском Манифесте 1905 года, разрешившим свободу печати и собраний.

Как написал Кефяев, Манифест «осушил слезы несчастных, но опечалил сердца начальников, которых не радовали вести о свободе народа».

Также автор печалится о родной земле, которая, по его словам, «от милосердия лежит далеко». Пока казахский народ, по его словам, покоится в сладком сне, не умея различать добра от зла, «почтенные» начальники нападают на него, подобно змеям, чтобы жалить людей.

«Дабы захватить всякого в свои когти, подобно лисицам, начальники виляют перед народом хвос­том, а чтобы обмануть его своей ложной наружностью, кокетничают, подобно попугаям», – к таким красочным сравнениям прибегает автор. А потом разъясняет, что на самом же деле управители гонят в шею несчастных бедняков, которые не могут найти денег, чтобы заплатить налоги.

«Кто же мог жаловаться на начальника, когда подобные дела творились у всякого. Лежали мы в темной долгой ночи и не видно было луча занимающейся зари. И вот наступил благодетельный 1905 год!» (год первой русской революции. – Авт.), – так романтически восклицает Кефяев.

Напуганное революцией 1905 го­да самодержавие вынуждено было хотя бы временно допустить некоторую свободу в области печати. Это позволило широко развернуть деятельность печатных заведений. Быстро стало расти книгопечатание и на казахском языке.

Юсуф считает то время таковым, что всякий мог подавать начальству совет и говорить правду: «Люди с умом обширным, как река Нил, привлекают к себе своим словом массу народа. Если станешь говорить с ними, то они поднимут твой дух и сделают у тебя в сердце светло, точно зажгут свет».

Как пишет Юсуф Кефяев, эти слова были сказаны им в 1906 году с целью, чтобы они попали в уши депутатов казахского народа в Государственной думе. «Мужу, который говорит, что зажжет светильник для нации, точно пророк достохвальный, ходатай, имя его – Алихан», – так иносказательно говорит автор о духовном вожде нации Алихане Букейханове.

Итак, автор книги полагает, что после царского Манифеста о созыве Государственной думы все беды останутся позади. Как он предполагал, начальники, одолевавшие прежде беззаконием, не смогут более ничего дурного делать. И снова прибегает к сравнениям: «Словно соколы, поглядывающие на стада, говорят они (волостные управители) о народе: «Как жалко, не достанется нам больше ничего, отлетаем в сторону».

Надо ли говорить, что полные романтизма мысли автора о наступившей свободе оказались далекими от реальности. Революция была быстро подавлена, и многие прежние злоупотребления власти вернулись на свои места. Естественно, что стали запрещать книги, каким-то чудом увидевшие свет в годы ослабления царского режима.

Первой изъятой цензурой книгой тех лет на казахском языке стало «Завещание», напечатанное владельцем типографии Хусаиновым в Казани. В ней неизвестный казахский автор протестовал против притеснений родного края царскими властями.

Гнет цензуры еще больше усилился. Архивные документы свидетельствуют о гонениях на прогрессивных авторов, аресте их произведений, закрытии печатных заведений. Только за 14 месяцев «свободы печати» власти запретили в стране больше 360 книг, опечатали 97 типографий, заключили в тюрьмы, оштрафовали и подвергли другим взысканиям 607 редакторов и издателей. Среди пострадавших за правдивое слово было и немало казахов.

Казанский губернатор своим постановлением от 25 июня 1908 года закрыл в Казани типографию Гильмутдина Шарафутдинова по причине «неблагонадежности». Ведь здесь была выпущена книга под заглавием «Вопли», представляющая собрание стихотворений, в одном из которых якобы заключалось оскорбление императора и призывы к восстанию...

Тираж брошюры на казахском языке «Мои мысли, или Современное состояние жителей Внут­ренней Орды», изданной в казанской типографии Домбровского в 1913 году, за якобы крамольное содержание также был арестован с привлечением автора Жамагази Тимралиева к судебной ответственности...

И таких примеров было множество. За призывы к устранениям социального гнета были арестованы произведения «Голод» Низаметдина Сагадеева, «Прошлые дни» Сакена Сейфуллина, «Работник» Мехамеда Исаки, «Урок для жизни» неизвестного казаха из рода найман и другие книги.

Тем не менее выпуск книг в таких невероятно сложных условиях способствовал появлению среди казахской интеллигенции талантливых авторов, настоящих художников слова, правдиво выражавших заветные думы народа.