​Он остался верен своим идеалам

Поэт, прозаик, публицист, автор более 150 книг, чьи произведения звучат на 70 языках, составитель антологии русской поэзии «Строфы века», режиссер, актер, сценарист, общественный деятель, педагог, трибун. Во всех ипостасях Евгений Евтушенко оставался верен себе, своим идеалам.

Совершенно очевидно, что его плодотворная творческая и общественная жизнь повлияла не на одно поколение людей, и не только в СССР. Его хвалили и ругали, с ним соглашались и спорили, им восхищались и завидовали, ему подражали и осуждали, но не было равнодушных, потому его стихи и стали символом целой эпохи.

В мою жизнь Евгений Евтушенко вошел еще в раннем детстве, с песней «Хотят ли русские войны?». Впервые ее исполнил Марк Бернес, позже она была в репертуаре других певцов, звучала на нескольких языках. На стихи Евтушенко написано около 100 песен композиторами разных стран. Не были редкос­тью встречи с поэтом в радио- и телеэфире, Евгений Александ­рович, где бы ни находился, приезжал отмечать свой день рождения в Политехнический музей в Москве, и телетранс­ляция этих встреч позволяла широкой аудитории оставаться в курсе его творческой жизни.

Но мне особенно запомнился его последний в Алматы творческий вечер в 2003 году, организованный международным клубом «ХХI век и духовность», литературно-художественным журналом «Жалын». Этот живой диалог, длившийся более двух часов, собрал в Театре оперы и балета им. Абая полный зал почитателей его таланта, позволил испытать те экспрессию, нерв, эмоциональный накал, особую энергетику, которые всегда были присущи выступлениям Евтушенко. Он не просто читал стихи, давно знакомые и совсем новые, это был его рассказ о жизни, поэ­тическая исповедь.

Казахстан для Евгения Евтушенко – часть его богатой на события и встречи биографии. «В 1948 году я с волчьим билетом был исключен из 607-й московской школы по ложному обвинению в поджоге всех классных журналов. Я поехал в Казахстан к отцу-геологу в экспедицию, которая работала недалеко от сегодняшней столицы Казах­стана – Астаны, был экспедиционным рабочим», – вспоминал Евгений Александрович.

О себе он рассказывал с присущим ему чувством юмора и откровенностью. В нем смешалось несколько кровей. В его родословной – известные талант­ливые люди, подарившие ему тот генетический и духовный код, который сформировал его как личность. Поэт говорил:

«Родился я в Сибири. На станции Зима Иркутской области. Мой отец – Александр Рудольфович Гангнус, мама – Зинаи­да Ермолаевна Евтушенко. Меня с детства окружали стихи. Несмот­ря на то что отец был геологом, он всю жизнь писал стихи. И привил мне эту любовь. Папа был ходячей антологией русской поэзии. Если бы не он, я вряд ли бы составил «Строфы века», куда вошли стихи 875 авторов. В нее я включил и замечательные, на мой взгляд, строки своего отца.

Свое первое стихотворение я сочинил в 4 года. Благодаря отцу в 6 лет научился читать и писать, залпом читал без разбора Дюма, Флобера, Боккаччо, Сервантеса и Уэллса. В моей голове был невообразимый винегрет. Я жил в иллюзорном мире, не замечал никого и ничего вокруг... Решение стать поэ­том пришло неожиданно. Мы во время войны жили в Моск­ве. Когда немцы подступали к столице, меня мама отправила в эвакуацию, в Сибирь. Я ехал на поезде 4 месяца, голодал. Приш­лось побираться. На станциях за кусок хлеба читал стихи. И во время одной из остановок какая-то женщина, услышав меня, расплакалась и отломила половину буханки. А когда прочел еще, она отломила половину от своей оставшейся половины… Вот тогда я понял, чем должен заниматься в жизни.

В войну, как и множество советских детей, я, конечно же, ненавидел фашистов, однако моя не совсем благозвучная фамилия Гангнус порождала не только шутки, но и немало недобрых подозрений – не немец ли я сам. Эту фамилию я считал латышской, поскольку дедушка родился в Латвии. После того как учительница физкультуры на станции Зима посоветовала другим детям не дружить со мной, потому что я немец, моя бабушка Мария Иосифовна переменила мне отцовскую фамилию на материнскую, заодно изменив год рождения – с 1932 на 1933, чтобы в 1944-м я мог вернуться из эвакуации в Москву без пропуска».

И все же на малую родину, на станцию с необычным названием, его тянуло всегда. Именно там искал он ответы на свои неразрешенные вопросы, именно эта земля питала его. Мэтр вдохновенно читал свою поэму «Станция Зима»… Какое удивительное владение актерским мастерством! Зал откликался на каждый «виток» его голоса.

Вдруг после философского диа­лога, словно тот же – 23-летний поэт, он взорвал зал знакомыми строками – дерзко, весело, молодо: «Я разный – /; я натруженный /; и праздный, /; я целе-/; и нецелесообразный, /; я весь /; несовместимый, /; неудобный, /; застенчивый и наглый, /; злой и добрый. /; Я так люблю, /; чтоб все перемежалось! /; И столько всякого во мне перемешалось – /; от запада /; и до востока, /; от зависти и до восторга!»

«Моему поколению повезло, – продолжал он разговор с залом. – Мы создавали читателей, которые своим ожиданием и верой создавали в каком-то смысле нас. Ведь все крупнейшие ученые Советского Союза – Ландау, Капица, Сахаров – ходили на вечера поэзии. Даже в самые тяжелые времена, когда нам не разрешали выступать, они отк­рывали для нас двери научно-исследовательских институтов – рискуя, между прочим».

Он рассказывал о новой аудиокниге с таким же названием – «Я разный… Стихи и песни на стихи Евгения Евтушенко», которая в 2001 году вышла совместно с кокшетауским певцом и композитором Юрием Айтжановым (творческий псевдоним Юри Шарафат). О том, как поз­накомились они в 1998 году в Кокшетау, и с момента их знакомства более 10 песен на стихи Евтушенко было написано и исполнено автором. Евтушенко пригласил композитора на сцену, и зал окутал густой голос с особенным тембром, придающий еще больше лирического звучания строкам мэтра: «Мне снится старый друг, который стал врагом…», «Всегда найдется женская рука…», «Не понимать друг друга страшно…».

Затем в авторском исполнении прозвучали полюбившиеся многим строки, посвященные первой жене – Белле Ахмадулиной: «Со мною вот что происходит…». Евгений Александрович рассказывал о 4 своих женах и 5 сыновьях. С любовью, нежностью и заботой. Доверяя залу, как близкому другу: «Любовь – это удивительное слияние, высшая точка природы, когда мужчина и женщина не чувствуют границ между телом и душой. Этим любовь прекрасна, и ничего выше этого момента нет. Когда тело сливается с душой, ты не знаешь, где твоя душа, а где тело...» Звучало посвящение последней жене – Марии Новиковой – «Последняя попытка стать счастливым…» А после он читал такое знакомое (а сегодня, когда его земная жизнь прекратилась, особенно прон­зительное) стихотворение:

Идут белые снеги,

как по нитке скользя...

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя…

Еще одна песня под музыку Юри Шарафата – «На кладбище китов» – показала, что в творчестве Евтушенко личное, отк­ровенное соседствует с граж­данским, острым, больным, незаживающим.

«Я не был антисоветским человеком никогда, – делился воспоминаниями Евгений Александ­рович. – Все-таки я надеялся на существование «социализма с человеческим лицом». Мне нравилось и нравится очень многое в идеях социализма. Поэтому мне были близки идеи «Пражской весны». Я был очень дружен с известными чешскими путешественниками, писателями, журналистами, пуб­лицистами Иржи Ганзелкой и Мирославом Зикмундом, обколесившими самые малоизвестные точки Земли, в том числе и в СССР. Помню, как на сеновале в Сибири на станции Зима мы долго говорили о будущем социализма, что можно очистить эти идеалы от всей накипи, от крови, грязи, от коросты… И много было таких людей. «Социализм с человеческим лицом» – другого социализма быть не может, считали мы.

Наше политбюро испугалось чешских перемен, испугалось, что дурной пример будет заразительным. Они боялись гласности и пошли на это преступление. У меня было ощущение, что эти танки проехали по моей спине, по всем моим иллюзиям и на­деждам. Я бросился к радиоприемнику и по еще не закрытому радио «Прага» услышал голос Мирослава Зикмунда: «Женя Евтушенко, ты помнишь, как на станции Зима мы разговаривали о социализме? Почему ваши танки пришли к нам? Что происходит? Женя, отзовись, помоги!» Как я мог молчать? Я пошел и отправил телеграмму протеста нашему правительству и телеграмму поддержки правительству Дубчека. И написал стихотворение «Танки идут по Праге»:

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

Танки идут по соблазнам

жить не во власти штампов.

Танки идут по солдатам,

сидящим внутри этих танков...

Напомню, что стихотворение «Танки идут по Праге» долгое время существовало лишь в «Самиздате» и было опубликовано лишь в годы перестройки.

«Это были стихи, защищавшие наших солдат, – продолжал Евтушенко. – Много лет, пока там было марионеточное правительство, меня в Прагу не пускали. Но все же мои чешские друзья исхитрились и пригласили меня как фотографа с фотовыставкой «Невидимые нити». Предполагалось, что я не буду выступать, не будет никаких чтений стихов. За неделю на выставке побывало более 50 тысяч человек, которые приходили только за тем, чтобы пожать мне руку и сказать спасибо.

В один из дней ко мне подошла пожилая женщина с копной серебристых волос и сказала: «Товарищ Евтушенко, я всю жизнь преподавала русский язык и русскую литературу в чешских школах, но когда ваши танки пересекли нашу границу, я приш­ла в свою школу и сказала, что больше не буду преподавать ни русский язык, ни литературу. Через несколько дней по подпольному радио «Прага» я услышала ваш протест, вашу телеграмму и ваши замечательные стихи. И я поменяла свое решение. Спасибо, товарищ Евтушенко, что 20 лет назад вы спасли меня от ненависти к вашему народу и вашей литературе!» И поцеловала меня. Вот ради этого стоит жить!.. Поэтому я и сегодня стою на этой точке зрения: «Поэт в России – больше, чем поэт».

Зал еще долго находился под впечатлением от встречи с Поэтом. Расходиться никто не спешил. А мне еще предстояло передать Евтушенко записку и пакет. Дело в том, что с Казахстаном Евгения Александровича связывали и кровные узы. В Алматы жили его тетушка по материнской линии Галина Евгеньевна Плотникова – доктор медицинских наук, в прошлом актриса Театра драмы им. М. Лермонтова, художник и супруга известного литературоведа и переводчика Александра Жовтиса и его брат – тоже Евгений Александрович. Мы дружили с Галиной Евгеньевной, и она передала весточку для племянника. Сама она уже очень плохо себя чувствовала и не могла быть на выступлении.

Евгений Александрович, окруженный со всех сторон желающими получить автограф, узнав, от кого я, нашел несколько минут поговорить наедине, подробно интересовался событиями жизни родных. На листике из блокнота он написал тете нес­колько слов, добавив: «Дорогая Галя! Желаю тебе сил, мужества. Любящий тебя Жен.» Он не мог навестить близких, так как был в городе всего лишь один день…

Много позже состоялась еще одна моя «встреча» с Евгением Евтушенко. На страницах Киевского журнала «Ренессанс» мои стихи оказались рядом с его. И опять поэт размышлял о жизни и смерти, о вечном, о бессмертии:

А если

И не создан я для вечного,

Есть счастье –

на российском сквозняке

быть временным,

как тоненькая свечечка,

но у самой истории в руке...