Релокация-1919

Релокация – одно из главных слов осени 2022-го. Перемещение россиян на территорию Казахстана – неожиданное, но далеко не первое в истории.
В архивах столицы хранятся воспоминания Марии Одинцовой, повествующие о событиях 100-летней давности.

В Целинограде была улица Одинцовых. Отец и сын Одинцовы расстреляны солдатами Колчака в ходе подавления Мариинского партизанского восстания. Похоронены на центральной площади, там, где был установлен памятник с вечным огнем. В период строительства резиденции Президента останки всех похороненных на площади вместе с памятником были перенесены на городское кладбище. Улица переименована. На месте расстрела на берегу реки Есиль установлена мемориальная доска, рассказывающая об исторических событиях, произошедших здесь.

Эта история о том, как складывалась судьба приехавших и живших в смутные годы людей. Далее приводятся отрывки из воспоминаний Марии Одинцовой.

Петергоф

«Мой отец Иван Дмитриевич Одинцов проживал с родителями в селе Семеновка. Дед проживал в одном из сел Самарской губернии, где очень бедствовал. Решил с семь­ей переехать на новое место – в Акмолинский уезд, в село Семеновка. Со стороны матери дед был украинец, а бабушка – полька. Оба уроженцы Каменец-Подольской губернии, где проживали в селе. Когда бабушка вышла замуж за деда, их всячески преследовали за это. Для польки выйти замуж за украинца в те времена считалось позором. В конце концов, дед тоже выехал в Сибирь. Проживали они в Акмолинске, где дед имел ветряную мельницу.

Отец ушел в армию. Попал в Преображенский полк. На учениях отца заметил князь Гагарин и после службы определил к своей сестре лакеем. Вскоре отец забрал семью к себе в Петербург. Я родилась в июле 1903 года в Старом Петергофе, куда отец с семьей выезжал на лето на дачу Гагариной.

В японскую войну отца отправили на фронт. После контузии отец вернулся в Петербург и продолжал служить у Гагариной. К этому времени у матери уже было пятеро ребят: Василий, Федор, Мария, Михаил и Ксения.

* * *

Мы с девчонками вязали кружева на скорость. Чтобы не отвлекали, я ходила по дороге взад-вперед и вязала. Вдруг заметила, что на улице люди падали на колени. Рядом со мной стояла на коленях старуха и, глядя с ужасом на меня, стоящую во весть свой небольшой рост, зло зашипела:

– Встань на колени, бесстыдница, царь-батюшка едет!

Я ответила:

– Хочу посмотреть его. Я его еще не видела.

К этому времени машина с царской семьей поравнялась с нашим местом. Я, во все глаза рассматривая царскую семью, не нашла в них ничего особенного. «Такие же, как все», – подумала я. Когда машина проехала, я побыстрее убралась с глаз долой от злой старухи, которая уже громким голосом поносила меня вслед.

Петроград

Брат Василий работал на Литейном заводе. С ним происходило для меня в то время много непонятного. Позже я узнала, что он выполнял партийные задания. Дома у нас он раза три устраивал «вечеринки». Собиралась разная молодежь. Дверь комнаты брат закрывал, говорили вполголоса, и я, пробегая мимо дверей, удивлялась, какая скучная вечеринка.

Как-то Василий научил меня петь «Марсельезу». Когда отец услышал, он строго запретил петь эту песню, не объяснив, почему. А мне она нравилась, хотя значение фраз я недопонимала.

* * *

Очень тяжелое время переживал народ. На фронте гибли люди. В тылу – голод. Моя мать еже­дневно чуть свет отправлялась на поиски питания. Мы с Михаилом ходили за хлебом, который даже по карточкам не все получали. Михаил шел в очередь с вечера, а утром, часов в пять, мать будила меня, и я шла сменить брата. Я стояла до открытия булочной, получала хлеб и бежала домой. Очереди были огромные – по 200 и больше человек.

Как-то матери посчастливилось достать конины и немного манной крупы. Мать наварила борща и дала нам по кусочку мяса, спросила, вкусное ли мясо? Мы хором ответили:

– Очень!

– А знаете, что вы ели? Это конина.

Мы было завопили, что мама подвела нас, на что она спокойно ответила:

– Дураки! Ну вкусное же мясо, значит можно есть.

* * *

И вот наступил первый день Февральской революции.

Отец и Василий были в полках, отец – в Преображенском, Василий – в Семеновском.

Было воскресенье. Мать испекла из манной крупы несколько булочек и одну вручила мне отнести в больницу нашей знакомой старушке Анне Викентьевне.

На Литейном от Невы к Невскому сплошной массой шли рабочие, несли плакаты, и почти у всех на пальто были приколоты красные бантики. До самой больницы я шла в средине группы рабочих и вместе с ними пела «Марсельезу», которую отец запрещал.

Вдруг раздался пулеметный треск, народ подался назад. Со стороны Невского на конях неслись прямо на толпу казаки. Кто-то меня втолкнул в ворота больницы. Одна из сестер объяснила, как мне выбраться другой дорогой, и я побежала домой.

Вскоре за мной прибежали Федор с Михаилом. Перебивая друг друга, взахлеб принялись рассказывать маме:

– Знаешь, сверху стали выбрасывать всякие вещи, там какие-то склады, а внизу люди хватают кто что. Я вижу, возле меня упала пачка горчицы, я схватил ее и побежал. Все-таки будет память о революции.

Сибирь

Вскоре отец стал поговаривать об отъезде в Сибирь, где жил раньше. Орава ребят и полуголодное существование заставляли его сделать этот шаг. Отец накупил всевозможных семян для огорода, и начались сборы.

В мае месяце мы выехали. На вокзале почти с боем уселись в вагон, такая тьма людей ехала. Когда же поезд двинулся, шум и гам постепенно стихли, все устроились, и мы не отрывались от окна.

Ехали до Петропавловска семь суток. Здесь отец нанял крытую кибитку, и мы стали собираться в путь. В кибитке поставили сундуки с вещами, а поверх разложили тюфяки, набитые сеном, одеяла и подушки. Рано утром наш «ноев ковчег» двинулся в путь. Дети в любой перемене жизни находили только хорошее. Это путешествие для нас было любопытным и приятным.

Не помню, сколько времени мы ехали, но, в конце концов, прибыли в свое село Семеновка, расположенное от города Акмолинска в 45 верстах.

* * *

В селе у отца была изба-мазанка, крытая соломой и дерном. Внутри комната и кухня с большой русской печью. Возле избы огород. В конце огорода когда-то молодым отец посадил деревья – осину и тополя, которые вымахали высоко вверх и весело шумели листвой.

В огороде у нас было все: лук, помидоры, огурцы, капуста, горох, фасоль, картошка. Моей работой была поливка огорода. Воду я носила на коромыслах по два ведра и к вечеру падала от усталости – очень болели плечи, но от работы я получала удовольствие.

К осени в нашем доме было все свое. Развели кур, гусей и уток. Отец засеял надел пшеницей, хлеб был свой. Мать насолила капусты, огурцов, засыпали подпол картофель. Ребята радовались этому обилию наравне со взрослыми.

Акмолинск

В нашем селе нас называли не Одинцовы, а «Петембургские».

Отец съездил в Акмолинск, чтобы устроить меня в Мариинское училище. Училась я бесплатно, но жила на квартире, и это моим родственникам обходилось недешево.

Я сразу же перезнакомилась с девчонками, которые от петербургских очень отличались своей простотой и гостеприимностью. Начальница Елена Ивановна, узнав, что я из Петербурга, отнеслась ко мне очень доброжелательно.

Зимой неожиданно ко мне в школу пришел Василий и вызвал меня. Я прибежала и повисла у него на шее. Он расспросил меня, как дела с учебой и прочее, я в свою очередь – как у нас дома. Впоследствии я узнала, что он приезжал в Акмолинск установить связи с большевиками.

* * *

Как-то Василий съездил в степь, где в юртах жили казахи-кочевники. После этой поездки у Василия появился друг казах (я очень сожалею, что не запомнила его имени), по возрасту он был ровесник Василию, довольно свободно говорил по-русски. После знакомства с Василием наш дом стал для него вторым родным. Не было дня, чтобы он не бывал у нас. Позже он очень помог брату после прихода белых в село. А пока жизнь текла мирно, и мы все не предполагали, что скоро сгустятся тучи над нашими головами, над нашим селом, домом.

* * *

Мы часто беседовали с Василием, и как-то в разговоре он сказал:

– Мария, я хочу тебя попросить, если вдруг получится, что я погибну, то пусть меня не хоронят с попом, а ты будешь идти и петь «Вы жертвою пали..», обещаешь мне? И похороните меня вот в этой солдатской одежде.

Он уже скрывался, в селе были белые войска колчаковцев.

Василий дал мне две бомбы и литературу – несколько революционных брошюрок и попросил ночью закопать в огороде и запомнить это место.

* * *

Василий организовал сельскую бедноту в отряд, в который потом вошли отец и двоюродный брат Александр.

Ему очень помог друг казах, который раздобыл коней и казахскую одежду, в которой партизанам было легче скрыться от белых. После того как брат по заданию партийной организации Акмолинска бросил бомбу в дом кулака, где проходило совещание белогвардейцев с местными богачами, был организован карательный отряд, который разъезжал по окрестностям, разыскивая отряд «Семеновцев».

* * *

Приезжала ко мне в училище мама. Рассказала, что наши скрываются в степи, все ждут подхода красных войск, чтобы присоединиться к борьбе против колчаковцев. Брата Федора забрали в тюрьму в залог за наших, а за Александра посадили в тюрьму в залог его брата Андрея. И они просидели в тюрьме, пока не арестовали весь отряд «Семеновцев».

Отряд остановился в отдаленном селе, многие крестьяне помогали им чем могли. В то время как они сидели в избе и ели, в село въехал карательный отряд. Спросили проходивших крестьян, нет ли в селе красных. Крестьяне ответили, что никого постороннего не видели. Карательный отряд собирался уже выехать, когда из толпы вышел местный кулак и сказал:

– Что вы их слушаете? Вот они в той избе, – и указал, где остановились партизаны.

Колчаковцы окружили избу. Отряд, чтобы не произошло кровопролитие в селе, сдался.

* * *

Узнав, что наши в акмолинской тюрьме, стала ходить на свидание. Я жила в вечной тревоге. Ходили разные слухи, что их расстреляют или угонят в Омскую тюрьму.

На всю жизнь осталось в моей памяти последнее свидание с родными. Был воскресный день.

Я вошла в пустой двор. Возле ворот с одной стороны стоял начальник тюрьмы, с другой – часовой с винтовкой. Свидание давали через маленькое окошечко в калитке, в которое можно было увидеть только голову. Первым подошел отец. Я увидела его очень серьезное и встревоженное лицо. Предчувствие беды охватило меня. Отец попросил передать матери, чтобы она забрала его пальто, которое ему здесь не понадобится.

Прощаясь со мной, отец сказал:

– Доченька, будь честным человеком.

Это были его последние слова, его напутствие для меня. Простившись, он отошел от окошечка, дав возможность Василию поговорить со мной.

Василий подошел, улыбаясь, со словами:

– Сестренка! Выше голову! Не плачь.

Он держался так, что подумать нельзя было, что он знает о расстреле. Перед этим их гоняли рыть могилу себе. Прощаясь, Василий посуровел и, глядя на меня, сказал:

– Ну, Мария, прощай!

Я уже плакала, не сдерживаясь, всю дорогу до дома. Я поняла – их расстреляют.

* * *

Рано утром мать отправилась в тюрьму. Свиданий никому не давали, но мать решила ждать. Вдруг она увидела у часового на руке кольцо отца и упала, потеряв сознание. Когда же пришла в себя, люди помогли ей добраться до хаты деда.

Дед запряг лошадь в тарантас и сказал, что поедем к месту расстрела. Оказалось, это дорога в сторону Семеновки, недалеко от города, примерно с километр. Мы с дедом увидели среди степи свежее ярко-желтое пятно, с правой стороны дороги земля была утоптана. Тут и там валялись носки, шапки, портянки, местами видна кровь.

Вдруг от мельницы появился часовой, который бежал к нам с криком:

– Уходите! Не разрешается! Стрелять буду!

Мы с дедом сели в тарантас и уехали. Сомнений не оставалось – расстрел совершен.

* * *

Мне не верилось, что я больше уже никогда не увижу ни отца, ни Василия. Вероятно, с этого момен­та я стала чувствовать себя намного старше. Все детское от меня отошло. Слишком велико было горе, обрушившееся на нас.

* * *

В конце лета белогвардейцы мобилизовали в свою армию Федора. Федор сказал, что в первом же бою он перейдет на сторону красных. Больше мы его не видели…

А жизнь продолжалась, предъявляя свои требования. Еще посеянный отцом и Василием хлеб надо было убирать, а некому. Хлеб был посеян в дальнем селе от Семеновки. Мать обратилась к селянам за помощью. Общество этого села предложило, чтобы мы с Михаилом пасли их скот, так как пастуха у них мобилизовали, а за это они помогут матери убрать хлеб.

Но нашу семью скосил тиф. Спасибо нашему дяде Петрухе, который приходил к нам каждый день, приносил молока и хлеба, кормил нас, выносил по очереди всех во двор. У меня трижды возвращался тиф, и уже думали, что я не поправлюсь. Но все понемногу вставали, заново учились ходить, ноги не держали.

* * *

В конце декабря 1919 года шли упорные бои. Село переходило из рук в руки. Вставая утром, мы не знали, кто находится в нашем селе – красные или белые, но в конце концов красногвардейцы одержали победу. И вот утром в наш дом зашел командир, мать еще лежала больная в постели. Он спросил:

– Кого, мать, ждешь?

Наша мать боялась ответить, так как от этого многие пострадали. Белогвардейцы переодевались в форму красных войск и расправлялись с теми, кто радовался приходу красных. Мать ответила:

– Да нам все равно.

Он понял и говорит:

– Не бойся, мать, мы действительно красные и знаем, что ваша семья пострадала за советскую власть.

Мать тогда заплакала.

* * *

Через несколько дней дядя Пет­руха поговорил с комендантом части, которая размещалась в нашем селе, о том, чтобы пристроить меня на работу. Командир зашел к нам и спросил:

– Ну, где у вас тут грамотная дочь?

Мать указала на печь, где я сидела худая, стриженная и после тифа еще не окрепшая. Он позвал меня к столу. Я, смущенная, слезла с печи и подошла. Командир дал бумагу и карандаш и начал диктовать. Я написала. Проверив написанное, сказал:

– Ну что ж, почерк у тебя ровный, пишешь грамотно. Пойдешь работать переписчицей в милицию?

Я обрадовалась и ответила:

– Да, пойду.

Таким был мой первый шаг на службе. Мне было 16 лет.

1920-й

В конце апреля мы узнали, что в Акмолинске будут вскрывать могилу с расстрелянными бело­гвардейцами партизанами. Мать и другие женщины выехали в Акмолинск.

По рассказу матери, когда вскрыли могилу, увидели, что тела расстрелянных сохранились: они лежали на большой глубине в глинистой почве. Тела были смерзшиеся, и их трудно было отделить одно от другого. Женщины окружили могилу, чтобы увидеть своих близких. Наша мать узнала отца, даже костюм еще был цел на нем. Василия мать узнала по большому родимому пятну на ноге и по солдатской одежде. Над степью раздались крики, причитания женщин над телами родных. В воздухе стоял сплошной стон.

Все тела были уложены в гробы и с почестями захоронены на площади города Акмолинска. Как просил Василий когда-то, так его и хоронили. Множество людей пришли отдать последнюю дань погибшим в борьбе за советскую власть и пели «Вы жертвою пали в борьбе роковой…».

* * *

Начальник подсказал мне, что нужно в селе организовать комсомольскую ячейку:

– Вот ты возьмись, сделай это в память погибших твоих родных, а сама запишись первая.

В начале мая месяца от Женотдела я получила официальный вызов в Акмолинск. Нужно было выезжать в села для организации ячеек комсомола. Мне выдали ордер на пошивку полушубка, сапог и выдачу валенок и меховой шапки. На дорогу мне выдали круг полукопченой колбасы и буханку хлеба.

Молодежь охотно приходила на собрание, внимательно все слушала, а как доходило до записи в комсомол, наступала гнетущая тишина. Я понимала, что у людей еще жив в памяти страх о расправах белых – все боялись, а вдруг белые вернутся.

Приехав в новое село, утром я пошла в сельсовет и увидела на площади большой обоз с людьми. Кто-то окликнул меня:

– Одинцова! Что ты тут делаешь?

– Как что? Организовываю сельские комсомольские ячейки.

– Давай забирай свои вещи и садись в сани. Мы отступаем.

Уже сидя в санях по дороге в Акмолинск, я узнала о белогвардейском восстании.

* * *

Акмолинск был на военном положении. Я зашла в Уком партии, там с утра толпился народ. В Укоме образовалась революционная тройка, которая руководила работой по ликвидации восстания и охране города. Меня вызвал секретарь Укома партии:

– Вот что, Одинцова, мы должны выпустить первый номер газеты. Садись и пиши о работе комсомола. Я села писать о комсомоле, основательно попотела, пока написала две небольшие заметки, которые были помещены в газете № 1 за 1921 год».

...Вскоре Мария вышла замуж. Переехала на работу сначала в Петропавловск, а в 1922 году – в Ростов-на-Дону. «Вероятно, меня, как и многих людей в молодости, влекли неведомые дали», – размышляет она в воспоминаниях. Из Ростова Мария попала в Киев, где ее застала Великая Отечественная война, а вместе с ней и новые города: Москва, Тбилиси, Тегеран…

Гражданская война, помимо двух братьев и отца, унесла жизни дяди и жены двоюродного брата. Мужчину белые закололи шашками и бросили в степи. Женщину белый офицер склонил к сожительству в обмен на освобождение мужа. Муж – выжил. Жену – расстреляли.

Беззаботное детство, походы в театры и библиотеки, игры в крикет – все закончилось семейной трагедией, от которой не спасло даже бегство в далекий Акмолинск. Пламя революции жгло и в степи. Но несмотря на все испытания, наставление отца быть честным человеком Мария Одинцова пронесла через всю жизнь.